меня будто бы больше и нет здесь.
Девушка все еще держала бутылек на раскрытой ладони. Гален дотронулся до ее руки и заставил сжать пальцы, словно не понимая, что стекло вот-вот треснет, и поранит ее.
— Дурак, — буркнула она.
— Значит, ты отправишься с ним? — спросил он все еще держа ее.
— Что ты хочешь услышать в ответ? — спросила она спокойно, даже с вызовом.
— Мне здесь не место, как и тебе, — Гален наконец отпустил ее. — Я хочу, чтобы ты ушла со мной.
Мириам расхохоталась от дерзкой самоуверенности юноши, но почувствовала себя польщенной.
На самом деле, он не был ее близким другом. Все его разговоры только и были, что о войне. А она видела в этом лишь мальчишество — знала, что Гален рос во дворце, словно роза в саду, и его мир был еще меньше ее собственного. Она принимала, что жестокость свойственна и ей, но не желала упиваться этим.
На мгновение она отругала себя за смех, приготовившись к тому, что вот-вот стекло захрустит в ее ладони, но юноша отпустил ее руку.
— Когда ты вернешься, меня здесь не будет, — пообещал он, пытаясь разглядеть на ее лице хоть тень сомнения. — Но я вернусь, когда тому придет время, и попрошу тебя вновь встать на мою сторону. Только тогда, ручаюсь, ты крепко задумаешься.
— Приведи себя в порядок. Дождись утра. Иди к отцу. Падай на колени и целуй его сапоги. Ползай в ногах как пес и проси прощения. И оставайся, Гален. Мир снаружи тебя не ждет, — Мириам протараторила эти слова, и оставила эликсир на ступеньках. — Что ж, прощай.
Отряхнувшись, она вновь закинула мешок за плечо и успела сделать пару шагов, прежде чем юноша окликнул ее так, что сложно было не повиноваться. Она остановилась, стукнув каблучками, но не обернулась.
— Я пообещал Моргану, что со временем отберу у него все самое дорогое, — почти прошептал Гален. — Я хочу, чтобы ты это знала, Мириам. И всегда помнила об этом. Всегда.
И бутылек с эликсиром глухо затрещал под подошвой его сапог.
Побережье, Дагмер
Галька шумно трещала под их ногами. Наконец они были вдвоем. Мириам отыскала Моргана уже за городским стенами. Она не решалась предположить сколько времени он провел у сигнальных башен, но выглядел он таким помятым, будто и не спал вовсе. Он не упрекнул ее за промедление, но блуждал своими мыслями где-то глубоко в себе, да поеживался на холодном ветру, стискивая на шее ворот плаща.
Весеннее солнце только выползло из-за горизонта, но Мириам уже улыбалась, подставляя лицо его робким лучам. Она присела, подняла с земли замысловатую раковину, отливающую перламутром, и решив оставить ее себе, бросила в карман жилета.
— Что ты думаешь о семье Таррен? — спросил вдруг Морган, выбирая из своих черных волос сосновые иголки. К причалу они шли через лес, думая сократить путь.
— Когда они гостили в Дагмере, я еще не могла расслышать в них скверны, — ответила девушка, обернувшись. — Я помню, что оба были очень милы. Но сейчас я не хочу думать ни о каких Тарренах. Ты любишь меня обвинять в излишней беззаботности. Так вот, сегодня утро, когда я хочу быть именно таковой.
О встрече с Галеном она ничего не рассказала. Утаила по неведомой причине, решив так, как только увидела Моргана. По понятным причинам он был задумчив, и она предпочитала не расспрашивать его почему, не влезать в его мысли, чтобы не наткнуться на что-то неприятное.
Морган ухмыльнулся, глядя на нее. Даже это неловкое подобие улыбки преобразило его лицо. На шрам, исказивший его, Мириам давно не обращала никакого внимания.
— Там! Еще одна. Смотри, — он указал девушке на створку раковины, а когда та растерялась, сам поднял ее и оттряхнул от мелкой гальки.
Он выпрямился, поправил двуручный с большой изогнутой гардой меч, устроившийся в ножнах за спиной, и протянул своей спутнице найденную ракушку.
— Кто надоумил тебя, что я обвиняю? Ты можешь позволить себе беззаботность, а я лишь восхищен ею. Мне были только интересны твои мысли. Не может быть, чтобы ты не задумывалась над судьбой Эйры.
Мириам поморщилась воистину с детской непосредственностью, отправила очередную ракушку в карман жилета и ничего не ответила.
Море было спокойным, как горное озеро, чему радовались оба. Небольшое торговое судно, на котором им предстояло добраться в Тиррон стояло на якоре на выходе из гавани, а на берегу их ждала весельная лодка.
— Повремени, — приказал Морган, неожиданно прибавивший шаг. Галька под его ногами зашелестела еще громче.
Мириам удивленно уставилась ему вслед, но вскоре разглядела недалеко от лодки женщину в карминовой накидке. И разозлилась.
— Снова эта женщина, — пробубнила она под нос и направилась к берегу кидать камушки в море. Это занятие она сочла более достойным, чем подглядывание за Морганом.
В своих мыслях она называла ее только эта женщина, и никогда по имени, хотя знала, что зовут ее Гаудана. Девушку возмущало то упорство, с которым эта северянка осаждала приглянувшегося ей мужчину. По ее мнению, это было вовсе неподобающе.
— Вот дрянь! — злобно ругнулась Мириам, искоса наблюдая за женщиной.
Гаудана не отличалась выдающейся красотой. В ней было что-то необъяснимо дикое, выдающее лесную ведьму, пусть и укутанную в дорогие одежды. Ее черные волосы всегда были слегка растрепаны, губы тонки, а глаза, огромные и серые, казались холодными и колючими словно вьюга — такой видела ее Мириам, предпочитая не замечать ее достоинств. Она знала о Гаудане не очень много. Слышала, что та в свое время была фрейлиной при первой королеве Дагмера, вторая же, не взлюбила ее, и стремительно отправила замуж за богача, который, впрочем, в скором времени скончался. Она не сожалела, потому что увивалась за Морганом как назойливая муха с завидной и неприличной настойчивостью. Он же не разделял симпатии, но Мириам никогда не видела, чтобы он обошелся с ней грубо или же высказался недостойно.
«Танцуй, Мири! Танцуй!»
Девушка спряталась от охватившего ее гнева за воспоминанием, за голосом Моргана, за той ночью, пропитанной запахом костра, леса и неизвестных ей белых цветов. Именно тогда она приняла то, что до последнего отрицала — ее сердце поддалось слабости, стало мягким и послушным, но только для мужчины, которого она, по собственному убеждению, не была достойна. Она влюбилась в него в одной из южных деревенек, где пришлось остановиться на постой. Тогда языки костров разрезали мглу, от смеха и музыки весь мир ходил ходуном. Там, среди хмельных людей в венках из белых цветов, их не знал никто и они сами забыли
