Он шутил, что привыкает исходить из тех средств, какими располагает, — и не ощущает стесненности в средствах, как беду. Есть рубль сорок — сумма, которую прежде и за мелочь-то не считал, — хорошо: знает, как ими распорядиться. Но и в кабаке, чуть появляется возможность, способен напомнить, как хорошо умеют гулять самостоятельные люди.
К своему положению он относился с великолепной иронией. Я никогда не слышал от него жалоб ни на судьбу, ни на бедность. Сумасшедший болельщик, всеобщий Женя Кравинский потрясен был видом, в каком Воронин пришел на футбол, и — человек очень добрый, но не всегда тактичный — не удержался, посетовал: «Валера! Ты же мог сейчас тренером сборной быть!» Воронин улыбнулся ему снисходительно: «Помните, Евгений Анатольевич, английскую пословицу: «Не будем плакать об убежавшем молоке»?
Утром вместе с Мишей Посуэлло и Хуаном Усаторре (он играл одно время в «Торпедо») шли после занявшей целуй ночь выпивки сдавать пустую посуду (а то на что же опохмелиться) — и Валерий заметил: «Посмотрел бы сейчас на меня Бобби Чарльтон».
В семьдесят втором году в Москву приехали профессионалы из НХЛ. И в пресс-бар Лужников стремились такими же правдами и неправдами, как некогда на кинофестиваль. И в пресс-баре — когда смотришь из временной дали — не менее интересно было, чем на льду, людей, принадлежащих теперь истории, было столько же, сколько и на спортивном поле. Виски, джин, жареные орешки — все это для наших, даже знаменитых граждан оказывалось в диковинку, но все немедленно вошли в роль записных жуиров. И никакой из тусовок девяностых годов не стать рядом с броуновским движением вокруг стойки и столиков по искренности веселья и получаемого удовольствия от кусочка красивой жизни.
И Воронин туда попал. Был вполне органичен в своем блейзере рядом с милой девочкой из магазина «Людмила» среди знаменитостей и героев недавнего прошлого. Александр Якушев подарил ему клюшку…
Поехали после хоккея ко мне. В компании людей, которых давненько не видел, Валерий воодушевился — пил он немного, только шампанское или, допускаю, и вообще в ту ночь не пил (за последние пятнадцать лет трезвые полосы случались: он компенсировал недостаток спиртного в организме сладким, ел много вафель или мороженого) — строил различные планы, в частности, сообщил, что какое-то малозначащее издание заказало ему статью о футболе на автозаводе. Все мы стали убеждать его не откладывать в долгий ящик эту работу (как будто он ее начал), обещали немедленную помощь.
Утром девушка ушла на работу в магазин. Разошлись и остальные — мы остались с Валерием вдвоем. Пишущая машинка у меня была — и работа над статьей началась…
Много позже я узнал, что в журналистской работе Воронину помогали сотрудники еженедельника «Футбол». Охотно в это верю — у него сохранились хорошие отношения со Львом Филатовым, он перезванивался с Валерием Винокуровым. Правда, на глаза мне попалась только одна публикация, подготовленная Геннадием Радчуком. Но, возможно, в те годы я не так внимательно следил за прессой, как сейчас.
Я вовсе не хочу преувеличить свою роль в жизни «позднего Воронина» — я же сказал уже, что обращался он ко мне скорее от безысходности, когда все другие лимиты общения были полностью исчерпаны. Но я думаю, что работать над статьями ему со мной удобнее было, чем с другими, если бы существовала конкуренция за право ему в этом помочь (боюсь, однако, что конкуренция мне не грозила). Деловые люди не стали бы мириться с воронинской необязательностью. А меня — и себя заодно — он мог подвести со спокойной душой. Знал, что мы в чем-то в сходной ситуации. Но его предпочтительнее: он был великим, но вот переживает трудные времена, а я никем и не был, однако, сошел отчего-то (он догадывался: отчего?) с круга. И для меня — Воронин не исключал — честь: тонуть в портвейне с бывшей футбольной звездой.
Несколько статей мы с ним все же сочинили — и кто кому больше помог? Меня он, во всяком случае, увлек по-новому футболом. А в состоянии ли я был увлечь его журналистикой?
Однажды его не пускали в Дом журналиста — и он уверял привратника, что работает корреспондентом в «Московском комсомольце». В «Московском комсомольце», между прочим, Трахтенберг напечатал несколько его заметок. Но рассказ Воронина, как он ломился в общественное место под такую марку, меня только расстроил. Ничего героического и в этом эпизоде я не увидел.
Он был находкой для журналистов — и я по сей день жалею, что большинство из высказанных им мыслей остались незаписанными. Но сам писать он не смог бы… Говорить — да, говорить он умел, язык у него оставался хорошо подвешенным, несмотря ни на что. И внешность — при всех утратах — для телевидения сгодилась бы. На экране я сразу себе его представляю — он бы фору дал всем футбольным комментаторам без исключения. Однако представить его на редакционной летучке, представить его плетущим интриги, защищающим себя от интриг — не могу.
Чем ему можно было помочь?
Не осуждаю отвернувшихся от него, когда нарушал он режим. Кто способен долго выносить похмельную ажиотацию? Непьющим ее просто не понять, а у пьющих она вызывает омерзение по автобиографическим ассоциациям.
Чем он сам мог бы себе помочь?
Ответ на поверхности: привести себя в порядок, попросту говоря, завязать с выпивкой. Но я же говорил: бывал он и в завязке. Но совру, если скажу, что в трезвом виде казался он интереснее, напоминал себя прежнего…
Я и не скажу, что он совсем уж разучился пить — и первая же рюмка лишала его разума. Но мозговая травма не могла пройти даром — и выпивка вводила Воронина в опасные фантазии, всем мешавшие переносить его в общении.
Он ночи напролет разъезжал по Москве в поисках денег, что в большинстве разов кончалось скандалом с неоплаченным таксистом. В бредовом состоянии он себя чувствовал Ворониным прежних лет, которому все рады, которого все рады выручить. И я, например, за этот бред не мог на него сердиться.
Бредни про «Адидас» — он звонил знакомым и незнакомым людям, выдавая себя за московского представителя фирмы «Адидас» — не совсем уж беспочвенны. Он вполне мог им быть. Просто и здесь он бывал преждевременен — сегодня бы «Адидас», мечтал о представителе в Москве с таким громким в мире спорта именем. Он попросил меня устроить ему перевод на английский письма какому-то адидасовскому начальнику, и переводчик удивлялся, что пишет он боссу, словно близкому человеку, — Валерий, однако, не преувеличивал степень своего знакомства. Но, кроме как выслать ему очередной комплект формы, и «Адидас» ничем не мог ему помочь.
Я совсем не уверен, что будь он в полном здравии, справился бы Валерий Воронин с тренерской деятельностью. Вряд ли хватило бы у него терпения на черновую работу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
