А проснулся от толчка в бок. Спросонья схватился за саблю.
— Эй, боярин, ты чего? Это же я, Федька!
Рядом со мной стоял Федька-заноза и толкал
меня в плечо.
— А, что случилось?
— Утро уже, гонец за тобой приехал, ко князю требует.
— Сейчас, только лицо умою.
Я умылся, оправил на себе одежду. Пока я прихорашивался, подъехал на коне Федька, ведя моего коня в поводу. Шустер — и когда только успел?
Я передал полк Денисию, отдал распоряжения. С десятком конных ратников мы помчались ко стану князя. Войска вокруг поубавилось, видимо — все разошлись по отведенным местам.
У шатра князя Одоевского мы спешились, и Федька сунул мне в руку какую-то тряпку.
— Чего ты мне суешь?
— Бунчук мурзы — я срезал с древка.
Так я и вошел в шатер — с бунчуком в руке.
— Боярин Михайлов, прибыл по вызову.
— Ну, здрав буди, боярин. Как у тебя дела?
— Да вот, повоевали вчера.
Я бросил на стол татарский бунчук. Князь и его окружение удивились.
— Не слышали ничего. Постой-ка, бунчук-то тысяцкого. Ты что, тысячу побил?
Все уставились на меня.
— Не — не всю, мертвяков ихних насчитали семьсот пятьдесят.
По шатру пронесся легкий гул изумления — не врет ли?
— А своих сколько положил?
— Сто тридцать два ратника.
В шатре все притихли, наступила полная тишина, только слышно было, как за шатром вдалеке перекрикиваются воины.
— Ну-ка, ну-ка, расскажи поподробней. Не бывало еще такого.
Я рассказал о проволоке и пешцах на склонах холмов.
— А проволоку где взял? — не поверил кто-то из находившихся в шатре.
— Дал денег, и мои посыльные скупили всю проволоку в Коломне.
Шатер вздрогнул от хохота.
— То-то мы проволоку сыскать нигде не могли, когда хотели мосты вязать. А виновник-то — вот он! — дивился один из бояр.
— Подожди-ка! — князь Одоевский вышел из шатра и быстро вернулся.
Вскоре в шатер стали прибывать бояре. Когда их набилось уже около сотни, князь попросил:
— Расскажи-ка, как бой шел, и как ты готовился.
Я громким голосом, чтобы было слышно всем, пересказал подробности подготовки к бою и самого боя. Бояре удивленно загомонили. Но князь поднял руку, и в шатре стихло.
— А теперь скажи, сколько татар положил.
Я назвал цифру.
— А каковы твои потери?
Я снова назвал. На этот раз гул голосов был более продолжительным.
— Поняли, что получается, когда человек за дело радеет и головой думает, не полагаясь на силу? — обвел взглядом бояр князь. — Все свободны!
Я поймал на себе завистливые, восхищенные и даже злобные взгляды. Похоже, я приобрел себе не только друзей, но врагов — завистников и недоброжелателей.
Я тоже направился было к выходу.
— Постой! — на мое плечо легла рука князя. — Воевода ты еще молодой, но после сечи должен был гонца послать с донесением. Прощупывают татары обстановку, ищут слабое место, где ударить сподручнее. Понял?
Я кивнул.
— А вообще — молодец, побратим. Всенепременно сам государю доложу. Когда вернемся в Москву — зайди в Разрядный приказ, отпиши, у кого из бояр какие потери. Имена храбрых для благоволения государя и наград представь. И малодушных в воеводской отписке покажи — для общественного стыда и немилости. Бояре-то все целы?
— Все.
— Ну, желаю удачи. Экий ты, братец, орел!
Я вскочил на коня и, едва отъехали от шатра, поблагодарил Федьку.
— Это ты здорово с бунчуком удумал, а то и не поверили бы.
— Боярин! Это ты первым делом должен был сделать — прости уж за напоминание.
— Вернемся — награжу.
— Живыми бы домой возвратиться!
— Вернемся! Из нашего десятка все целы, никто даже не ранен.
— Дай-то Бог!
Мы вернулись в свой полк. Дозорные доложили, что видели вдалеке разъезды татарские, но никто близко подъехать не рискнул.
— Ну и славно, — подытожил я.
И в самом деле, чего им сюда соваться? Получили по морде, умылись кровавыми соплями — пусть в другом месте попробуют. А там другие полки стоят — свежие, не побывавшие в бою. К тому же сомнительно, что они будут прорываться здесь — лощина трупами людскими и конскими завалена, не пройти — не проехать. Да я зрелище сие не добавит татарам уверенности в победе.
Дозоры сменяли друг друга, и день прошел спокойно.
Вечером мы посидели у костра, не спеша похлебали каши с мясом и салом, попили сыта.
Ко мне подошел Василий.
— Поговорить хочу, отец.
Мы отошли в сторонку, присели на обрубки бревен.
— Слушаю тебя, сын.
— Вот скажи мне, все понять силюсь — как ты додумался до проволочных заграждений?
Что я ему мог ответить? В фильмах видел? В прошлой жизни?
— Всю ночь думал, как силами малыми крымчаков сдержать да русской крови поменьше пролить, вот и пришло в голову. Не иначе — Господь надоумил. В воинском деле не все сила решает. Иногда и хитрость нужна, и удача — как же без нее?
Василий помялся.
— Еще хочу спросить — не обидишься?
— Как же мне на сына обижаться? В бою не осрамил фамилию, честь боярскую не уронил — спрашивай.
— Вот когда ты к нам, к десятку через сечу пробивался, видел я краем глаза, что ты огонь с руки метал. Горели ведь те татары, живьем горели, вместе с лошадьми. Это что, тоже хитрость?
Опа-на! Заметили в десятке все же! А может быть, и ратники из других десятков — тоже? Разговоров пока на эту тему я не слышал — в бою каждый был занят своим делом, и не до того было, чтобы на занятные вещи зенки таращить.
— А нету хитрости, Василий. Сам не ведаю, как это получилось. Зол на татар был очень, да видно — Господь был па нашей стороне, помог.
За тебя волновался, быстрее пробиться хотел, вот с руки огонь и сорвался.
— За мной весь десяток присматривал, как за маленьким, — обиженно сказал Василий.
— А как ты хотел? Чтобы я тебя, неопытного, к татарам в пасть одного бросил? Нет! Когда я был молодым и неопытным, за мной тоже присматривали, опекали. То ведь не трусость — все боятся, даже не одну сечу пройдя. Наберешься опыта — поймешь. Это твой первый бой был, и для меня, как для отца, главное, что ты не струсил и жив остался.
— Я уж подумал, что ты во мне сомневаешься. Прости за глупые мысли, отец.
— Ничего, повоюешь немного, хлебнешь лиха по самое горло — на многое по-другому смотреть станешь. Еще придет твое время; сначала десяток водить будешь, а потом и воеводой в полку, а то и повыше бери. Ты сейчас учиться должен ратному делу — ну, вроде как подмастерье, потому новиком и называешься.
Мы вернулись к костру. Десяток уже спал, улеглись и мы.
А проснулись все одновременно — хлынул дождь, перешедший в ливень. Вымокли все мгновенно.
Вскоре ливень прекратился, и всходившее солнце осветило паривший от влаги луг и наше промокшее насквозь воинство. Малюсенькая речушка от избытка воды вздулась, мутный поток нес щепки, мусор, и переходить ее вброд сейчас было рискованно. Ноги разъезжались по мок- рой траве, под сапогами чавкала грязь. По такой погоде татары точно не нападут — хоть это радовало. Однако дозоры я все равно выставил — не ровен час, татары наскочат.
Надо было обсушиться и покушать. С трудом удалось развести костры — дерево намокло и больше дымило, чем горело. Ратники сушили тряпками оружие и кольчуги, протирали их салом. В тепле и сырости ржавчина появлялась на глазах.
После полудня солнце грело по-летнему, и грязь стала подсыхать. Приехал — не прискакал, а именно приехал — дозорный. Конь его был забрызган грязью по брюхо, и сам дозорный был в грязи и пятнах крови. Он свалил на землю пленного татарина, что лежал у него до этого поперек седла лошади. Татарин застонал и заругался сквозь зубы.
— Где взяли?
— За холмами, верстах в трех отсюда. Двое их было. От своих отбились или заблудились — мы так и не поняли. Одного лучник наш снял, а этот дрался, как бешеный, Гришку Косого в руку ранил. У, собака!
Ратник пнул пленного сапогом.
Я поднялся, подошел к крымчаку.
— Кто такой?
В ответ татарин лишь сплюнул.
— Говорить, значит, не будешь?
Молчание.
— Может, языка не знаешь? Эй, кто знает татарский?
Подошел старый седой воин.
— Я понимаю, в плену у них два года провел.
— Спроси его — сколько их и куда направляются?
Воин заговорил по-татарски. Пленник сморщился, как будто лимон раскусил, заругался. Ругань была понятна и без перевода.
Убить его или отправить в стан князя? Отправлю-ка я его к Трубецкому. Там есть мастера, быстро язык развяжут. А не будет надобен — и там повесить могут.
Я отрядил троих всадников и отправил их с пленным под Коломну, написав сопроводительную грамотку. Я уже понял — надо о себе периодически напоминать, не надоедая без особой надобности. Начальство всегда любит победы. Когда ты одержал победу — это его заслуга, победа одержана под его руководством. Если же ты потерпел поражение — это твое личное поражение. Не зря еще древние говорили: «У победы сто отцов, а поражение — всегда сирота».
