Определенно мне не суждено улететь в Будапешт. Первый рейсовый автобус уходил в Шереметьево с аэровокзала в шесть двадцать пять. Самолет улетал в семь сорок. Можно не успеть. В таксопарк дозвониться невозможно: сегодня суббота — завтра воскресенье. К десяти дозвонился: до восьми утра заказов на легковые такси не принимают. Идти пешком? Скажем, если в двенадцать ночи выйти из дома, к семи, пожалуй, будешь на месте.
— Ложись спать. Я сама соберу чемодан.
— Какой смысл? Два часа ночи.
— Ставлю будильник на четыре утра.
…Что за треск? Куда несет меня — в преисподнюю? И все падаешь, падаешь…
— Вставай, на самолет опоздаешь. Доброе утро.
Светает. Какое прекрасное утро! Чуть дымится асфальт. Тени деревьев, редких машин. Москва необыкновенно свежа в это утро. Гулко. Аэровокзал все еще освещен изнутри. На стоянке полным-полно свободных такси.
Ленинградский проспект, шоссе, лес вдали. Прощай!
Шереметьевский аэродром. Международный. Небольшой санаторий улучшенного типа. Пусто. Рано. Слишком рано. На час раньше, чем нужно.
Служащие таможни — две женщины в серо-синем сидят рядышком за своей белой конторкой, как за партой. Спецшкола. Курсы повышения квалификации.
— Заполните декларацию.
Декларация прав человека. Стартовая площадка для полета в космос. Посадочный талон. Разговоры.
— Не знаете, где нас поселят?
— Говорят, в гостинице «Будапешт».
— Где это?
— Новая гостиница.
— Я слышал, что в «Геллерте».
— Программы нет, не знаешь, когда доклад.
— Что, если завтра?
— Вас это волнует?
— Транспорт, говорят, дорогой.
— Как везде…
Все позади. Все заглушил шум моторов. Экстерриториальность.
— Не знаете, какая там погода сейчас?
— К обеду успеем?
— В самолете будут кормить.
Кормят: красная икра, черная икра, лососина, буженина, вино, масло, маслины, помидор, хлеб, булочка, шоколад, кофе, яблоко. Это завтрак.
Кто-то взволнованно сообщает:
— Варшава не принимает. Делаем посадку в Берлине.
Кто-то интересуется:
— Потом полетим в Варшаву?
Общее возбуждение, шутки, смех. «Училка заболела! Двух последних уроков не будет!»
Это еще Россия или уже заграница?
Берлин. Расчерченное поле аэродрома, флажки, фонарики — аккуратный макет образцово-показательной клиники. Чистота и порядок. Немецкие стюардессы в белых косынках поверх синих шапочек похожи на сестер милосердия. Не успевает самолет остановиться, подают трап.
Воздух прозрачен, светит солнце, легко дышится. Одиннадцать часов по берлинскому времени.
Едва слышно звенит оса в воздухе. Оса-разведчик. За ней прилетает целый рой рыжих ос. Одного из наших оса жалит в губу. Губа распухает. Первое заграничное впечатление. Встреча прошла в теплой, дружеской обстановке.
Зал ожидания. В буфете маленькая бутылочка пива стоит не помню уже сколько марок, или пять форинтов. Мало это или много? Мелькают стаканы, блестят пачки сигарет, сверкает никелем автомат, слышится разноязыкая речь.
Это и есть заграница?
Посадка. Заученная улыбка стюардессы. Самолет стоит рядом с дверью каменного дома, о котором хочется сказать «блок» или «бокс». Зажигаются габаритные огни. Зажигаются и гаснут. У самолета нервный тик.
На территории аэродрома пасут овец. Пастух, собака. Явное нарушение какого-нибудь параграфа, мимо которого мы не проходим — пролетаем.
И какой бы сплошной, одинаковой ни казалась земля с воздуха, пока мы не набрали высоту, под нами плыла немецкая карта. Дорф… бург… кирхе. Правильно расчерченная, аккуратно распределенная земля: черепичные красные крыши, игрушечные автомобильчики на участках, яхты на Шпрее. Но с высотой более однородным а анемичным становился облик земли.
Почти незаметно прилетели в Варшаву. Новое здание аэропорта: гигантский парник, мастерские художников. Любовный шепот из репродукторов, признание в любви по радио: «Ты меня любишь? — Я люблю тебя». На самом же деле: «Самолет Варшава — Будапешт вылетает…» Пши-пши-пши, я люблю тебя. Это и есть заграница?
Где кончилась Германия и началась Польша? Где начнется Венгрия? Сверху не видно. Россия, Германия, Польша, Венгрия — в самолете мало что изменилось. Специфика экстерриториальности?
— По-моему, нет никакой надежды прилететь сегодня в Будапешт.
— Теперь нас посадят где-нибудь в Софии.
— Вы против?
— Меня это совершенно не интересует.
Вот зануда!
Будапешт.
— Товарищ Л., здравствуйте. Товарищ К., здравствуйте. Мы ждем вас с раннего утра. Наш аэрофлот не знал, где находится ваш самолет. Запрашивали Москву, но оказалось, что Москва тоже не знает. Вы, должно быть, устали с дороги. Может, поедем сначала в отель, а потом на регистрацию. Или наоборот. Как вам будет удобно. Это ваша машина, товарищ К. Это ваша машина, товарищ Л. Остальные товарищи пусть садятся в автобус.
Это и есть заграница?
КИНЕТИКА
Кинетика — слово греческое, означающее «относящийся к движению». Как область науки, кинетика изучает развитие процессов во времени. Я привожу эту справку, прежде чем сделать первые шаги по земле Будапешта и включить хронометр.
Меня поселили в отеле «Университас» на Ирини Йожеф, в южной части Буды, неподалеку от моста Петефи (Петефи хид), рядом с Техническим университетом, в здании которого были прочитаны пленарные и секционные доклады симпозиума.
Вот как оно начиналось. Взмыленный новичок опустил на пол чемодан, портфель, симпозиальную папку для бумаг и увесистый пятитомник препринтов, только что врученный ему в зале регистрации любезно улыбающейся сотрудницей.
— Русский? Шпрехен зи дойч?
— Нет.
Выразительный жест рукой: одну минуту. Вы не говорите по-немецки, я не говорю по-русски. Сейчас все уладим.
Рядом суетится сорокалетний доктор наук из Баку.
— Что она сказала? Куда нам идти? Если не возражаешь, пусть нас поселят вместе. Я, правда, храплю. Но это ничего, как думаешь?
— Думаю, все уладится.
И вот она подходит. Грациозно стряхивает пепел с сигаретки.
— Я говорю по-русски. Пожалуйста, что вы хотите?
Я хочу сказать, что она очень красивая. Пши-пши-пши… Может быть, красота — это некий общий признак? Может быть, именно это и есть заграница?
— Отель «Университас», пожалуйста. Тысячу пятьсот форинтов, пожалуйста — регистрационный взнос.
Карман похудел на добрых полкило.
— Все в порядке. Отель «Университас», пожалуйста. Возьмите материалы симпозиума, пожалуйста. Улица направо, обратитесь к портье.
Портье выменял ключ от номера на мой служебный паспорт — синюю книжицу с золотым тиснением.
— Когда я смогу получить мой паспорт? — тяжеловесно спрашиваю по-английски.
— Я думаю, — невозмутимо отвечает портье по-русски, — вы получите его завтра.
Ирини Йожеф утца, 9, отель «Университас», номер 510. Лифт.
— Пятый этаж, пожалуйста.
Не понимает.
— Файв флоо.
Не понимает.
Вспоминаю красноречивый жест продавца пива на берлинском аэродроме: пять пальцев. Пять. Немая азбука.
Объяснились. Поехали.
Два стола, две настольные лампы, две кровати, два шкафа. Двухместный номер на одного. Одно окно в незнакомый город. Уф! Наконец-то можно умыться.
Хитрая вещь — кинетика. С первых опытов, как правило, невозможно добиться воспроизводимости результатов. Так бывает, когда мы впервые покидаем родные места. Теряем привязанности, обретаем свободу. С годами все больше ездим, все чаще уезжаем и возвращаемся, наш опыт повторяется точка в точку, и, вспоминая первый отъезд, первый опыт любви и разлуки, мы говорим: неповторимо.
Неповторимо первое впечатление от ярких дорожных знаков, от Дуная, от зала регистрации, от женщины «что вы хотите?». Неповторимо первое ощущение иной земли, хотя все это не столь важно для науки, которая ценит воспроизводимые результаты. Первые опыты и первые впечатления для нее — неизбежная дань неблагодарной работе: отработке методики. Что наблюдаете вы, что регистрируете? Отсутствие плавных закономерностей. Прыжки результатов. То завышения, то занижения — «излишняя» чувствительность природы к вашим грубым попыткам овладеть ею.
В первый день приезда, глядя из окна отеля «Университас», я понял вдруг и ощутил в полной мере детскую страсть к часам — кинетические опыты пробуждающегося сознания. Ведь ребенок так же длительно и внимательно умеет слушать легкомысленный голосок неумолимо утекающего времени, как взрослые умеют думать.
