Садимся за стол. Мы заводим генератор — лампочка над столом немедленно загорается. Так-то светло еще. Но — пусть будет еще светлее.
— Значит так, — начинает Сашка, сдвигая фуражку военного образца на затылок. — Есть две новости. Одна плохая…
— А вторая, соответственно, еще хуже… Начинай с ху… С очень плохой, — встревает Еж.
— Чтобы просто плохая — хорошей показалась? — засмеялся Юрка.
Хороших новостей от начальства не бывает. Даже в день зарплаты. А тут у нас зарплат нет. Тут мы платим.
Сашка пожимает плечами:
— Как скажете, товарищи командиры. Просто плохая новость — транспорта на захоронение не будет. Добираться будете сами. Я, конечно, попытаюсь…
Потом Сашка долго рассказывает, где он может достать транспорт, для того, чтобы поисковики добрались до похорон. Все ржут. Я улыбаюсь — новость как новость, ничего плохого. Первый раз, что ли? От нашей стоянки до кладбища — всего семь километров по прямой. В прошлом году ходили, в позапрошлом. Сейчас что, не доберемся, что ли?
— Новость очень плохая, — Саша держит паузу как хороший актер, дожидаясь, пока утихнут смешки за столом.
— Захоронение будет шестого числа…
Отлично. Замолкли все. Тишина мертвая.
Обычно, захоронения весной всегда восьмого мая. Перед Днем Победы. Вахта заканчивается в этот день.
— А с-смысл в чем? — Юра первым озвучил общий вопрос.
— Смысл, Юрий Тимофеевич, в том, что восьмого числа на торжественные мероприятия, посвященные Дню Победы приедет кто-то из на наших снусмумриков, — и Саша ткнул пальцем в тент.
— В смысле, Валька Матвиенко, что ли? — не понял Еж.
— Нет. Кто-то из президентов. Этот или тот — не знаю. Захоронение переносится на шестое — в целях безопасности. Поисковикам просили передать, чтобы носа не показывали из своих палаток. Иначе будут проблемы. Большие.
— Понятно. Как обычно — мы тут лишние, — это командир из Архангельска-Северодвинска голос подал. — Мы значит тут в грязи, сырые, голодные копаем, а эти. Это же нельзя так оставить, он же, они же…
И завел речь на тему, что кто-то предал Россию.
Это он любит.
Зато не любит Саша. И я тоже не люблю эти глупые разговоры. Если тебе не нравится что-то — иди и делай. Что делать? А я откуда знаю? Я тоже не знаю. Но сидеть и возмущаться на нетрезвую голову — более чем глупо. Или и закладывай фугас направленного действия. Одного сегодняшнего склада хватит на весь кортеж, вне зависимости от бронированности лимузинов.
И тут меня осеняет.
Они же нас боятся.
Нет, не только Снусмумрики. И не только поисковиков. Все они всех нас боятся. Не мы их — они нас. И мне вдруг становится приятно.
Меня — уставшего, грязного, мокрого, — они — довольные, сытые, толстые — они меня боятся. Потому что мне уже нечего терять. Почти нечего. Кроме своей семьи. И мне становится понятно, почему унижая свой народ правой рукой, левой они поощряют культ семьи — материнский капитал и все такое. Потому что человек, любящий свою семью будет держаться за нее. Это последний якорь в государстве, которое относится тебе как к рабу. Они не понимают одного. Того, что мы когда-нибудь снимем и этот якорь — зажмуримся и пойдем отвовевывать для своих сыновей нормальную жизнь.
Жизнь, в которой их внуки не будут их искать дедов, брошенных на мусорных свалках. Жизнь, в которой можно работать, а не зарабатывать. Где не нужно быть эффективным, а можно быть полезным. Где можно уметь, а не иметь.
Чего это меня на философствование-то потянуло?
— Машина за останками придет пятого в обед, — продолжает Саша. Мне его жалко. Потому что он сам понимает маразм происходящего, но ничего сделать не может.
— А дальше?
— А дальше оставаться в лагерях…
— Саш, работать-то можно?
Мать твою… Можно ли хоронить людей?
— Разрешения, до какого числа?
Администрация Кировского района Ленинградской области выдает разрешения на 'земляные работы'.
— Пятнадцатое.
— Шестнадцатое.
— Четырнадцатое.
Голоса вразнобой. Командиры сообщают — до какого числа они получили разрешение на поиск. Кто как просил — все, на всякий случай, 'напопозже'.
— А с найденными что делать?
— Как обычно, времянки.
Времянка… Нашли. Похоронить их не имеем права. Складываем останки в полиэтиленовый мешок. И снова закапываем около стоянки. На следующий год похороним. Когда можно будет. Когда чиновники разрешат.
Теперь понимаете, почему я все 'чернею' и 'чернею'?
Я не могу, не имею морального права хоронить только тогда, когда мне разрешат. Я имею право похоронить ребят тогда, когда я их нашел. Вернее, не так. Ребята имеют право лечь в домовины в любое время года и суток. Когда ОНИ захотят. А никак не хемули со снусмумриками. Потому что если бы не ребята — лунтики и пунтики сейчас работали бы оскопленными евнухами на фермах Тысячелетнего Рейха. Если бы вообще родились… Не помнящие родства и помнить не желающие… А ведь у одного из наших Главных деда тут нашли пару лет назад. Именно здесь. Под Синявино. Но ему, похоже, все равно.
А потом разговор идет об обычном — кто, где и как работает. Нормально работаем. Кто-то десять бойцов поднял. Кто-то еще ни одного. Саша подбивает итоги — на второе мая всей экспедицией подняли уже сто двенадцать бойцов. Опознанных мало. Очень мало. Один.
Грустно от этого. С другой стороны — это же не грибы. Они не растут снова и снова. И то, что каждый год их становится все меньше — это наша работа. Только я не представляю — как мы будем жить после этого Дня? Это как с солдатами. Воюешь, мечтаешь вернуться домой, дожить до Победы. Доживаешь. Возвращаешься. А дальше-то что?
А дальше надо жить тихой мирной жизнью. Где места для подвига гораздо больше. Где подвиг — не одноразовый рывок на амбразуру, а нудный и рутинный — ежедневный! — труд. Причем, как правило, никем неоцениваемый.
А ведь многие, из тех, кто вернулись — таки не смогли перестроиться. Может быть, потому что ничего не умели, кроме того, как убивать.
Так-то это страшно. Двадцатилетний пацан, который только и умеет — как правильно убивать. А ведь в мирной жизни нужно совершенно другое… И некому тебя научить этой самой мирной жизни.
У нас всех попроще. На войну мы ездим как в отпуск. Кто-то раз в год, кто-то два. Это здесь мы — Змей, Еж, Буденный, Белоснежка, Мать…
А дома мы — юрист, инженер, журналист, спасатель, педагог…
Так что все нормально с нами будет. Наверное. Если сможем остаться людьми, а не функциями.
Собственно говоря, на этом совет и заканчивается. Командиры разбредаются по своим отрядам, с привычной злобой ругая все и вся.
Сашка остается ночевать у нас. В землянке места достаточно. И мы идем к Ваське со Степой.
Там как раз решают — куда идти завтра.
Питерские предлагают идти на поле за дорогу. У них минаки классные — до пяти метров в глубину берут. А поле это — перепахано было после войны. Вместе со всем железом и людьми.
После первой же вспашки трактористы местного колхоза отказались там работать. После нескольких подрывов.
Если выстроиться цепочкой — можно пройти по этому полю — пять километров в длину, пять в ширину — и просто пособирать кости с земли. В прошлом году прошли через него наискосок. Набрали два десятилитровых мешка костей. Где-то берцовая кость. Где-то лучевая. Где-то нижняя челюсть. Где-то ребро.
Как их всех хоронить? Как учитывать?
Никак.
Это доборы.
Есть такой термин — добор. От слова 'добрали'. Ну, например. Идешь по лесу — старый раскоп. Прошлогодний. А в отвале земли косточка сереет. Просто вот не заметили в прошлом году. Бывает такое — неаккуратно сработали. Наша вина, я знаю. А бывает, что прямое попадание — и кости по лесу разбросало. Или ногу-руку оторвало-выкинуло. Или перепахали — как на том поле… Вот это все и есть доборы. За бойца мы их не считаем. Просто вместе со всеми и хороним останочки.
— Мы на поле не можем идти, разрешения на него нет, — говорит Еж.
— Мга разрешения не дала, что ли, — удивляется Степан.
— А мы там и не спрашивали ни разу за семь лет.
Поле — в другом районе. Чтобы там поработать надо — получить разрешение уже не в Кировском районе, а в Мгинском. Граница идет прямо по дороге. Все время представляю себе, что вдруг граница бы шла по лесу. И нашли бы мы бойца, ноги которого в Кировском, а голова во Мгинском. И не имеешь права подымать то, что лежит в другой административной единице. А я не шучу. Начальник Мгинского РОВД за этим следит как за своим огородом. Караулит. Да не шучу я! Два года назад его архаровцы остановили нашего парня, только из леса вышедшего и решившего сократить путь через это проклятое поле.
Наряд его там и цепанул.
Особых страстей не было. Отделался часом в 'бобике' и заполнением протокола. Слава Богу, патронов в карманах не было. Три патрона — основание для задержания. А ежели эти патроны рабочие — основание для пяти лет лишения свободы. Это как экспертиза покажет.
