– У вас можно сделать надпись на подарке? – уважительно обратился я к нему.
Он помолчал, а затем густым басом, полностью соответствующим его внешности, прогудел:
– На каком языке?
На мгновение я растерялся. Я как-то уже привык, что жители этого мира изъясняются на русском. Так что вопрос показался мне странным. Но он требовал ответа и я твердо произнес:
– На русском.
Этот молотобоец довольно улыбнулся и совсем дружеским тоном пожаловался:
– Вот и хорошо. А то ходят тут сегодня целый день, требуют надписей на латыни и иврите, а что это такое, хрен его знает. Давай свой подарок, сей секунд сделаем!
Я присел на стоящую рядом с верстаком табуреточку, стянул с пальца перстень и протянул его умельцу. Этот поклонник родного языка повертел в своих здоровенных пальчиках мою безделушку, как-то странно взглянул на меня, затем, прикрыв один глаз, начал так и этак поворачивать перстень, разглядывая вторым глазом камень. Потом, положив перстень перед собой на верстак, он поднял глаза и прогудел:
– Длинная надпись?
– Да нет, одно слово, вернее имя – Лаэрта…
Он понимающе улыбнулся и подмигнул:
– Да. Это настоящая красавица… – Он мечтательно помолчал, а затем, ткнув пальцем в перстень, продолжил: – Однако на этой штуке можно изготовить только магическую надпись. Обычный резец этот металл не возьмет.
– Ну что ж, магическую так магическую, – согласился я, вспомнив, что и в моем мире все кузнецы считались колдунами.
Верзила кивнул и, наклонившись, вытащил из-под верстака колбу, наполненную прозрачной жидкостью. Сграбастав перстень, он швырнул его в колбу и посмотрел, как тот медленно погрузился на дно. Затем, заткнув горлышко колбы своим заскорузлым, черным от въевшейся окалины пальцем, он принялся медленно вращать ее, разгоняя плескавшуюся жидкость по кругу. При этом он нашептывал какие-то странные слова, как мне показалось, на смеси латыни с ивритом. И тут я увидел, что мой перстень начал растворяться в жидкости, словно кусок сахара в горячем чае.
Я чуть было не схватил этого амбала-чародея за руку, но, обратив внимание на его необыкновенную сосредоточенность, решил дотерпеть до конца. На лбу у мастера выступила обильная испарина, когда он наконец поставил колбу на верстак и удовлетворенно выдохнул:
– Готово…
– И что готово?.. – едко спросил я. – Куда ты подевал мой перстень?..
Мастер недоуменно уставился на меня:
– Так вот же он!..
– Где?.. – Я снова взглянул на колбу.
Перстень спокойно лежал на дне. Как и откуда он там появился, я не понял.
– Давай вытаскивай… – нетерпеливо потребовал я.
– Пусть отстоится. Надпись должна закрепиться, – добродушно прогудел этот граверных дел мастер.
Через несколько минут он выудил перстень из колбы и, обтерев его куском ветоши, протянул мне. Я взял и внимательно рассмотрел вещицу. Никакой надписи на ней не было.
– Желтяк за работу… – прогудело над моим ухом.
– Сколько?.. – Я чуть не свалился с табуретки.
– Желтяк… – довольно повторил этот громила с большой дороги.
– А надпись где?.. – заорал я, тряся перстнем у него перед носом. – Где твоя столь высокооплачиваемая работа?..
Он уставился на перстень, потом перевел недоуменный взгляд на меня и проговорил:
– Она ж магическая…
– Так что ж, что магическая… – еще больше разъярился я. – Раз она магическая, то ее и увидеть нельзя?..
– Почему нельзя?.. Надень на палец, подержи хотя б минуту и сними. Она и проявится. Только видно ее будет минуты две-три, потом снова на палец надо надевать, чтобы проявилась. – Он, казалось, не понимал, как это я не знаю столь общеизвестных вещей.
Я тут же сунул палец в кольцо и замер, считая про себя до шестидесяти. Просчитал я до восьмидесяти, на всякий случай, а затем сдернул перстень с пальца. С внутренней поверхности обода полыхнуло белое пламя, растворяя металл перстня и складываясь в выписанное затейливой русской вязью слово – Лаэрта. Я не отрываясь смотрел на эту красоту, пока она не начала тускнеть.
Надев перстень на палец, я встал, молча достал из кошелечка золотую монету и протянул ее мастеру. Он довольно улыбнулся и снова вытер со лба испарину.
– Огромное спасибо! – проговорил я и вышел на улицу.
Базарный день подходил к концу. Мы с молчавшей Леди и моим носильщиком прошли по ставшей малолюдной улице и свернули в ворота конюшни. Во дворе никого не было. Нагретая за день площадка была чиста, пустынна и тиха. Я снял одну из корзинок с тележки, вошел в полумрак конюшни и тихо позвал:
– Миша.
Совершенно не слышно рядом со мной возникла маленькая фигурка моего нового друга.
– Вот, – улыбнулся я ему, протягивая корзинку. – Тут обещанное овсяное печенье и кое-что еще.
Лошадный испуганно отшатнулся, уставившись на мои руки. Потом прянул вперед и, обхватив корзину руками, тихим осипшим голосом прошептал:
– Это все – мне подарок?
У меня тоже почему-то перехватило горло, и я в тон ему ответил:
– Ну, ты же мой друг. Я же тебе обещал.
Он вытянул корзину из моих рук, поставил ее на дорожку и, усевшись рядом, стал доставать оттуда пакеты, свертки, коробки, разворачивать и открывать их, нюхать, лизать и ковырять содержимое, повизгивая от удовольствия. Я медленно отступил к дверям. Последнее, что я видел, выходя во двор, был Миша, который сидел на полу, обхватив ногами корзину, и пытался в набитый печеньем рот запихнуть шоколадную конфету.
Наконец мы вернулись в гостиницу. Когда хозяин, по-прежнему маячивший за прилавком, увидел, что тащил мой носильщик, он быстро вышел в зал и, подойдя ко мне, зашептал:
– Надеюсь, господин не станет пугать страхи в моем доме.
Весь его вид выдавал непреклонную решимость не позволить мне заниматься этим рискованным занятием в стенах своего заведения.
– Ни в коем случае, – успокоил я его. – Я прекрасно знаю, на что эта птичка способна.
Бармалей скорчил благодарную физиономию и, посторонившись, с поклоном позволил нам пройти к лестнице. В моих апартаментах сопровождавший меня геркулес поставил клетку с Крохом в угол, а корзину на туалетный столик, принял причитающееся ему вознаграждение и молча исчез. Ванька сидел на подоконнике и тщательно, не обращая на меня ни малейшего внимания, вылизывал лапу. Весь его вид говорил, что наша беспечность в стане врага – вопиюща, но ничего другого он от нас и не ожидал. Я подошел к подоконнику и пробормотал извиняющимся тоном:
– Ладно, не обижайся. Ты же первый ушел, и мы не знали, когда ты вернешься. Пойдем лучше посмотрим, что мы принесли.
Кот, казалось, хмыкнул и бросил быстрый осуждающий взгляд на нахохлившегося в углу Кроха. Но, поднявшись и потянувшись, выгнув спину, он соскочил на пол и двинулся за мной к туалетному столику, уже не обращая внимания на затаившуюся в клетке птичку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
