Потом Анелька увидела какие-то стены, гладкие и бесконечно высокие, но тут ей стало так тяжело, как будто на нее навалилась вся земля, и солнце, и все звезды с неба. Под этой безмерной тяжестью душа ее корчилась, и съеживалась, и все падала, падала куда-то, забывая тот мир, откуда она пришла.
Внезапно в этом пространстве она ощутила какое-то движение. Казалось, близко, рядом, зашевелился какой-то огромный предмет и двинулся с востока туда, где заходит солнце, заслонив собой весь горизонт. Анелька открыла глаза и увидела, что это Ягна, подняв ее руку, кладет ей под мышку кусок хлеба. Потом Ягна накрыла ее рваным одеялом и спросила:
- Ну как, не лучше тебе, паненка?
Анелька хотела ответить, что ей уже совсем хорошо, но вместо слов из горла ее выходили какие-то невнятные звуки.
Хозяйка зажгла свечу - громницу, накапала с нее воску в кружку с водой и велела Анельке выпить. Больная сделала глоток и удивилась, что вода имеет какой-то металлический вкус.
- И теперь не полегчало, паненка?
- Ох!
Жена Зайца решила прибегнуть к самому сильному средству. Взяв обеими руками концы своего передника, она сложила его в три складки, медленно приговаривая:
Были у святой Оталии три дочки:
Одна пряла,
Другая пряжу мотала.
А третья порчу
Словом божьим снимала.
При последних словах она быстро развернула передник перед глазами Анельки.
- Теперь легче?
- А тетя еще здесь? - вместо ответа спросила больная.
Ягна снова принялась укладывать складки на переднике:
Были у святой Оталии три дочки:
Одна пряла,
Другая пряжу мотала...
Глава шестнадцатая
Помощь подоспела
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Заяц шел домой полдничать, размышляя о том, что хлеб в этом году не уродился - одна солома, а зерна не будет. Вдруг от леса донесся до него какой-то необычный шум. Что-то там грохотало, катилось и порой слышались храп и фырканье.
Заяц остановился и, повернувшись в ту сторону, наставил руку козырьком над глазами. Вдали он увидел четыре конских головы, блестящую высокую шляпу, а еще выше над ней - белый кнут.
Порывшись в памяти, Заяц решил, что это, должно быть, едет карета. На самом же деле это была открытая коляска, широкая, вместительная и очень нарядная.
На неровной и шаткой плотине экипаж умерил ход и сильно закачался. Заяц смотрел на него с жадным вниманием. На козлах он увидел лакея и кучера в парадных ливреях табачного цвета с золотыми пуговицами. А в коляске, запряженной четверкой прекрасных лошадей в сверкающей упряжи, сидела под зонтиком дама средних лет.
На некотором расстоянии от этого экипажа ехала удобная бричка, в которой сидел только возница.
Заяц даже глаза протер, думая, что это ему мерещится. С тех пор как свет стоит, на плотине не видывали ничего подобного!
"Может, наш пан с пани приехали за детьми? - подумал он. - Нет, пана не видно, а у пани откуда бы такая карета, если она недавно уезжала в повозке еврея? Или вельможный пан слез в лесу, чтобы сосчитать, сколько Заяц у него сосен вырубил?"
Между тем экипаж остановился.
- Эй ты, ворона! - крикнули с козел.
- Это вы меня?.. - осведомился Заяц, снимая шапку.
- Ясно, тебя, а то кого же? Что, к вам на хутор нет другой дороги, поудобнее?
- Где там!
- Да тут коляска может опрокинуться!
- Может! - подтвердил мужик рассеянно, сам не зная, что говорит.
- Вот дубина! - буркнул человек в ливрее, потом опять повысил голос: Как же так! Значит, вельможной пани придется идти до хутора пешком?
- Видно, что так...
- Кшыстоф, я выйду, - отозвалась дама из коляски.
Кшыстоф соскочил с козел и, открыв дверцы, помог даме выйти, затем отступил в сторону. Так как дорога была вся в выбоинах и засыпана хворостом, то он, шагая сзади, поддерживал пани тремя пальцами за локоть и говорил:
- Ясная пани, правее пожалуйте! Вот на эту кочку, ясная пани... Пан Петр, ты подожди, пока ясная пани пройдет, потом потихоньку доедешь до двора... Попрошу вас сюда, ясная пани, здесь тропка.
Заяц, слыша все это, заподозрил, что знатная пани - слепая и не видит дороги. Потом под впечатлением этой торжественной процессии даже стал подумывать, не следует ли ему стать на колени.
Дама тем временем уже поравнялась с ним и спросила:
- Дети здесь?
- А?
- Пани спрашивает, здесь ли дети, - повторил господин в ливрее и украдкой показал Зайцу внушительный кулак в серой перчатке.
- Это, стало быть, наших помещиков дети? А как же, здесь, - ответил Заяц.
- Здоровы? - спросила дама.
- Паненка совсем расхворалась. Лежит...
- А приезжал кто-нибудь?
- Была какая-то тетка.
- Не знаешь, говорила она что-нибудь детям о матери?
- Говорила, что пани наша поехала в Варшаву.
- Ага! И больше ничего?
- А еще поклоны передавала и сказала, что пани скоро заберет их отсюда.
- Вот как!
Дама пошла дальше, к хутору, а человек в ливрее - за нею, все что-то бурча себе под нос. На пани было длинное черное платье и шелковая накидка. Когда она приподняла платье, Заяц увидел белоснежную плоеную юбку.
"Может, это у нее рубаха такая?" - подумал он, не понимая, к чему знатные дамы носят не одну, а две юбки.
Над головой поглощенного этими мыслями Зайца вдруг зафыркала передняя лошадь. Он отскочил и медленно побрел за экипажем.
"Ого, сразу видно настоящих господ - ишь в какой блестящей карете ездят! - думал мужик. - Чудо, не карета. В нее, как в зеркало, глядеться можно".
И он действительно раз-другой посмотрел в заднюю стенку коляски, но то, что он там увидел, его окончательно поразило. Поверхность была вогнутая, и Заяц видел все отражения опрокинутыми, уменьшенными, но растянутыми в ширину. Над остроконечным небом лежала дорога, в глубине узкая, а ближе неожиданно расширявшаяся. У него, Зайца, голова была как дыня и помещалась она ниже ног, коротеньких, как зубья у грабель. А когда он протянул руку к этому диковинному зеркалу, рука его будто выросла и заслонила всю его фигуру.
"Бесовское наваждение, - решил Заяц. - Не миновать беды!"
Он не чаще чем раз в несколько лет выезжал из своей глуши, и кареты были ему знакомы так же мало, как законы оптики.
Между тем дама вошла в дом, а камердинер ее остановился на пороге.
Жена Зайца только что начала в третий раз заговаривать болезнь Анельки, как шуршание длинного шлейфа привлекло ее внимание. Она обернулась и обомлела, увидев в комнате незнакомую пани, от которой так и веяло "ясновельможностью".
Не обратив внимания на удивленную хозяйку, пани подошла к Анельке и с выражением непритворного сострадания на еще красивом, хотя и несколько увядшем, лице взяла девочку за руку.
- Анельця! - сказала она ласково.
Анелька вскинулась, как подброшенная пружиной, и села на постели, уставив блуждающий взгляд на незнакомку. Она словно собирала разбегавшиеся мысли, пыталась что-то вспомнить, но не узнавала ее. Появление этой дамы, впрочем, не удивило Анельку - быть может, она приняла ее за одно из видений, являвшихся ей в бреду.
- Анельця! - повторила дама.
Девочка улыбнулась ей, но молчала.
- Горячка... не в себе она, - шепотом пояснила Ягна.
Дама, увидев кружку с водой, намочила свой батистовый платочек и вытерла Анельке лоб и виски. Потом сложила мокрый платочек и положила его на голову больной.
Холод на минуту вернул Анельке сознание, и она заговорила:
- Вы - наша бабушка? Или еще другая тетя? Вас мама прислала?
Дама вздрогнула.
- Я приехала за вами. Поедешь со мной?
- А куда? К маме? Или домой, в усадьбу? Мне так хочется в наш сад. Здесь холодно...
- Чего же ты плачешь, детка? - спросила дама, нагнувшись к ней. Она тут же отшатнулась, когда в лицо ей ударило горячее дыхание больной. Но, глянув в белое, облитое лихорадочным румянцем лицо Анельки, в ее большие кроткие и печальные глаза, подумала о безмерном несчастье, постигшем этого ни в чем не повинного ребенка, и не могла удержаться от слез.
Анелька закрыла глаза. Казалось, она дремлет, утомленная разговором. Дама опять намочила платок и положила ей на лоб, затем вышла в сени.
- Кшыстоф, - сказала она камердинеру, - сейчас же садись в бричку и поезжай домой.
- Слушаю, вельможная пани.
- Пусть поставят кровать в той гостиной, что окнами в парк. Пошли в местечко за лекарем и вызови телеграммой из Варшавы еще одного - управляющий даст тебе адрес.
Камердинер поклонился, но не уходил, желая, видимо, высказать свое мнение.
- Ты хочешь мне что-то сказать?
- Да. Я полагаю, что вельможной пани нельзя здесь оставаться одной, без всяких услуг, - важно изрек Кшыстоф.
- Да ведь мы все отсюда уедем, как только больная немного успокоится.
- Не пристало вельможной пани возить больных, это дело докторов и монашек.
Дама покраснела и с минуту была в нерешимости, словно признавая авторитет Кшыстофа в таких вещах. Но вместе с тем ей не нравились эти замечания, и она ответила сухо:
