Внешне получалась чрезвычайно импозантная, внушительная картина: не только военные организации, наиболее авторитетные в офицерских кругах армии, но и вся «государственно зрелая» Россия во главе с самыми известными членами Государственной думы, Государственного совета, дворянства, промышленной и финансовой аристократии, профессуры, журналистики, во главе с бывшими Верховными главнокомандующими (Алексеевым, Брусиловым) — вся эта, можно сказать, «благомыслящая» Россия открыто признает своим вождем и повелителем генерала Корнилова; вождем несменяемым, т. е. независимым от Временного правительства, неподчиненным ему!
Нетрудно себе представить, как закружилась от этого голова у стремительного в действиях, но не привыкшего политически размышлять и свои мысли взвешивать генерала. Он ведь каждое слово понимал по — солдатски: сказано — сделано; обещано — исполнено. А между тем в пышной резолюции военных и гражданских сановников, именитых общественных деятелей и знаменитых политических ораторов — ничего, кроме слов, не было. Они толкали наивного генерала в пропасть, сидя спокойно на ее краю, вовсе и не думая никогда вслед за ним ломать себе шею.
Пришли дни Московского совещания (см. «Современные записки», кн. 38). На всякий случай к этому времени заговорщики подтягивали к Петербургу из Финляндии корпус князя Долгорукова[85] (был оставлен в пути командующим войсками Петербургского военного округа); к Москве — 7–й Оренбургский казачий полк (был оставлен под Москвой в Можайске командующим Московским военным округом). Кроме того, в самой Москве, в Александровском военном училище посвященные в «дело» юнкера были предупреждены своими офицерами о возможности «выступления», если создадутся условия, благоприятные для провозглашения диктатуры генерала Корнилова. Сам генерал приехал в Москву с чрезвычайной помпой, далеко оставившей за собой обстановку въезда в Москву Временного правительства. На вокзале его встречала, можно сказать, «вся Москва». Юнкера несли «народного героя» на руках. В автомобиле, окруженном сотней экзотических текинцев (туземные всадники из Закаспийского края), будущий диктатор по старому царскому обычаю поехал прямо к стенам Кремля, помолиться в часовне у иконы Иверской Божьей Матери. Затем, вернувшись в свой вагон, генерал Корнилов стал принимать делегации, депутации. К нему являлись все вожди «Совещания общественных деятелей». Ему делали настоящие доклады о финансовом, хозяйственном и вообще внутреннем положении России.
А на улицах Москвы раздавалась народу агитационная брошюра «Генерал Корнилов — национальный герой». Брошюра эта была только что отпечатана на средства английской военной миссии и доставлена в Москву из здания английского посольства в Петербурге непосредственно в вагон полковника (теперь генерала и члена палаты общин) Нокса[86] (английского военного атташе). Кстати, как раз в эти дни из Англии приехал когда‑то знаменитый в 1–й Государственной думе оратор, трудовик Аладьин[87]. После разгона 1–й Государственной думы в 1906 году он эмигрировал. Долго жил в Лондоне, где, потеряв весь свой политический багаж, превратился в весьма темного авантюриста. Именно этот заклейменный общественным презрением человек привез генералу Корнилову собственноручное письмо от военного министра Великобритании лорда Милнера, благословлявшего российского Верховного главнокомандующего на свержение союзного Англии российского Временного правительства. Посланец из Англии, конечно, чрезвычайно поднял настроение духа у главных военных организаторов заговора. А сам «посол» английского министра, проходимец Аладьин, занял в политическом совете около генерала Корнилова первое место после распутинца Завойко. Третьим в этой милой компании был некий Добринский. Лицо под этой фамилией до Московского совещания никому не было известно. Но в последние дни перед генеральским восстанием этот «Добринский» сыграл, как сейчас будет видно, Ёесьма крупную роль. Под этой фамилией скрывался один из блестящих придворных гвардейских офицеров, стеснявшийся своего титула в демократически — революционные времена. Вообще, ближайшее «политическое» окружение генерала Корнилова приводило в возмущение даже таких верных ему людей, как генерал Деникин.
Московское государственное совещание для сторонников переворота прошло весьма неудачно. Провозглашение военной диктатуры в мирном порядке, как бы под давлением свободного общественного мнения всей России, съехавшейся в древнюю столицу, не вышло.
Тогда на обратном пути из Москвы в Могилев, в Ставку, на «военном совете» в вагоне Верховного главнокомандующего было постановлено: свергнуть Временное правительство вооруженной рукой.
Наступление ставки
16 августа правительство вернулось в Петербург, Корнилов — в Могилев. 19 августа началась новая атака германцев на Северном фронте. У Огера на Двине линия наших войск была прорвана.
20 августа мы ушли из Риги. Линия фронта угрожающе приближалась к Петербургу.
21 августа Временное правительство единогласно постановило:
1) приступить к подготовительным мерам переезда правительства в Москву и перевода туда главных правительственных учреждений,
2) передать войска Петербургского военного округа в непосредственное ведение Верховного главнокомандующего, 3) выделить территорию С. — Петербурга и его окрестностей в особую военную единицу с подчинением здесь войск непосредственно Временному правительству, 4) срочно вызвать с фронта отряд надежных войск в распоряжение правительства.
Постановление это было продиктовано нам и соображениями военно — стратегическими, и внутриполитическими. При ненадежности и распущенности Петербургского гарнизона правительство прежде всего должно было обеспечить заранее совершенный порядок операций переноса управления государством в Москву (что должно было произойти к концу ноября).
Кроме того, все имевшиеся в распоряжении Временного правительства сведения о настроениях офицерской среды, подкрепленные новыми данными, которые мы получили в Москве, обязывали правительство иметь в своем распоряжении твердую воинскую силу и на случай движения справа, которое тогда к началу осени одно только реально нам и угрожало.
Сейчас же после заседания правительства, где было принято постановление о вызове войск, я командировал в Ставку управляющего Военным министерством Савинкова и начальника моего личного военного кабинета полковника Барановского для практического осуществления решения правительства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
