— Приведите мне Керима. — приказал он.
Два воина приволокли раненого сына Сарбуланда. Нога того распухла, и он уже не мог на нее наступать. Остальные раны по-прежнему кровоточили. Но Керим юн и силен, скорее всего выживет.
— Ты согласился служить мне, Керим, сын Сарбуланда. — сказал Дагдамм. — Эти люди твоего племени и твоей веры тоже согласились служить мне. Ты станешь главным над ними.
— Повинуюсь. — Керим неуклюже поклонился.
— Вейлан! — окликнул Дагдамм мощно сложенного киммерийца, который в его дружине командовал второй сотней.
— Да, господин. — коротко склонил черноволосую голову Вейлан.
— Вейлан, ты назначишь им десятников из числа своих лучших людей. Ты накормишь их и дашь им оружие, но пока не давай лошадей.
— Да, господин.
— Слушайте меня, воины. Отныне вы мои люди. Ваша жизнь принадлежит мне. Ваша участь — повиновение. Если вы будете хорошо служить мне, у вас будет добыча, о какой вы и не мечтали прежде. Я дам вам вино и мясо, женщин и роскошные одежды. Слушайте закон Орды. Старший над вами — десятник, он вам вместо родного отца. Кто ослушается его — тому смерть. Кто побежит с поля боя — тому смерть. Кто сбежит, не предупредив о приближении врага — тому смерть. Кто украдет часть добычи — тому смерть. Пятая часть добычи идет великому кагану, да правит он девяносто девять лет. Пятая часть идет мне. И три пятых делит между собой войско. Таков закон.
Керим перевел это на аваханский язык. Новые воины дружины мрачно кивали. Законы Орды были жестокими, но простыми.
Дагдамм в уме проводил подсчеты. Он потерял в бою больше тридцати человек. У него осталось две с половиной сотни названных. Еще человек двадцать или больше из них ранены и не смогут сражаться ближайшее время, а кто-то и умрет. Но все равно, этой силы должно хватить, чтобы удерживать в повиновении шесть десятков аваханов, тем более, что командовать ими он поставил Керима, сына эмира. Сейчас надо заслужить себе славу доброго, щедрого господина. Зарезать несколько лошадей, выкатить бочки с вином. Все просто.
— Господин. — обратился к нему Керим.
— Говори.
— Господин, скажи мне, что будет с нашими павшими товарищами?
— Наверное, волки их съедят. — пожал плечами Дагдамм. — Сегодня мы будем хоронить своих героев.
— Господин. — Керим, застонав от боли в раненой ноге, опустился на колени и ткнулся лбом в землю. — позволь нам предать земле своих! Дай мне похоронить отца и дядьев! Пусть они уйдут в Дом Песен, не обрекай их души вечно бродить по Степи.
Дагдамм опешил от этой просьбы. Мысль о том, что степь вокруг наполнится не упокоившимися духами аваханов, которые не были должно похоронены, и теперь будут оглашать ночь своими криками, испугала его не на шутку.
Но все же только сын кагана.
— Это пусть решает мой отец. — сказал он.
Каррас, услышав о том, что Дагдамм принял на службу множество аваханов, вспылил. От вчерашнего теплого отношения к сыну не осталось ничего. Снова великий каган видел в Дагдамме лишь претендента на власть, лишь человека, который может убить его самого и его младших сыновей.
— Я жив еще. — глухо сказал Каррас. — ты ведешь себя так, будто ты каган!
— Прости. — склонился Дагдамм. — Но ты сам дал мне право набирать людей в свою дружину.
— Но не аваханов!
— Теперь я не могу отпустить их, обратить в рабов, или отдать тебе! Сын Карраса не может говорить два слова!
Каррас замахнулся, но не ударил.
— Дерзкий юнец! Братаешься с гирканцами, берешь к себе на службу аваханов! Ты вообще помнишь, что ты киммирай?
— Не хуже, чем ты! — огрызнулся Дагдамм.
Каррас помолчал.
— Говори дальше.
— Керим, сын эмира просит, чтобы я дал ему похоронить отца.
— Это можно сделать. — кивнул Каррас и настала очередь Дагдамма изумленно поднять глаза на отца. — он был их повелителем. Даже мертвого царя нельзя унижать. Это может делать только царь, который его победил, запомни это.
На самом деле перед Каррасом стояла та же самая задача, что и перед его сыном. Надо было как-то обратить на свою сторону людей, которые преклонили колена только потому, что им грозила скорая смерть. Ими двигал страх. Но сейчас надо было обратить это страх в хоть какую-то верность.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Нет человека благодарнее того, кого ты не убил — подумал Каррас.
— Пусть аваханы хоронят своих мертвых, если хотят.
Такой жест должен расположить к нему новых подданных.
— И еще, отец.
— Говори.
Тон Дагдамма уже не понравился Каррасу.
— Меня не просили об этом, я сам прошу тебя. Сегодня будет тризна по нашим павшим.
— Я помню.
— Не убивай аваханов для погребального костра. Давай зарежем лошадей, быков и коз. Может быть, бросим в костер уже убитых аваханов.
— Ты хочешь оскорбить предков? Предки не получат свою жертвенную кровь и могут наслать на нас проклятия.
— Я помню об этом. Я готов отдать предкам золото и серебро, лошадей и скот. Но я не хочу, чтобы мои новые всадники видели, как их сородичей режут перед костром.
— Не думал, что ты так мягкосердечен.
— Я не мягкосердечен, отец. Это требование разума.
Каррас раздраженно махнул рукой.
— Иди. Что-нибудь придумаем.
И Каррас на самом деле придумал, как обойтись без принесения в жертву аваханов. Он просто купил у кюртов несколько рабов, каких-то степняков из свободных кланов, и несчастных зарезали в зареве огромного погребального костра.
Сын не обманул. Он отдал для жертвенного костра одного из своих лучших коней, много серебра и золота.
Гирканцы же обращались со своими мертвыми согласно своей вере. Павших они затаскивали на камни, на вершины небольших холмов, на скалы. Там их до костей должны были обглодать птицы и звери. То, что аваханам или киммерийцам показалось бы позором, для гирканцев было почетным погребением. Они даже дополнительно рубили и рвали крючьями погибших собратьев, чтобы зверям и птицам было меньше работы.
Дагдамм, который за свою короткую жизнь видел много жестокости и сам убил больше людей, чем мог вспомнить, отчего-то содрогнулся, когда Мерген-хан опустился на колени перед телом своего брата, прочел краткую молитву, а потом принялся терзать тело кривым ножом.
Он вспорол толстый живот Ханзата и бросил его печень тут же слетевшимся грифам. Он запустил руку дальше в грудь, и вырвал сердце, которое швырнул в кустарник, где повизгивали учуявшие кровь лисицы. Он вывернул всю требуху. Он сделал глубокие надрезы на суставах рук и ног, чтобы звери проще могли растащить то, что было Ханзат-ханом в разные стороны.
Закончив свой страшный ритуал, Мерген поднялся и угрюмо взглянул на Дагдамма.
— Мой брат умер из-за тебя.
— Многие пали в тот день.
— Но только он пал потому, что ты послал его говорить с проклятыми огнепоклонниками. Сейчас огнепоклонники едят мясо из одного котла с твоими людьми, а мой брат мертв.
— Его убили аваханы, не я.
— Ты даже не отомстил за него.
Мерген явно невзлюбил Дагдамма сильнее прежнего. До разговора с пьяным Ханзатом, Дагдамм недооценивал силу той ненависти, которую питают к киммерийцам покоренные ими народы. Наоборот, он даже гордился тем, что его боятся, считают чудовищем. Он гордился своей принадлежностью к роду, который поставил на колени столько племен.
Но что, если эта ненависть когда-то прорвется на поверхность?
Дагдамм не хотел думать об этом, но все равно думал, не мог не думать.
Несколько дней понадобилось, чтобы провести игры в честь погибших.
Еще много времени потребовало возведение большого кургана над кострищем.
Керей прислал в становище повелителя своих дочерей, и Каррас теперь развлекался со старшей из них, перепуганной, тонкой, как тростинка, девушкой лет пятнадцати. На доставшийся ему подарок Дагдамм даже не взглянул — девочке не было и одиннадцати. «Я просил женщину, а не ребенка» — проворчал он, и поехал к кюртам, чтобы купить покладистую рабыню подходящего возраста.
А несчастная, проданная в жены гиганту девочка, теперь возилась с собаками и ягнятами, стараясь никогда не попадаться на глаза страшному человеку с синими глазами. Дагдамм конечно, собирался обратить на нее внимание, но позже, года через два-три. Если ни один из них к тому времени не умрет.
