Альва замолчала.
Смотрит.
Райдо приловчился чувствовать на себе ее взгляд, в котором… пожалуй, раньше была ненависть, а теперь… любопытство? Недоверие? Усталость… обнять бы ее, сказать на ухо, что закончилось все, и та война, которая большая, и собственная ее… и раны залижутся.
Быть может, еще до весны.
Так ведь не поверит. На ее месте он бы и сам не поверил, поэтому и сидит, притворяясь спящим. Малышка вот взаправду уснула, тепло ей, сытно… а молоко не допила, но и ладно, Райдо потом сам… хотя он молоко не любит, но это — вкусное.
— Устала? — спросил он, когда альва шевельнулась.
— Нет.
— Устала… если хочешь — иди, отдыхай, но… не надо снова на чердак, ладно? Там все-таки холодно. А в доме комнат хватает. Выбирай любую… если боишься чего-то…
…кого-то…
— …запирайся изнутри. Слушай, а… может, Марджут?
Альва фыркнула.
…но ночевать осталась в доме.
Несколько следующих дней прошли вполне мирно.
Альва облюбовала угловую комнату, сама перетащила в нее и одеяло, и подушку, и свитер Райдо, который надевала, пусть бы свитер этот был для нее чересчур велик. Она закатывала рукава и поднимала воротник так, что он прикрывал острые уши. Из-за воротника выглядывал кончик носа и зеленые настороженные глаза.
Ната она сторонилась.
И Дайны.
И пожалуй, Райдо тоже, но ему единственному позволяла подходить почти на расстояние вытянутой руки.
С ним и разговаривала, если чтение можно было назвать разговором. Она забиралась в кресло у камина, брала книгу, которая не стала интересней, и читала. Райдо же устраивался на полу.
Матушка бы не одобрила.
Ни альву, ни пол, ни книгу, лишенную поучительной компоненты. Впрочем, отчасти поэтому Райдо слушал. И ноги вытягивал к камину, надевал вязаные носки, купленные Натом в местной лавке. Носки были плотными, из толстых крученых нитей, и плохо тянулись, зато в них было тепло.
Свой дом.
Почему-то раньше он не воспринимал Яблоневую долину домом, скорее уж местом, где можно спрятаться от назойливой заботы близких и тихонько сдохнуть.
А теперь вот носки, камин и огонь. Малышка, которая дремлет на полусогнутой руке, по-прежнему легкая, что пушинка, но личико покруглело… смешно во сне губами шлепает, точно подбирает слова… во сколько дети говорить начинают?
Райдо вряд ли дотянет.
Жаль. Смешные. И эта не исключение. То хмурится, становится серьезной-серьезной, то улыбается широко беззубым ртом. Слюни пускает.
Вздыхает.
За ней интересно наблюдать, и за мамашей его тоже. Оборвала чтение на полуслове, сидит, смотрит, прикусив корешок книги. Страницы пальцем заложила.
Волосы отрастают у нее, черные и гладкие с виду, но на затылке топорщатся этакими вороньими перышками, а челка вот длинная, и прядки падают на самые глаза. Она их отбрасывает и, забывшись о том, что кругом враги, поглаживает переносицу пальцами.
И пальцы эти в подбородок упирает.
Думает.
О чем? Не скажет ведь правду…
Нат в углу прячется, у двери, и дверь приоткрыл, следит за коридором. Не потому, что опасности ждет — привычка такая, как и та, по которой он повсюду с собой таскает нож. Небось, и сейчас при нем. В рукаве старой кожанки? Надо будет купить ему новую куртку, с бахромой, чтоб как у шерифа… и ножны потайные, а то еще порежется ненароком…
…хотя нет, не порежется. Нат с ножом управляется куда лучше, чем с уборкой. Но альву он слушает. И взгляд от двери отводит, и почти расслабляется, почти верит, что опасности нет…
Чай вот подает.
Чай приносит Дайна, но Нат, заслышав ее шаги, соскальзывает с кресла. Он выбирается в коридор и принимает поднос. Порог — это граница, которую Нат бережет свято от чужаков, а Дайна — именно чужак.
Она недовольна.
Она спрятала яркие наряды, но и серые ее платья неизменно выглядят вызывающе. Однако Райдо молчит. Он устал от войны, и шаткое перемирие в собственном доме ценить умеет.
Дайна ненавидит альву.
За что?
Спросить бы? Но Райдо не уверен, что скажут правду, да и… это тоже действие, а ему сейчас не хочется действовать, и думать не хочется ни о чем, кроме огня, камина и книги вот. О том еще, пожалуй, что голос у альвы мягкий, бархатистый… и что ему нравится, как она щурится.
Хмурится.
И трогает свою переносицу.
И еще он бы хотел увидеть улыбку, но подозревает, что это — невозможно.
Зима стирает улыбки.
Поднос с чаем Нат ставит на столик у двери, и долго возится, переставляет чашки, сахарницу, высокий графин с молоком и масленку. Он разливает чай сам, на троих, но чашку альвы ставит на пол у кресла, и той приходится откладывать книгу, наклоняться и тянуться. Она почти складывается пополам, и Нат фыркает, отворачивается, прячет выражение лица…
В его мысли тоже было бы интересно заглянуть. Но потом, позже.
Чашку Райдо он подает. Нат точно знает, какой именно чай Райдо по вкусу. Крепкий. Сладкий. И без молока. А себе вот Нат наливает едва ли не полкружки, он и просто пил бы, но молоко — это для детей, а Нат взрослый. Но не настолько взрослый, чтобы не стыдиться своих привычек.
Он намазывает тосты маслом.
Три.
И снова — альве на пол, но уже на фарфоровом блюдце. Почти ритуал. Поставить. Отступить. Отвернуться. Обождать несколько секунд и блюдце забрать. Оно одно на троих, и почему Нат не попросит принести еще, Райдо не знает.
Плевать.
Главное, что хлеб прожарен, а масло свежее, солоноватое. Чай горячий. Сдобрить бы его виски, но тогда Нат вновь начнет хмуриться, будет виться вокруг, подбираясь ближе, пытаясь уловить признаки болезни.
Разрушит все.
И Райдо запивает тосты чаем. Молчит. Все молчат, но в этом молчании по-своему уютно. И слышен, что дождь, что шелест ветра…
…по первым морозам, схватившим дорожную грязь, Нат отправился в город и вернулся с целой стопкой писем.
— Почитаешь? — спросил Райдо, протягивая те, которые от младшенького. И альва кивнула.
Она взяла письма из рук, почти коснувшись пальцами пальцев, и несостоявшегося прикосновения этого, надо полагать, сама испугалась.
Отпрянула.
Замерла.
— Почитай, — Райдо отступил и опустился на ковер у камина, подушку к себе подгреб. Ее бросил Нат, и подушка так и осталась лежать на полу. С подушкой удобней, не так жестко лежать… — У меня с глазами что-то… ничего серьезного, но вот плывет. А почерк у младшенького еще тот… он не виноват, он как-то в драку ввязался… не ввязался, это не совсем правильно. Подловили его. Ограбить пытались. А этот дуралей не отдал, вот и побили так, что, думали, все уже… а он выжил. И ходить наново научился. И вообще… многому наново научился. Ему говорили, что не сможет, а он смог. Упрямство — это наша семейная черта.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
