– Если не ошибаюсь, это дамская туалетная комната?
– Бабушка, тут сортир унисекс, – быстро ответил Феликс, – общий, для мужчин и женщин.
Зоя Игнатьевна снова кашлянула.
– Понятно. Вы хотите помыть руки?
– Нет, мы их уже вымыли, – отрапортовал профессор и вытолкнул меня в коридор.
Глава 22
Феликс оказался прав, праздник завершился ровно в десять вечера, и без пяти одиннадцать я стояла перед серым зданием с табличкой «Приют «Возрождение». Слава богу, Глории понадобилась помощь, чтобы сначала донести подарки до машины, а потом поднять их в квартиру, и Маневин поехал с матерью. А я отправилась по своим делам одна.
Акулина ждала моего телефонного звонка, ответила сразу и быстро вышла на крыльцо. Я несколько раз мигнула фарами. Худенькая фигурка, замотанная в пуховый платок, приблизилась, открыла дверцу машины и тихо произнесла:
– Добрый вечер. Вы Дарья?
– Садитесь, пожалуйста, – обрадовалась я. – Наверное, вы знаете этот район? Где тут можно выпить кофе?
– Пойдемте к нам на кухню, – предложила Звонарева, – налью вам чаю. Кофе мы не держим, он дорогой.
– Спасибо, я недавно поужинала, – отвергла я любезное предложение, – хотела вас угостить. Да и беседовать лучше в кафе.
Акулина опустилась на сиденье, поправила черный хлопчатобумажный платок на голове.
– В автомобиле тепло и никто не помешает. А в ресторане шумно. И вчера Великий пост начался, негоже мне развлекаться.
– Простите, – пробормотала я, – не хотела вас смутить или обидеть, я не воцерковленный человек.
Акулина сложила руки на коленях:
– Никогда не поздно обрести веру. И обиды никакой нет. Если нужно, я пойду в кафе. Отец Иоанн велел всенепременно вам помочь.
– Если вам удобно разговаривать в машине, можем остаться тут, – предложила я.
Звонарева кивнула и выжидательно посмотрела на меня.
– Спрашивайте.
– Вы знакомы с Николаем Петровичем Лавровым? – задала я первый вопрос.
– Да, – кивнула Акулина.
– Дружите с ним до сих пор? – продолжала я.
– Нет, – прозвучало в ответ.
– Вы покупали у хирурга лекарство для больной матери? – не успокаивалась я.
– Нет, – соврала собеседница.
– Вот здорово! – возмутилась я. – Разве можно лгать, да еще в Великий пост?
– Я всегда говорю правду, – тихо произнесла Уля. – Нет, ничего у Николая Петровича я не приобретала.
Я начала потихоньку выходить из себя.
– Есть свидетельница. Она видела, как Лавров передал вам пилюли и велел соблюдать осторожность, так как это яд.
– Да, – не очень уверенно подтвердила Акулина. И тут же возразила: – Нет.
– Простите, я не поняла вас, – рассердилась я. – Да или нет?
– Николай Петрович приносил лекарства, – дрожащим голосом завела Уля, – но я за них не платила. Это было в подарок.
– Верится с трудом, – фыркнула я. – Дорогая Акулина, господин Лавров, вероятно, лишил жизни своего сына Павлика, дочь Анну, жену Регину, Светлану Перепечкину и поспособствовал смерти вашей матери Анны Игнатьевны. Кроме того, он сделал попытку…
Акулина перекрестилась.
– Вы сказали нечто ужасное. Так нельзя.
– Убивать людей можно, а говорить вслух об этом нельзя? – взвилась я. – Вы единственный человек, который может помочь остановить преступника. Надо лишь честно рассказать, что случилось с вашей мамой. Она была тяжело больна?
– Да, – прошептала Акулина. – И никто не мог объяснить чем. Сначала у нее просто голова кружилась, потом ноги ходить отказались, руки слушаться перестали. Врачи разные диагнозы ставили, ни один не подтвердился. Мама в постели лежала, ее боли мучили, она кричала по ночам, соседи жаловались, а «Скорая» приезжать перестала. Едва я говорила адрес, диспетчер отвечала: «Звонарева? Ну, пришлю я машину, и чем врач поможет? Вам лечащий доктор обезболивающее выписал. Если вы настаиваете, пригоню бригаду, она на вашу мать посмотрит, давление ей померяет. А дальше? Анальгин и но-шпа тут не помогут». Спасибо Николаю Петровичу, он узнал, что у нас дома творится, и помощь предложил. Бескорыстную. О деньгах речи не было.
Акулина приложила край платка к глазам.
– Вы очень жалели маму, хотели прекратить ее мучения, – еле слышно произнесла я. – Трудно осуждать дочь, которая решила избавить самого родного человека от страданий.
Уля отпрянула в сторону и перекрестилась.
– Нет! Только Господь знает, кому сколько прожить. На все Божья воля, если он послал испытание, муки телесные, надо радоваться. Господь проверяет тех, кого любит. Я бы никогда не взяла греха на душу. И Николая Петровича не просила бы о таком. Он поделился экспериментальным препаратом. В больнице, где Лавров работал, часто проводили разные клинические испытания, Коля… то есть…
– Вы были хорошо знакомы, – с запозданием сообразила я, – шофер Бибиков никак не мог прийти к соседке и предложить медикаменты. Согласитесь, это очень странно выглядит. Дальнобойщик не разбирается ни в недугах, ни в способах их лечения. Вы встречались с Лавровым раньше, до того, как он стал появляться на Новодонской улице и прикидываться Юрием.
Уля схватила меня за руку.
– Коля прекрасный человек, умный, талантливый, сострадательный. У него была несчастливая семейная жизнь, но Лавров достойно справлялся с проблемами. Он… он… необыкновенный.
– Хирург вам нравится, – улыбнулась я.
Акулина потерла щеки кулаками.
– Любит бес человека искушать, но я ему не поддалась. Мы одно время работали вместе, я по образованию медсестра. Николай Петрович всегда меня хвалил, на каждой летучке отмечал, советовал идти учиться на врача, говорил: «Уля, у тебя талант в пальцах». Но мама заболела…
Звонарева прижала ладони к груди, сделала судорожный вдох и на секунду замерла. Потом заговорила – очень быстро, словно боясь, что я не дам ей высказаться до конца…
Когда здоровье Анны Игнатьевны стало ухудшаться, Уле пришлось уйти со службы. Работа медсестры связана с ночными дежурствами, а оставить немощную мать одну надолго дочь не могла. Николай Петрович попытался отговорить девушку, и ей пришлось рассказать ему, что происходит у нее дома. Лавров через неделю позвонил Акулине и поинтересовался:
– Нашла подходящее место службы?
– Пока нет, – призналась Звонарева. – На полный рабочий день пойти не могу, а за полставки мало платят. Хочу объявление дать, наймусь квартиры людям мыть.
– Есть предложение получше, – остановил ее врач. – Оперировал я одного священника, отца Никодима. Запиши его телефон, он ждет звонка. Ты у нас верующая, поэтому я к батюшке с просьбой помочь тебе обратился.
Отец Никодим оказался человеком приятным во всех отношениях. Жалеть Акулину не стал, сказал:
– У каждого свой крест, тебе такой достался, и он не самый тяжелый. Не завидуй тем, кто лучше живет, обрати взор в сторону тех, кому хуже. Есть у меня подопечная Софья. В юности жила плохо – воровала, очутилась на зоне, но честно срок отсидела и за ум взялась. Сейчас ей жить негде, питаться не на что, пока она при моем храме помогает, в трапезной ночует. Софья крепкая, сильная, к тяжелой работе приучена. Сколько у тебя комнат в квартире? Хороша ли жилплощадь?
– Две спальни и гостиная, – объяснила Уля, – на условия мы не жалуемся. Жилье маме завод еще в советское время дал.
– Ладно у нас устраивается, – обрадовался отец Никодим. – Вот мое предложение. Селишь у себя Софью, та за больной ухаживает, по хозяйству хлопочет, готовит, стирает, убирает. Ты ее кормишь-поишь, ну, и иногда кое-что ей из белья купишь или обувь. А сама устроишься в детский приют воспитателем.
– У меня педагогического образования нет, – предупредила Акулина.
– И не надо, – успокоил ее батюшка. – Детям потребны любовь, внимание и ласка. Ступай к матушке Аполлинарии, она сиротским домом заведует. Благословляю тебя на работу.
Пару лет Акулина и Софья жили душа в душу, бывшая зэчка оказалась тихой, абсолютно не конфликтной и очень работящей. В приюте стабильно выдавали зарплату, и хотя на нее не пошикуешь, на скромную еду, оплату коммунальных услуг и на кое-какие мелочи хватало. Уля была вполне довольна жизнью. Состояние матери вроде стабилизировалось, ей не делалось лучше, но и не становилось хуже.
Однажды в своем подъезде Звонарева неожиданно столкнулась с Николаем Петровичем, тот шел, нагруженный пакетами с продуктами.
– Что ты тут делаешь? – испуганно спросил Лавров.
– Живу, – удивилась Акулина.
– Черт! – не сдержался доктор. – Слушай, нам немедленно надо поговорить. Давай к тебе зайдем.
– Ладно, – согласилась Звонарева.
Когда Уля провела хирурга на кухню, тот увидел Софью и откровенно запаниковал:
– Ты не сказала, что не одна. Пожалуйста, попроси свою родственницу никому не рассказывать о моем визите.
– Сонечка не болтлива, я тоже, – успокоила Николая бывшая медсестра, – с соседями мы не общаемся, только здороваемся при встрече. Вот мама моя, пока не заболела, главной заводилой во дворе считалась, но она уже давно на улицу не выходит. Николай Петрович…
