думаю самый учёный из всех! Это только дураки говорят, что если человек верит в Бога, то значит он тёмный и необразованный. А на что Бог человеку разум дал? Чтобы человек думал и проходил науки всякие. Отец Окимий всегда говорит, чем духовнее человек, чем больше он открыт сердцем Богу, тем быстрее сможет постичь самые тайные тайны природы. Наш настоятель, очень почитаемый всеми священник! Этот монастырь он сам и закладывал. Он тогда ещё совсем молодым бы, только Университет закончил в Наукограде. Астрофизиком!
– А что он в таком молодом возрасте да сразу после Университета и вдруг в монахи ушёл? – поразился я.
Митрий сел, покосился в спину отца и тихо-тихо зашептал:
– Это страшная тайна! Правда, о ней все знают, но нельзя говорить, – он приложил палец к губам.
– Ну, хорошо, тайна так тайна. Согласился я.
Митрий улёгся на сено. Но я чувствовал, что ему очень хочется рассказать об этой страшной тайне, так хочется, что он не мог усидеть на месте. Подобравшись ко мне поближе, на самое ухо чуть слышно зашептал:
– Ладно, расскажу, только вы никому, что я рассказал!
– Обещаю, – улыбнулся я.
– И не смейтесь, я серьёзно.
– Я не смеюсь, что ты! – серьёзно сказал я.
– Ну, так вот. Отца Окимия тогда звали Борисом. Он только закончил Университет и получил направление в какую-то обсерваторию на работу. А он в это время только-только женился. И поехали они с молодой женой к новому месту жительства. А жена его была беременная первенцем. А там, куда они приехали и стали жить, до города было далеко, и жена его с ребёночком-то померла. Что-то там у неё не так случилось, взрослые говорили, какая-то редкая болезнь что ли, я не понял. Ну, вот стала она рожать, а местный врач говорит, что ему не справится, и что в город надо. А аэромобиль не успел. Она и померла, и ребёночек. И всё. Отец Окимий, ну тогда Борис, как с ума сошёл. Так, говорят, сильно любил жену. Ушёл с работы. А через какое-то время постригся в монахи. А монастырское начальство посмотрело, что у него образование, да и горе такое, и дали ему большое дело, чтоб, значит, отвлёкся. Назначили сюда настоятелем строить монастырь. Вот с тех пор он и тут, говорят уж пятьдесят лет.
– Да, печальная история.
– Это ещё Отец Окимий мужественный человек, а мог бы спиться и всё. Я слышал, так бывает.
– Угу. Мог, конечно.
Мы задумались, каждый о своём.
Вот у меня Фёка жива – здорова. А ведь мы тоже любили друг друга. Да и теперь, когда я о ней вспоминаю, сердце щемит. "Эх, Фёка, Фёка. Разошлись наши пути, не жена ты мне больше, уйду к чёрту в монахи"!
* * *
Телега свернула с хорошо накатанной дороги, и мы затряслись по грунтовке, петляющей в лесу. «Где ж тут косить-то? Склон сильный, да и полянки небольшие», – думал я. Вскоре деревья расступились, и мы выехали на большое поле луговых трав, вытянутое в форме ладони и зажатое между горами, поросшими лесом. Прямо посередине него синело круглое озерцо. А в нескольких метрах от воды темнело какое-то строение, которое вблизи оказалось добротно сколоченным сараем.
– Тпру, стой родимая, – Герасим остановил лошадь около сарая. Митрий спрыгнул. Я сошёл следом и прошёлся, разминая ноги.
Герасим уже гремел засовом.
«Вот и мой новый дом», – усмехнулся я, осматриваясь.
– Митрий, – подошёл я к мальчику и шепнул на ухо, – а где здесь туалет?
Митрий вытаращил на меня глаза и тоже шёпотом спросил:
– Какой туалет?
– Ну как какой, – смутился я, – про туалет что ли никогда не слышал, ну, уборная, как тут у вас называется-то?
– А-а-а, – засмеялся парень, – так бы и сказал, – и, подумав, спросил: – а зачем нужник-то? Иди в кусты вон их сколько, да справляй нужду. Чё места мало? – Он удивлённо смотрел на меня.
– Ну, да, конечно, – смутился я, – ну, там умыться.
– Что умываться-та, ещё за стол не садимся? Ща мы с батей стол вытащим, я рукомойник повешу, вон там, на столбе, видишь?
Я оглянулся. Недалеко от сарая в земле виднелся чёрный круг, похоже, от костра, по краям которого, напротив друг друга были вбиты толстые железные прутья. В десяти шагах от кострища высился столб, прочно врытый в землю, со всех сторон утыканный гвоздями.
– Ну, вот, – продолжал парень, – а вон в озере и помыться можно.
Я кивнул.
– Хватит болтать! – прикрикнул на нас Герасим, – Митря, бери Олега и разгружайтесь, да в порядок приведите всё тут. Я пока на отбой, – и пошёл к телеге.
Мы с Митрием переглянулись.
«Бери Олега, – неприятно засело в мозгу, – дожил, деревенский мальчишка у меня в шефах».
Похоже, взгляд мой выдал меня, потому что Митрий вдруг подмигнул мне и сказал:
– Айда, покажу, что тут есть! – и так дружески улыбнулся, что я невольно улыбнулся в ответ.
Вдвоём мы широко распахнули ворота сарая, и шагнули в его полумрак. Пахнуло прелой соломой и ещё чем-то странно-знакомым. «Чем так воняет-то? – подумал я, и память вдруг услужливо подсказала, – так же пахло от зверей, когда на экскурсии с классом по зоопарку я близко подходил к клетке».
– Митрий, погоди, зверем пахнет.
– Каким зверем? Ты что? Ворота-то закрыты были, сам видел, отец засов отодвигал.
– Ну да, видел.
– Ладно, давай, я побегу за граблями, а ты тут пока постой.
Митрий побежал к телеге, а я шагнул внутрь сарая. Сарай был большой и пустой. С верхнего яруса – с голых жердей, закреплённых на высоте человеческого роста, по периметру сарая кое-где клоками свисали остатки прошлогоднего сена. Внизу сена тоже не было, только в самом дальнем углу горбилась небольшая копна. Пол сарая был сплошь устлан трухой и соломой, а у самых ворот у стены стоял сколоченный из темных толстых досок стол. Над ним до самых жердей второго яруса тянулись деревянные стеллажи, заваленные инструментом, бечёвками, деревянными бочонками, мисками и прочей утварью. В промежутках между ними прислонились к стене какие-то колоды, и большой инструмент в чехлах.
Вернулся Митрий с граблями и тряпками в руках. Прислонил грабли к стене, и, повернувшись ко мне, сказал:
– Нам с вами надо тут почистить всё, чтобы ночевать можно было. Солому перетряхнуть, совсем прелую убрать, а какая ещё ничего набить вот в эти тряпицы, чтоб постели получились. Потом, когда сенца нового накосим, поменяем. Да надо в яму перетаскать из телеги продукты от жары-то. Вы что хотите? Тут или в яму таскать?
– Да мне, в принципе, все равно.
