делирии (знаменитая «белая горячка») видит «как наяву» объекты, которые не существуют в действительности, а «нормальный» шизофреник видит их как бы поверх-мира-изнутри-своей-головы, иначе и проще говоря — «внутренним взором». Так вот, мы в каком-то смысле всё «видим» таким «внутренним взором» — поверх-мира-изнутри-своей-головы. Потому что не только я обучался слову «гебефрения», исследуя
явление, не являющееся «объектом», но существующее объективно, но и вы изучали много таких слов, даже не будучи психиатрами (а тем более вносовцами), — например, «правда», «совесть», «родина», «человек» — мириады вещей! Всё это до какого-то момента не было частью вашей реальности (как упомянутый «оргазм»), то есть отсутствовало, хотя и было. Но потом вы научились этим словам, получили соответствующий опыт, почувствовали «запах», и… оп-ля! Есть!
Что скрывается за словами, которые мы произносим? И кто был нашим учителем реальности? Оба эти вопроса, поверьте, имеют смысл и большое практическое значение.
ПРЕАМБУЛА
К ДИАЛОГУ № 1
Если, быть может, вы помните, в предыдущей части я пытался показать, что, как мне представляется, никакой широко разрекламированной «борьбы дискурсов» в действительности не происходит (если, конечно, пор, действительностью мы понимаем не загадочные абстракции наподобие «общественного мнения», «коллективного бессознательного» или ещё чего-то такого же маловразумительного в том же духе, а голову конкретного субъекта). Для кого-то, конечно, привычно думать, что какой-нибудь «либеральный дискурс» беспрестанно бьётся в неравном бою с «консервативным», а «коммунистический», например, с «демократическим». Но для меня — возможно, потому что я слишком долго учился психиатрии (в чём, прошу заметить, признаюсь добровольно — открыто и честно) — это один общий, «политический» дискурс. У него могут быть разные полюса (самые разные), но суть одна — проблематика государственного устройства, а дальше уже нюансы, «точки зрения», так сказать (ведь проблематизируется, по существу, не позиция («отношение»), а явление (то есть сама «вещь»).
Причём «точки зрения» эти — переменчивые, и в целом указанная переменчивость определяется не столько внутренними противоречиями конкретного дискурса, сколько банально внешними обстоятельствами (я опускаю здесь метод «прицельного бужирования», о котором мы говорили прежде). Последние же ворочают дискурсом без смущения и с лёгкостью… Вспомните, какая была сила у «демократического дискурса» (если мы верим в его самостоятельное существование) в перестроечные годы — страшное дело, Советский Союз его не выдержал! А потом, что называется, голод-холод, и слово «демократия», хоть и официально нами всецело признанное, звучит хорошо, если не как ругательство. В конечном счёте наша голова — вместилище не столько «дискурсов» (в том виде, в каком их традиционно представляютсебе философы XX столетия), сколько «понятий», отражающих — в ленинском смысле этого слова — реальность, а точнее говоря — концептов. И здесь как раз начинается всё самое интересное…
ИГРА ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА
Но прежде чем мы перейдем к «самому интересному», позволю себе привести пример «политического дискурса» в традиционном, так сказать, исполнении. На примерах оно же яснее… Вот беру вполне себе наугад (не подумайте ничего дурного) весьма обстоятельный труд политолога Вячеслава Морозова «Россия и Другие». Хорошая книжка, написанная, так сказать, на гребне новых теорий, в русле дискурс-анализа последнего поколения — Лаклау и Муфф, Филлипс и Йоргенсен, все дела.
Дискурс, как совершенно справедливо указывает Вячеслав Евгеньевич, представлен некоей совокупностью «высказываний» («основной историковедческой единицей»). Функция последних, добавляет он, — «проявлять структуры, отношения, различия, имеющие смысл в конкретной социальной ситуации», при этом «в рамках определённого дискурса одни высказывания воспринимаются как само собой разумеющиеся, другие как проблематичные, а третьи просто невозможны»[24].
Вот, собственно, с этой позицией я в некотором смысле и выражал несогласие: вся штука в том, что дискурс (как я предлагаю о нём думать) допускает все возможные высказывания — ну все, все категорически, вообще все, — были бы они только связаны с предметом этого разговора (дискурса). Посему миграция субъектов внутри пространства этих «высказываний» от одного полюса к другому («поляризация дискурса») — дело понятное, обычное и, более того, совершенно естественное. Неслучайно «левые» в Европе теперь всё больше отстаивают ценности «правых», а те наоборот, потому что всё это временные вешки, а никакая не суть. Ничто в этом мире не является вечным, тем более наше отношение к чему бы то ни было, а «дискурс» в том смысле, в каком его мыслят философы (социологи, политологи и т. д.), и есть разнообразие отношений к вещи, но не сама эта вещь, не предмет, который хоть какой-то временной стойкостью и фактичностью обладает.
Теперь вернемся к книге Вячеслава Морозова, в которой он последовательно и абсолютно аргументированно доказывает, что, какие бы политические бури нас — россиян — ни постигали на нашем долгом историческом пути, мы продолжаем дискуссию XIX века (берущую, впрочем, начало ещё от Петра Великого) между «западниками» и «славянофилами» (либералами то бишь и консерваторами — условно говоря, конечно): в одном случае мы пытаемся влиться в общий мировой тренд, в другом — гордимся собственным ментальным суверенитетом и неким «особым путём». Таким образом, если следовать логике г-на Морозова, в России существует два противоположных дискурса, находящихся в неустанной борьбе противоположностей (со своей стороны, Вячеслав Евгеньевич предлагает нам третий путь: критиковать Запад и самих себя с равным рвением, что неожиданно и даже заманчиво)[25].
Поскольку же истина, как известно, куда лучше обнаруживается не в период всеобщего благоденствия, а на сломе эпох, предлагаю поиграть в «языковую игру», предложенную нам Вячеславом Морозовым, на примере 1917 и 1991 годов…
На излете СССР коммунисты, как известно, шли своим «особым путём», самостийным — строили «социалистический мир» супротив «капиталистического Запада», то есть, считай, были «славянофилами» (мы, конечно, понимаем условность всех этих терминов, у нас такая игра). Но начинали большевики, припомним, с пути универсального — «призрак коммунизма», как известно, «бродил» по Европе и будил «мировую революцию», да и Маркс, чай, не для России свой «Капитал» писал. То есть были они сначала все-таки «западниками», а наши тогдашние монархисты, соответственно, «славянофилами» (помните там — «За царя! За Отечество!»). В 1991 году произошло то же самое, только теперь коммунистов («славянофилов») сменили демократы («западники»), И повальное это было увлечение, надо сказать! Но недолго продержалось, правда, уже в 1996-м чуть все не полегли. Когда «мировая демократическая революция» на одной шестой части суши захлебнулась — снова мозги стали перестраиваться на «славянофильство»: Запад — враг, давай собственный путь и «крепкую руку».
Речь, напомню, идёт не о конкретных «коммунистах» или «демократах», «западниках» или «славянофилах», мы в игровой форме воспроизводим борьбу как бы отдельных «дискурсов» друг с другом, которая фактически есть лишь игра полюсов («структурная дислокация», как называет её
