Но всё это было чем–то иным — чем–то невиданным, дисциплинированным, многочисленным, двигавшимся вниз с севера под покровом бури. Акилла никогда такого не видел. Он даже не знал, как это назвать. Но все же он направлялся к этому. Земля взрывалась вокруг него, разрываемая на части противопехотным оружием. Танки скользили на своих гусеницах под огнем прибывающей волны трещащих энергетических лучей. Грязь кипела, превратив холодный воздух в ад из испарений, который взрезали выжигающие глаза вспышки лаз-огня. Ночь запылала.
— Захватить врата! — незаметно для себя прокричал Акилла. Другие орали то же самое, гавкая сквозь сотню различных вокс-эмиттеров и решетки шлемов. Все это было слишком поспешно, слишком неорганизованно — предполагалось, что победа будет легкой.
Слак нашел его, ковыляя через шипящее марево конденсата. Он вел огонь из термального копья разряд за разрядом, целясь вперед, в бурлящие облака пара.
— Что. За. Херня? — ворчал разъяренный Слак. — Громовые Воины? Где они могли взять Громовых Вои…
Это были его последние слова. Одиночный разрывной снаряд с хлопком вылетел из темноты и поразил его в грудь, сдетонировав от удара о стальную пластину. Слак, этот здоровяк в тяжелой броне, был сбит с ног и кубарем покатился назад, оставляя в воздухе след кордита и крови.
Акилла слепо выстрелил в туман. Он ощущал отдачу от каждого выстрела из шип-винтовки, а в правой руке трещала от парализующих электрических разрядов булава.
— Ну же! — проревел он на бегу, двигаясь с остальными. Тяжелый гусеничный транспортёр проскочил по левую руку, его турельные орудия ходили ходуном. Он уловил крики погибающих солдат, но не мог сказать, где это происходит. Акилла потерял из виду Ушотана и золотого дьявола, и теперь все превратилось в звенящий в ушах грохот решительной битвы, развернувшейся рядом в завесе перегруженных сенсоров.
Затем в тридцати метрах появились трое, вырвавшись из падающего снега, от которого их доспехи блестели, и выпустили выверенные очереди из оружия, похожего на тяжелые гранатометы. Они не торопились, но шагали с пугающей слаженностью, выдавая невероятно точные выстрелы скоординированными залпами. Воины носили полный доспех — комплект продуманной до мелочей толстой брони, проклепанной и рельефной, сконструированной специально под носителя и украшенной чем–то, что походило на отличительные знаки полков. Трудно было различить что–либо во мраке и дульных вспышках, но солдату показалось, что он уловил нечто похожее на крылатый клинок, вытравленный на тёмно-серой поверхности.
Акилла выстрелил, припав на колено, и опустошил магазин винтовки в ближайшего из них. Его залп разметало по доспеху россыпью искр, нанеся минимальные повреждения. Двое воинов направились к другой цели, но третий, в которого и попал Акилла, развернулся и пошел к нему.
Оно могло двигаться с невероятной быстротой для такой громадины, пересекая в несколько размашистых шагов испещрённую кратерами поверхность между ними. Акилла продолжал стрелять, пока не раздался щелчок, возвещавший о пустом патроннике, попадая каждым выстрелом, но едва ли замедляя врага. Казалось, доспех невозможно повредить — сегментированный панцирь, как у огромного насекомого, увенчанный шлемом с плюмажем и с лицевым щитком в виде оскала. Весь доспех гудел, коптил дымом из промышленных силовых элементов, установленных за плечами, и потрескивал статическим электричеством на сочленениях.
Акилла отбросил в сторону опустевшую винтовку, вскочил на ноги и взмахнул булавой. Электрогенератор вспыхнул, окутывая навершие ореолом ярко-белой энергии. Хорошее оружие, которое в своё время проторило ему дорогу через толпы врагов, но оно отскочило от брони существа с такой силой, что чуть не сломало Акилле запястье.
Воин ударил рукояткой своего ручного гранатомёта по лицу Акиллы, уронив того обратно в грязь. Голова Акиллы откинулась, выкручивая шейные мышцы, и он почувствовал, как кровь просачивается сквозь зубы. Каким–то образом он смог уклониться от следующего удара — припечатывания шипованным воинским сабатоном — и попытался взмахнуть булавой ещё раз. Он сумел махнуть ею по незащищенным кабелям, заставив воина оступиться, и вырвал себе вторую попытку. Акилла с трудом поднялся с колен и тяжело размахнулся, ища уязвимое место.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В этот раз, впрочем, воин был начеку. Он зажал булаву серовато-коричневой латной перчаткой и крепко держал ее, искрящуюся как светлячок, пойманный в лабораторную колбу. Акилла попытался вырвать оружие, но его ладонь сорвалась с рукояти. Будучи обезоруженным, он поднял глаза на чудовище, возвышавшееся над ним.
Как заметил Слак до того, как они с ним разделались, эти создания были очень похожи на Громовых Воинов. Не такие высокие, может, менее грузные, в броне, лишенной пышности доспехов Катаегис, которую сменили утопленные заклепки и окованные края. Они выглядели более мрачными, более функциональными, будто выпущенные с конвейера какого–то мануфакторума. Они даже сражались не как Громовые Воины, что–то скрывалось в их движениях — неуверенность, крупица неловкости — это выдавало их неопытность, сырость. Они учились. Они учились убивать.
— Я научу тебя кое-чему напоследок, — оскалился Акилла, наблюдая, как воин поднимает свой ручной гранатомёт рукоятью вперед. В его мире не было места сожалению — в конце концов, именно так он и хотел бы уйти. — В следующий раз следи за своими кабелями.
Затем оружие обрушилось, проламываясь сквозь то, что осталось от шлема, и даруя ему покой.
Самонас ускорился, несясь сквозь узкие коридоры в полумраке из огня и тени.
Впервые он почувствовал нагрузку на тело с тех пор, как был простым смертным, напрягаясь до предела, вынуждая себя бежать быстрее. Подгоняемый страхом, он даже опережал своих братьев.
Страхом не за себя, конечно же. После вознесения в усовершенствованную форму он был не способен на такие эмоции, но существовали и другие, более коварные виды страха — страх провала, страх неудачи, страх потери чего–то или кого–то важного. В основе этой эмоции лежало не просто желание защитить репутацию или положение, но непробиваемая одержимость защитой Императора и Империума, навязчивое чувство, никогда не ослабляющее хватку на душе. Каждый момент бодрствования сопровождался подсознательной дрожью от чувства несовершенства и неудовлетворённости — что служишь недостаточно хорошо, что нужно совершенствоваться, что нужно ставить планку возможностей еще чуть выше.
В моменты самоанализа Самонас подмечал психологическую роль данной черты, имплантированную в него заботливыми руками во время его мучительного второго рождения. Он мог понять то, что заставляло всех ему подобных добиваться совершенства в их специализированных обязанностях, лишаться отдыха, истязать себя до тех пор, пока цель не будет достигнута. Всё в его естестве было направлено на это качество. Ироничность ситуации с Кустодиями заключалась в том, что хоть они и превосходили любого другого воина на Терре настолько, что эту разницу нельзя было выразить в цифрах, они единственные не могли получить удовольствия от собственного превосходства.
Не было побед, лишь возможность для дальнейшего обучения. Не было отдыха, лишь вереницы еще более изнурительных поручений. Легио Кустодес были всегда заточенными мечами, которые будут становиться только острее с каждым разом, пока наконец не рассекут сами небеса.
Таким образом, Самонас боялся не за себя, не за выживание своего Ордена, но лишь за опасность, грозившую сердцу Дворца, охраной которого он командовал.
Он достиг сердца Темницы и пронёсся сквозь него словно лесной пожар, сметая в сторону любое сопротивление, которое выставили против него. Целый уровень кишел Образцовыми Кастелянами, поставленными здесь, чтобы замедлить его, помешать ему, задержать хоть на несколько мгновений от того места, где он должен был быть. Никто не мог продержаться дольше пары секунд против клинка Часового, но эти моменты промедления складывались. В самых труднопроходимых секциях, где они вставали на тяжелые баррикады и вооружались пехотными щитами, требовалось тратить на зачистку раздражающее количество времени.
