По данным, полученным секретно-политическим отделом (СПО) НКВД, эти разговоры велись незадолго до 7 ноября 1934 года. И практически сразу же о них узнало кремлевское начальство – осведомленными оказались и А. С. Енукидзе, и Р. А. Петерсон, не придавшие этим разговорам никакого значения. НКВД же не захотело пройти мимо того, что квалифицировалось Уголовным кодексом как государственное, контрреволюционное преступление – по статье 68 «Пропаганда или агитация, содержащая призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти», влекущее «лишение свободы на срок не ниже шести месяцев».
20 января начальники СПО – Г. А. Молчанов и оперативного отдела – К. В. Паукер лично провели первые допросы чересчур болтливых кремлевских уборщиц. Разговоры последних были, по сути, проявлением тех настроений, которые оказались характерными для определенной социальной среды малограмотных, не имевших никакой профессии жителей деревни, не захотевших работать в колхозах и ушедших на заработки в Москву.
Поначалу Молчанов и Паукер, а затем Молчанов, заместитель начальника СПО Г. С. Люшков, начальник 2-го отделения СПО М. А. Каган (пожалуй, ключевая фигура следствия по «Кремлевскому делу») и его заместитель С. М. Сидоров преследовали лишь одну цель: стремление установить источник клеветнических слухов. Однако уже 27 января 1935 года следствие вышло на Б. Н. Розенфельда, племянника Каменева, работавшего вне Кремля – инженером московской ТЭЦ, а четырьмя днями позже еще и на А. И. Синелобова, порученца коменданта Кремля. Их арестовали, и вскоре допросы Розенфельда позволили следователям получить показания на его отца, Н. Б. Розенфелъда, иллюстратора по договору издательства «ACADEMIA», которое возглавлял по совместительству брат последнего, Л. Б. Каменев; на мать Розенфельда, Н. А. Розенфельд (урожденную княжну Бебутову!), длительное время работавшую в правительственной библиотеке Кремля, а через последнюю – на ее коллег, на тех, кто и дал решающие показания – на Е. К. Муханову и Е. Ю. Раевскую (еще одну урожденную княжну, Урусову).
Показания Синелобова послужили основанием для новых арестов: помощника коменданта Кремля В. Г. Дорошина, начальника спецохраны и помощника Петерсона И. Е. Павлова, коменданта Большого кремлевского дворца Н. П. Лукьянова, начальника административно-хозяйственного управления КК П. Ф. Полякова и одновременно его сестры, К. И. Синелобовой, служившей в правительственной библиотеке.
Теперь начальство СПО имело все основания для того, чтобы говорить о «Кремлевском деле», – правда, поначалу подследственных удалось уличить только в антисоветских разговорах и в распространении клеветнических слухов. В первых числах февраля удалось установить один из источников этих слухов. Дорошин признал: «Петерсон собрал группу товарищей и заявил, что Аллилуева умерла неестественной смертью».
Другой темой антисоветских разговоров среди сотрудников правительственной библиотеки и комсостава КК (Кремлевской комендатуры) стало более свежее событие, убийство Кирова. Как было установлено признаниями допрашиваемых, бытовавшая в их среде версия резко отличалась от официальной: мол, Сталин в убийстве Кирова обвинил Зиновьева и Каменева из-за политического соперничества, из-за того, что «Ленин ценил Зиновьева и Каменева как своих ближайших соратников» (Дорошин).
Третьей темой явилось обсуждение того, что следователи называли «так называемым завещанием Ленина»: комментирование этих широко распространенных в среде комсостава КК работ Владимира Ильича в троцкистском духе, то есть с акцентированием критики Сталина.
Кроме того, в речах кремлевских служащих звучала и тема о переработке Конституции. Павлов показал, что помощник коменданта Кремля по политической части Кононович в беседе с Дорониным «заявил, что это решение является следствием нажима буржуазных государств на Советский Союз».
* * *
Весьма возможно, что «Кремлевское дело» завершилось бы осуждением на небольшие, «не меньше шести месяцев», сроки заключения десятка-другого сознавшихся клеветников. Оно закончилось бы, скорее всего, именно так, если бы однажды не проговорился все тот же Дорошин. 7 февраля 1935 года, отвечая на вопрос следователей Молчанова и Кагана, Дорошин обмолвился: «Секретные данные расшифровывались… Я знал „список 17-ти“ (члены Политбюро партии, руководящие партийно-советские работники) в связи с занимаемой должностью, но неправильная система в использовании этого списка привела к тому, что из секретного он превратился в несекретный. По моим подсчетам этот список расшифрован перед 8 ротами красноармейцев-курсантов кремлевского гарнизона».
На следующий день Молчанов и Каган вновь потребовали от Дорошина рассказать, но более подробно, о том, что тот назвал рассекречиванием.
«„Список 17-ти“, – объяснял Дорошин, – включает в себе всех членов Политбюро, кандидатов и отдельных руководителей партийно-советского аппарата… Этот список ведется дежурным по управлению комендатуры Кремля и дежурным помощником коменданта Кремля. Представляет из себя зашифрованную таблицу под номерами, означающими фамилии… По зашифрованному цифрами списку мы (я имею в виду помощников коменданта Кремля и дежурного по управлению Кремля) отмечаем въезд в Кремль указанных в списке лиц, выезд их из Кремля и место пребывания путем сообщений в дежурную комендатуру по телефону от охраны с постов. Также по этому списку получает извещение от постов охраны дежурный по управлению Кремля… Список введен по приказанию заместителя коменданта Королева. Хранится он на столе у дежурного по управлению и дежурного коменданта и после суточного дежурства докладывается Королеву».
Эти признательные показания Дорошина вызвали шок у сотрудников НКВД – ведь речь шла о безопасности высших руководителей государства, которых по халатности или по злому умыслу (пока это было неясно) служащие КК ставили под удар. Вывод из показаний Дорошина был сделан достаточно быстро: уже 14 февраля ПБ по представлению НКВД утвердило решение «Об охране Кремля». Этот документ кардинальным образом изменил всю систему обеспечения безопасности проживавших в Кремле членов руководства страны. Особым пунктом устанавливалась предельно суженная функция КК, становившейся «организацией, ведающей только охраной Кремля». Одновременно и столь же существенно изменялась и прямая подчиненность КК. Ее исключили из ведомства ЦИК и НКО и переподчинили «народному комиссариату внутренних дел по внутренней охране и народному комиссариату обороны по военной охране».
Другие пункты решения были не менее существенными. Они предусматривали незамедлительный вывод из Кремля многочисленных советских учреждений, ежедневно привлекавших не только значительное количестве служащих, но еще и огромный поток различного рода просителей, а заодно и предназначенных для обслуживания советских служащих всевозможных мастерских и столовую. Наконец, последний, десятый пункт решения расширял масштабы этой своеобразной эвакуации: следовало вывести из Кремля также и военную Школу им. ВЦИК, насчитывающую 8 рот, т. е. полторы тысячи, красноармейцев и командиров.
По сути, последний пункт был самым важным, ведь вывод Школы им. ВЦИК сводил на нет всю дальнейшую роль Петерсона, ибо лишал его того самого гарнизона, которым он и командовал. Но поскольку армейский гарнизон Кремля еще сохранялся на ближайшие несколько месяцев, уже 19 февраля приказом по НКВД для контроля за Школой им. ВЦИК создали особое отделение – орган военной контрразведки на правах отдела НКВД.
Так НКВД сумел нейтрализовать Петерсона, который был назначен на свой пост еще 17 апреля 1920 года, когда Троцкий, председатель Реввоенсовета республики и наркомвоенмор, сумел добиться смещения с должности коменданта Кремля балтийского матроса П. Д. Малькова и настоял на назначении комендантом Петерсона, перед тем начальника бронепоезда и личной охраны Троцкого.
* * *
Тем временем следствие по «Кремлевскому делу» продолжилось и привело к новым результатам. Круг подследственных постоянно ширился, все дальше уходя за стены Кремля. Еще 8 февраля Дорошин в числе тех, с кем он регулярно общался, назвал своего односельчанина – слушателя 4-го курса Военно-химической академии им. Ворошилова Козырева. Тот во время допроса уже на следующий день назвал не только однокурсников, но и общего для них знакомого М. К. Чернявского – начальника 12-го отделения разведывательного управления штаба РККА. Козырев и Чернявский признали, что в своих разговорах высказывали сожаление о том, что недавний глава Коминтерна Зиновьев не только отстранен от руководства партией, но и арестован из-за враждебности к нему Сталина.
Дала показания и бывшая сотрудница правительственной библиотеки – дворянка Муханова. Она была любовницей Енукидзе, и ее вначале расспрашивали, главным образом о том, как она попала осенью 1933 года в дом отдыха Большого театра. Следователи намеревались получить новые факты, подтверждающие уже имевшиеся данные об аморальном поведении и бытовом разложении Енукидзе.
