– И со смертью тоже, потому что смерть – это часть жизни. Мертвое кормит живое. А живое становится мертвым. Так было и так будет.
Зуб на зуб уже не попадает, но Эйо упрямо держится, позволяя воде очистить тело от яда.
– То есть тобой хотели накормить поле?
– Да. – Она выдыхает с облегчением, явно опасаясь дальнейших вопросов. Но тут же продолжает сама: – Альвы… женщины… они слышат мир. Это как вода, ее в мире много, но взять можно ту, что выходит на поверхность. Родник. Источник.
Вода живая. Вода мертвая.
Вода ледяная, и пора бы вытаскивать это чудо, пока вовсе не замерзло, но уж больно разговор интересный складывается.
– У альвов женщина – источник. Он внутри любой девушки. Растет. Зреет. И когда будет готов, то мир позовет…
Например, голосами грозовых птиц.
– Тогда девушке надо… пора… ты понял, да?
– Понял.
Все-таки альвы совершенно другие, и в самой их природе есть что-то извращенное.
– Чистая альва останется источником навсегда, а такая, как я… на время… на несколько минут. Или часов… но кровь скажется. Даже из такого источника можно зачерпнуть много силы.
– А убивать зачем?
– Чтобы забрать все, до капли. На поле выплеснуть. Или… еще куда-нибудь. В храме умели сохранять силу. Я подсмотрела ритуал, который настоящий. Это очень страшно… Ниору готовили, как на свадьбу. Мы все помогали… песни тоже пели, но другие, нежели здесь, радостные. Платье такое, что… я завидовала ей. Я старше, но меня не звала гроза. Я думала, что я совсем пустая. – Дрожит Эйо уже не от холода. – Грозы – это… это признак… до грозы тоже можно, но источник будет слабым, недозревшим. А после если, то…
…то силы будет, как в сотне молний. Кажется, так сказала королева Мэб.
– И я пробралась следом… мне хотелось посмотреть на жениха. А он… он делал ей больно. Нарочно. Чем больнее, тем сильнее отклик будет. Из нее сделали источник и сразу вычерпали до дна.
– Храма больше нет.
Вероятно, нет, Оден не знает наверняка, но вряд ли Стальной Король оставил бы подобное место нетронутым. Не из жалости к таким вот девчонкам, но чтобы не держать на своих землях чужих источников.
– Те люди на поле… они просто подражают.
Слабое оправдание. Но вовсе не люди занимали мысли Одена. Коснувшись мягкой макушки, от которой пахло почему-то молоком, он предложил:
– Давай-ка выбираться.
Мертвое. Живое.
Если Оден не желает в ближайшее время стать пищей для падальщиков, он должен принять решение. Возможно, за двоих.
Глава 15
Тени за спиной
Вода утешала.
Она знала, как тяжело приходится источникам. Блуждать в темноте, пробираться по трещинам в камне, сквозь сплетения жадных корней, на поверхность, где солнце и вязкая ненасытная земля. Поить. Дарить. Просто отдавать всем, кого выведет дорога к молодому родничку, надеясь, что не иссякнут питающие его водяные нити.
Вода вытягивала мерзкую слабость из тела, нашептывала, что страх мой обыкновенен, что среди детей ее есть такие, которые так и не решились выглянуть к свету. В темноте тоже неплохо. Вода помнит вкус камня и известняковые ложа подземных пещер, в которых вырастают белоснежные рифы сталактитов.
Там тихо. Пусто.
Умиротворенно.
Шепот воды заставляет ей верить. Не только ей.
Оден вытащил меня на берег. Нет, на ногах я еще не стояла, но на четвереньках – вполне. И одевалась сама. Знобило жутко, да и без одежды я чувствовала себя беззащитной.
– Не спеши. – Оден благоразумно держался поодаль. – Не надо меня бояться.
Здравый смысл подсказывает, что надо.
И мои недавние откровения – с какой напасти я так разговорилась? – просто не могут не натолкнуть его на весьма определенные мысли. Вот только откуда у меня ощущение, что рассказанное не стало для него новостью?
Оден ведь знал про грозу.
И значит, про остальное тоже, пусть и в общих чертах. А следовательно, разговор пока нельзя считать оконченным.
– Спрашивай. – Я подобрала плащ, тот самый, оставленный Дариной. Сшитый из беличьих шкурок, он был изрядно поношен, но все теплее моего.
В ночных купаниях определенно имеются некоторые минусы, в основном температурные.
– Зачем причинять боль?
Я не специалист, я знаю то, что бабушка рассказала, давно, еще до войны. И маме эти рассказы совершенно не нравились, потому что, по маминому мнению, девушкам об этой стороне жизни до свадьбы знать вообще не следовало. Мама не желала слышать про альвов и другие принципы воспитания, но бабушкино упрямство ей было не по зубам. Знаю я и то, что видела сама, и это виденное плохо увязывалось с бабушкиными историями.
Кое до чего сама додумалась. Насколько верно – вопрос… но догадками поделюсь, чего уж тут.
– Отклик. – Мне говорили, что мир отзывается, но звать его можно по-разному. – Сильные эмоции… и, наверное, можно без боли. Там, где я жила… я не слышала, чтобы кто-то боялся. И я знаю, что некоторым девушкам хорошо платили, чтобы они… если вдруг решат, то не где-нибудь, а на определенном поле…
Как-то неловко о таком рассказывать, тем более что звучит ужасно. У псов другие правила. И мама до последнего пыталась им следовать. Мне же было интересно, о чем говорят, хотя из разговоров этих я и половины не понимала.
– Если есть жених… или кто-то, кто нравится, то почему нет? – Я повторяю бабушкины слова, оправдываясь, хотя причин для оправданий не вижу. – А платят хорошо… некоторые даже в газету объявления дают. Найо Туамо вот райше выращивал, травка такая, очень и очень ценная. И капризная. Ему каждый год источник нужен был… и он десять золотых давал…
Этого хватало, чтобы свадьбу сыграть. Или даже дело свое начать. Но, наверное, я плохо объясняла, если Оден выругался, правда, шепотом. И следующий вопрос задал:
– Получается, что убивать необязательно?
– Только если вычерпать хочешь до дна.
И получить красивый черный алмаз, который сохранит энергию. Наверное, они очень ценились. Я могла бы унести с собой состояние, но почему-то не сумела притронуться к мешочку с камнями, висевшему на шее Матери-жрицы.
Но Оден молчит, и я отвечаю на третий, незаданный вопрос:
– И да, пожалуй, я могла бы… то есть мы могли бы… скорее всего, тебе стало бы легче… Живое железо не вернется, но то, что нанесено лозой, лоза излечит. Метки снимет.
Купание начинало сказываться.
Мне было холодно. Мне было настолько холодно, что зуб на зуб не попадал.
– И да, я понимаю, что это – разумное решение. Я думала…
– Но тебе страшно?
– Да.
– Из-за того, что ты видела в храме.
Не столько видела, сколько слышала. Голос Ниоры, такой тихой маленькой Ниоры, наполнял чашу зала. Он – струна, которая вот-вот оборвется, но ее заставляют звучать громче, страшнее. И когда наступает тишина, я затыкаю уши, чтобы не слышать уже ее.
– Да.
Нет, я понимаю, что храм – это храм, что он далеко и вряд ли кто-то сумеет повторить тот ритуал. Что в жизни все происходит иначе – девушки возвращались веселыми, смеялись, краснели и принимали поздравления. Их приглашали в дом, зазывая с ними удачу. Даже эхо той дареной силы – это много.
Бояться на самом деле нечего. И Оден – не самый худший вариант.
Я могу поймать молнию.
Остаться на безымянном поле за околицей безымянной же деревни.
Попасться охотникам…
…или какому-нибудь ненормальному, который решит достигнуть бессмертия, искупавшись в крови девственницы-альвы. Хотя последние два варианта вполне друг с другом согласуются. Главное, чтобы у ненормального деньги имелись.
А к Одену я где-то даже привыкла. Он же сгреб меня в охапку вместе с плащом и сказал:
– Спокойно, я просто не хочу, чтобы ты замерзла.
Я спокойна. Почти. И просто предупреждать надо.
На поляне он устроился под деревом, как раз под тем суком, на котором я отдыхала не так давно. Оден набросил второй плащ, но выпускать не собирался.
– Без твоего согласия ничего не будет. Если тебе станет легче, я дам слово.
– Не надо.
Как ни странно, но я ему верю. Возможно, это глупость, но… кому-то ведь надо верить.
– Ты очень наивная.
Его рука забирается под плащ. Ладонь широкая, хватает, чтобы накрыть полспины, и теплая. Наверное, именно это тепло и заставляет меня сидеть на месте, пусть и хотелось сбежать на другой край поляны. Или еще дальше.
– Как ты попала в храм? Потерпи, сейчас холод отступит. Я тебя больше не отпущу далеко. И недалеко тоже.
Бессмысленное обещание, мы оба это знаем.
– Мама отдала…
Знала ли она, что нас ждет? Догадывалась, иначе зачем шептала мне о том, что надо бежать, при любой возможности – бежать.
– Почему? Это тоже… обычай альвов?
Голос Одена звучит глухо. Кажется, он готов вынести маме приговор. Жаль, уже темно и я не вижу выражения его лица.
А ему темнота привычна, если, конечно, к такому возможно привыкнуть.
– Нет. Не обычай. Шанс выжить.
Он не понимает. А мне или от холода, или от страха хочется говорить, именно здесь и сейчас, потому что еще немного – и желание пройдет. Я ведь привыкла молчать, да и… слушателей не было.
