Почти ощупью среди мрачных, окованных железом дверей и порталов мы находим гостиницу. В столовой, на деревянных диванах, на столах спят вповалку.
11 сентября
Все здесь спрашивают друг друга, когда же будет взята крепость, но никто всерьез не чувствует себя заинтересованным в этом. Завязался драматический спектакль, и все играют в нем с упоением, кроме трупов, которые ужасающе смердят на обломках нижних зданий, разрушенных республиканцами.
На днях в Алькасар ходил для переговоров с мятежными кадетами их бывший профессор, майор Рохо, сторонник правительства.
Затем появился проект, совершенно всерьез: облить весь Алькасар бензином, поджечь и тогда атаковать… Притащили из Мадрида пожарные цистерны, налитые бензином, начали поливать, подожгли цистерны и самих себя.
Сегодня с утра – новое действие в пьесе, и все опять страстно принимают участие. Мятежники потребовали к себе в Алькасар священника, то ли для переговоров о перемирии, о выдаче ими заложников, то ли для отпущения грехов перед смертью.
Из Мадрида привезли каноника кафедрального собора, отца Камараса. Вот он идет, в сопровождении целой орды – подполковника Барсело, капитана Седилеса, художника Китанилья, прочих начальников и болельщиков, репортеров, фотографов и просто праздношатающихся. Поп, пухленький, с пробором, одет в пиджак, обшитый шелковой тесьмой; он в крахмальном воротничке, с большим белым кружевным платком в руках, похож на доктора по женским болезням; он бледен и не знает, как держаться. В правой руке у него распятие, левую он, чувствуя за спиной дружинников, сжимает в кулак по-ротфронтовски и так проходит по обломкам в трещину стены. Видно, как его там встречают жандармы «гардии сивиль» в черных треуголках.
Стрельба приутихла, люди ждут и не расходятся, наступает нечто вроде перемирия. Видно, как сверху, из академии, спускается группа солдат и, позади них, наблюдая, трое молодых фашистских офицеров. Они выходят через пролом в стене, куда входил священник, и останавливаются в пятнадцати шагах от дружинников и горожан. Обе стороны смотрят друг на друга молча, с огромным интересом, затем один из осажденных неуверенно просит покурить:
– Прямо смерть без табака!
Тотчас же двое дружинников вытаскивают бумажные пачки с сигаретами. Другие вслед за ними лихорадочно шарят в карманах и ищут табак. Все в крайнем азарте; видно, что каждый из них будет по-детски неутешен, если не сможет потом похвастаться, что дал мятежнику покурить. Сержант вмешивается в это дело, он разрешает только двоим и себе самому подойти к фашистам с сигаретами.
Они отрывисто переговариваются.
– Сдавайтесь! Вас обманули! Переходите к нам, к правительству!
– Нет. Мы выполняем приказы наших командиров.
Офицеры, довольно истощенные на вид, обрывают разговор:
– Вы думаете купить их за пачку сигарет? Это не выйдет.
Молодой парень из осажденных, с обвязанной грязной тряпкой пораненной головой, бормочет негромко:
– Нам все равно, кто нас расстреляет, – что это правительство, что то.
Сержант повысил голос:
– Это неправда! Это ложь! Правительство не расстреливает солдат-мятежников, которые добровольно складывают оружие. Мы наказываем только вожаков, фашистских зачинщиков. Вас обманывают! Солдаты, образумьтесь! Схватите ваших тюремщиков и выйдите из Алькасара! Мы давно разгромили бы вас и уничтожили, если бы не наши жены и дети, которых вы держите заложниками. Но поверьте: еще день-два – и терпение наше кончится. Если мы пожертвуем жизнью дорогих нам существ, поймите, как ужасна будет расправа с вами.
Кто-то из мятежников крикнул истерически:
– Зачем это все? Зачем разрушать Испанию?
Все дружинники хором, наперебой отозвались:
– Кто же её разрушает? Это вы, паскуды, её разрушаете, негодяи, собаки вы этакие!
Началась перебранка, стороны разошлись, не стреляя.
Ровно в полдень каноник вышел через пролом стены, опять с поднятым кулаком, только вместо распятия он держал кончиками пальцев конверт. С ним шел фашистский офицер, они встретились с представителями республиканцев, и дальше каноник зашагал уже среди большой толпы дружинников. Он вошел в штаб Барсело, в здание почты, – там началось заседание. Через двадцать минут поп вышел и уехал в автомобиле в Мадрид.
Я спросил у гражданского губернатора, потного и важного молодого человека, что дали переговоры.
– Пока ничего особо существенного.
– А письмо? Это были условия мятежников?
– Это было частное письмо, от полковника Москардо своей жене.
– От Москардо, командира мятежников? Его жена здесь? В Толедо?
– Она в Мадриде.
– В тюрьме?
– На свободе, в санатории. Вас это удивляет?
– Письмо будет передано?
– Конечно.
– Это что, галантность?
Он посмотрел долгим, пронзительным взглядом.
– Это великодушие.
– А они в это время морят голодом и пытают жен и детей толедских граждан и прикрываются их телами от снарядов и бомб!
Он продолжал смотреть пронзительно и с оттенком торжественной невменяемости.
– Да, а они в это время морят голодом и пытают жен и детей толедских граждан и прикрываются их телами от снарядов и бомб. И посмотрим, кто победит. Вы в Испании, синьор, вы в стране Дон-Кихота.
Толпа вокруг почты рассеялась, пушка опять начала палить по замку – раз в три минуты, из четырех снарядов один разрывается. Мы завтракали с солдатами в старом монастыре Санта-Крус, превращенном в музей, а теперь из музея в казарму и осадный блокгауз. На дубовых подставках стояли могильные плиты с еврейскими письменами. Журналисты французы судачили о смысле и значении сказанных мне гражданским губернатором слов.
– Для Кольцова он просто изменник. Если что-нибудь не клеится, большевики тотчас же подозревают вредительство и предательство.
– А Дон-Кихот в их представлении – это, вероятно, вредный либерал…
– Подлежащий изгнанию из среды сознательных марксистов…
Я огрызнулся:
– Молчите о Дон-Кихоте! Мы с ним больше в ладах, чем вы. За время советской власти «Дон-Кихот» издан у нас одиннадцать раз, а у вас во Франции?.. Вы умиляетесь Дон-Кихоту и оставляете его без помощи в смертный час борьбы. Мы критикуем его и помогаем.
– Критиковать надо тоже, входя в естество…
– А что вы понимаете в естестве! Сервантес любил своего Кихота, но гражданским губернатором назначил не его, а Санчо Пансу. Добрый Санчо никогда не присваивал себе высоких доблестей своего шефа. А эта сволочь – это не Кихот и не Санчо. Ведь у него в кабинете не снят телефон, прямой провод с Алькасаром!
Журналисты вскочили.
– Телефон? Вы шутите! В кабинете у губернатора?!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
