- А мне он что-нибудь передал? - встревоженно спросила Александра.
- Передал, чтобы ты про лес, что к тыну подходит, помнила. А еще сказал, что у него теперь такая власть будет, что он не только Торжку, но и самому Новгороду сможет помочь.
- Боюсь, князь Андрей не скоро к нам доберется, если даже жив останется, - вздохнул рыцарь. - Скажи, командир, - обернулся он к Александре Степановне, - о каком лесе речь идет?
- Лес, в котором мы с вами сейчас находимся, дядя Иоганн. Он расположен на высоком берегу Тверцы и подходит очень близко к тыну, которым татары окружили град.
- Хорошо. Здесь побег пленных устроить можно, если тын поджечь…
- А еще сказал князь, надо остановить главный порок, чтобы спасти ворота верхнего города хоть на время, - неожиданно вмешался Бирюк. - Это я беру на себя. Он мне все объяснил. Пойду с Силантием да еще рыбацкого сына Мишу возьму. Нам его богатырская сила ой как пригодится. Когда я проберусь к пороку и заставлю его замолчать, вы подожжете тын.
Александра согласно кивнула, и староста пошел будить Мишу.
- И все же в Торжок весточку передать надо, - сказал Иоганн, - чтобы они с нами заодно действовать могли.
- Но как, дядя Иоганн? Как?! - воскликнула Александра.
- Совет устроим, - предложил рыцарь. - Может, кто что и придумает.
- Пожалуй, - согласилась Александра и стала расталкивать Евлампия и Митрофана, удобно улегшихся на толстый слой лапника и укрывшихся медвежьей шкурой. - Вставайте вы, непробуж внуки, вспомните поучение Владимира Мономаха: «Пусть солнце не застанет вас в постели».
Те ворча поднялись, наскоро утерлись снегом и, только тут углядев боярышню, изумленно на нее уставились. Тогда Александра Степановна велела им позвать и остальных своих спутников. Когда все кое-как расселись вокруг костра, она негромко сказала:
- Путь наш вел к Торжку и у Торжка кончился. Нам не спасти града сего и людей, что затворились в нем. Но можно попытаться спасти многих из тех полонян, что поганые держат за тыном и под их прикрытием ходят на приступ, да и жителей города.
- Как же ты мыслишь сие сделать? - спросил Трефилыч и воззрился на Александру своими доверчивыми голубыми глазами, как будто выцветшими от солнца и ветра.
- А вот как, - насупив тонкие брови, словно недовольная чем-то, отвечала боярышня. - Поганые если и ждут для Торжка помощи, то лишь со стороны захода солнца - со стороны Новгорода, а не отсюда, где лес ближе всего подходит к детинцу по берегу и тянется вдоль Тверцы до ее притока Здоровца. У нас есть еще запас греческого огня, хоть и не велик, а есть. Подойдем тайно, подпалим в одночасье тын и откроем полонянам путь к спасению. Ты, Евлампий, и ты, Прохор, с высоких деревьев будете стрелять в поганых, которые погонятся за беженцами. А мы с дядей Иоганном и остальными встретим их на земле и хоть немного задержим.
- Алекса, - мягко возразил Иоганн, - враги сразу дорогу пленным преградить постараются, и те в прожог даже пройти не смогут.
- Ты прав, - согласилась Александра. - Надо отвлечь их внимание. Но как?
- Путь один, - решительно сказал рыцарь, - как раз когда тын подпалим, из Торжка вылазка должна быть, и прямо с другой, полуденной стороны.
- Как же об этом весть подать? - задумчиво спросила Александра Степановна, как бы обращаясь за помощью ко всем.
Первым откликнулся Митрофан.
- Я и подам, - уверенно бросил он. - Я Торжок и все окрестности хорошо знаю. Сколько раз посылал меня сюда на торг Степан Твердиславич. Недалеко от Тайничной башни подземный ход есть. Лаз в него у реки за камнями. Авось проберусь в детинец. Напиши, боярышня, посаднику новоторжскому, чтобы сделали вылазку…
- А ну как попадешься и грамоту отберут? - вмешался Евлампий.
- А если тебя новоторжцы за лазутчика поганых примут? - добавил Афанасий.
- Тогда напиши свой знак и вложи в мой оберег, - не глядя ни на кого и обращаясь по-прежнему только к Александре, сказал Митрофан. Его красивое, даже слегка женственное лицо обрело твердость, на скулах заходили желваки. Он снял круглую медную ладанку-оберег, на одной стороне которой виднелось изображение святой и надпись: «Се заступница людей».
Александра взяла медный оберег, потом нерешительно молвила:
- А ну как не поверит Иван Дмитриевич, что это я писала?
- Он тебя с малолетства знает, - с каким-то особенным выражением сказал Митрофан, - небось поверит.
Александра Степановна посмотрела на оберег, повертела его в руках. Слегка замешкавшись, она достала писало, тонкий и длинный кусок бересты и процарапала на ней надпись, вложила в оберег и вернула его Митрофану. Принимая обратно ладанку, Митрофан невольно коснулся руки боярышни. Кровь отлила от его лица, и он стоял некоторое время, боясь поднять глаза, чтобы не выдать себя - этот баловень новгородок не задумываясь отдал бы жизнь за Александру Степановну. Повесив оберег на шею, он отошел к саням, но скоро вернулся, уже на лыжах и в белом балахоне, без оружия, с одним только ножом у пояса. Он отвесил всем земной поклон.
- Не поминайте лихом, - сказал он и хотел было направиться в путь, но Александра тихо окликнула его, подошла, перекрестила и поцеловала в склоненную голову.
Митрофан, не сказав больше ни слова, повернулся и тут же исчез в вихре поднятой им же самим снежной пыли.
Наступившее молчание прервал Евлампий:
- У нас с Прохором два сорока стрел в колчанах, боярышня. Святой Софией клянемся, не дадим себя сбить с деревьев, пока всех стрел не выпустим и каждая не найдет свою цель.
Прохор только согласно кивнул. В юной душе Александры Степановны впервые шевельнулось материнское чувство жалости и сострадания к этим простым и таким бесстрашным людям. На глаза навернулись слезы. Чуткой своей душой поняв ее волнение, Афанасий сказал нараспев:
- Славен будет град Торжок во всех градах русских, и взыдут руки его на плеща* ворогов его.
- Зегзица* кукует, горе ворогам вещует. Дай-то Бог, - вздохнул Трефилыч.
____________________* П л е щ а - плечи.
* З е г з и ц а - кукушка.Александра встряхнула головой, сказала почти спокойно:
- Бог, может, смилуется, кто из нас, может, и выживет и расскажет все Господину Новгороду… Надевайте белые балахоны, цепляйте лыжи, коней здесь оставим под охраной Трефилыча. Пусть он врагов чучелами пугает. А теперь простимся, братья.
После этого она направилась к своим ратникам, перекрестила и поцеловала каждого. Когда она подошла к Иоганну, тот не без лукавства тихо спросил, посмотрев вслед Митрофану:
- По-моему, Алекса, «всех покоряет Амур, а сам никому не покорен», как у нас в песне поется. Правильно?
- Кто знает, дядя Иоганн, кто знает, - грустно улыбнулась Александра и тяжело вздохнула.
Рыцарь почувствовал, что задел какую-то струну, которая больно отозвалась в душе боярышни, и, вместо того чтобы развеселить, он только огорчил ее. Тогда Иоганн быстро заговорил о другом:
- Ты знаешь, воевода, я ведь на лыжах не умею ходить. Без коня и своих доспехов я не рыцарь. Ты уж мне во всеоружии врага встретить позволь.
- Что ж, - согласилась Александра, - поскачешь за нами.
Когда новгородцы подъехали к краю леса, страшная картина открылась им: от некогда многолюдного посада, окружавшего город, не осталось почти ничего. Сожженные избы были сровнены с землей, чтобы облегчить доступ к стенам города. Только каменная церковь Борисоглебского монастыря продолжала стоять, опаленная огнем, со следами копоти от вырвавшегося из окон и дверей пламени. Казалось, это руки монахов в черных рясах простерты ввысь и взывают о помощи.
Стенобитные машины продолжали упорно ударять в ворота нижнего города, тоже охваченного пожарами.
Вокруг поганые возвели сплошной высокий тын, въезд в который ими тщательно охранялся. Тысячи пленных, приведенных из других русских городов и деревень, были загнаны внутрь этой ограды вместе с уцелевшими новоторжцами с посада. Их заставляли разбирать не только обгорелые, но и уцелевшие избы, чтобы завалить бревнами глубокий, до пяти саженей*, ров, окружавший город со всех сторон, кроме той, что возвышалась над крутым обрывистым берегом Тверцы, а со стороны притока Тверцы Здоровца высота городских укреплений вместе со рвом была не меньше двенадцати саженей, не уступая даже новгородским.
____________________* С а ж е н ь - мера длины в Древней Руси, равная 2,1 м.
Глава X
СУБЭДЭЙПрославленный баатур Субэдэй неподвижно сидел на громадном караковом жеребце, отбитом у рязанского князя Юрия Игоревича, погибшего в бою за родной город. В коричневом чапане, перепоясанный широким поясом, на котором висела сабля в простых ножнах, возвышаясь на вершине высокого холма, около своего когда-то белоснежного шатра, потемневшего теперь от пепла и гари, баатур смотрел не отрываясь на другой берег Тверцы, где все еще сражался, окруженный по его приказу высоким сплошным тыном, Торжок, смотрел единственным, но таким же зорким, как у беркута, глазом. Да и сам он напоминал старого беркута, нахохлившегося, с поредевшим оперением, но еще сохранившего былую силу мышц и способного при случае унести целого ягненка.
