– Ну а теперь к делу.
И действительно перешел от слов к делу, невероятно удачному. Испытать сейчас полное облегчение от пройденного этапа ему мешала одна крохотная мыслишка, навязчиво возвращавшаяся к нему: откуда он взял эту историю с набережной у Киевского метромоста? Безотказная память на сей раз никак не желала слушаться и пробуксовывала. Поэтому ощущение какой-то досадной неопределенности все-таки оставалось. И – в связи с этим – чувство легкой тревоги.
Хотя о чем, собственно, теперь можно было тревожиться?
— Что с вами? – спросил меня Павел, по-видимому, не в первый раз. – Вам плохо? Дать лекарство?
Я могла только что-то промычать в ответ. Колька Токмачев! Парень из нашей группы, весельчак и задира, с румяными, похожими на рязанские яблочки щеками. Однажды он не пришел на занятия, а потом прошел слух, что Колька погиб, но никто не знал никаких подробностей. Погиб, убит, в общем, пропал молодой парень, скорее всего из-за своей излишней задиристости. Он слегка за мной ухаживал, но скорее на публику, чем серьезно, во всяком случае, я именно так это и воспринимала.
Родом он был из Крыма, из Судака, куда то ли в шутку, то ли всерьез и приглашал меня приехать летом отдохнуть. Судьбе было угодно, чтобы именно в то лето я и попала в Крым, в спортивный лагерь неподалеку от Судака. И специально заехала к Колиной матери: адрес у меня был. Мне хотелось рассказать ей о том, как жил ее сын в Москве, как все его любили, как нам всем его теперь не хватает. Просто – поговорить с ней о сыне, мне почему-то казалось, что ей это будет нужно.
И я не ошиблась. Мать Коли, показавшаяся мне тогда столетней старухой, обрадовалась возможности вспомнить любимого и единственного сына не одной, а с кем-то, кто знал его. Боже мой, ведь ей тогда было немногим больше лет, чем мне сейчас!
Она рассказала мне, каким образом погиб Коля. Его тело нашли утром в реке у пустынной набережной возле Киевского метромоста. На той стороне реки не было жилых домов – как там очутился Коля, не мог понять никто. Дело происходило слякотной мартовской ночью, Коля был в пальто, но без шапки и почему-то без ботинок, а руки у него оказались содраны до крови. Пытался выползти наверх, вновь и вновь соскальзывая по обледеневшему граниту, изгиб которого этого все равно не позволял? Ободрал руки, отбиваясь от кого-то? Умер от ушиба при падении или просто замерз? На все эти вопросы ответов следствие не нашло, и дело, что называется, «повисло».
На меня рассказ произвел жуткое впечатление, и я никак не могла выбросить его из головы. А когда вернулась в полупустую летнюю Москву, то единственным знакомым человеком там был Володя, с которым только-только начинался наш замечательный недолгий роман. Но тогда все еще было безмятежно-ясно, и я помчалась к возлюбленному, просто чтобы выговориться, избавиться от кошмара.
Прекрасно помню, как все это происходило. Мы сидели в его комнате, я в кресле, он на диване. Я говорила и говорила, а Володя морщился все больше и больше и наконец не выдержал:
– Зачем ты мне рассказываешь эти ужасы? Мы месяц не виделись, и тебе больше не о чем говорить? Или ты все-таки была неравнодушна к этому, как его, румянчику вашему?
Я тогда обиделась, правда, ненадолго. Но с тех пор стоило мне оказаться на той, Киевской, ветке или тем более проезжать по метромосту, как на память неизменно приходил Коля, и я даже невольно скашивала глаза вниз, к поверхности реки у кромки набережной. И вот сейчас это все всплыло снова. Но испугалась я не того, что вспомнила, а того, что всю эту историю знали только двое: Володя и я. Больше я никому и никогда ее не рассказывала, даже ребятам из группы, помня о том, какую реакцию вызвал мой рассказ у Володи.
– Наташа, – снова затеребил меня Павел, – да очнитесь же! Что с вами?
– Скорее всего очередной приступ тихого помешательства, – попыталась усмехнуться, но попытка не удалась, губы у меня дрожали, а страх накатывал изнутри противными липкими волнами. – Я вспомнила…
И не давая себе ни секунды отсрочки, чтобы не передумать, рассказала Павлу о том, что минуту назад осознала. Конечно, в глубине души я ждала, что Павел пожмет плечами и скажет что-нибудь насчет самых невероятных совпадений и особенностей моей фантазии, то есть примерно то, что накануне говорил мне Андрей. Но мой спутник молчал и не пытался меня разубедить. Молчал он и еще какое-то время, пока мы выбирались с кладбища, садились в его машину, чтобы ехать на поминки, выезжали из узкого проезда. И лишь на нормальной улице Павел произнес:
– Прошу вас, забудьте сейчас о том, что мне рассказали. Это очень важно, это многое объясняет, но вам лучше держаться от всего этого в стороне… по мере возможности.
– Почему? – тупо спросила я.
Действие утренней таблетки, по-видимому, прошло, у меня тупо болела голова, щемило сердце, и вообще хотелось только одного: лечь. Куда угодно, только лечь и ничего не видеть, не слышать и не ощущать. У меня, как у котенка из моего любимого анекдота, кончился бензин.
– Потому что «потому» кончается на "у", – потерял терпение Павел. – Пошевелите мозгами, напрягите извилины. Вы же оказались в непосредственной близости от убийцы, неужели это непонятно? Извините за резкость, Наташа, но порой вы ведете себя как дитя малое, а не как взрослая разумная женщина.
Господи помилуй, он почти дословно повторил то, что любил говорить Валерий, когда я окончательно выводила его из себя. Правда, муж на меня в этих случаях не кричал, наверное, потому, что любил. Ну а посторонний человек в подобных обстоятельствах просто не может сохранять олимпийское спокойствие, видя такую непроходимую тупость.
– Простите, пожалуйста, у меня страшно болит голова, я почти ничего не соображаю. Наверное, это реакция…
– Не наверное, а точно, – уже гораздо менее сердито отозвался Павел. – Сейчас я вам дам еще одну таблетку, должно стать полегче. А может быть, вам не стоит ездить на поминки? Свалитесь – кто ухаживать станет?
– Андрей, наверное, – попыталась я пошутить. – Он вроде как начал было, да капсула помешала.
– Мне почему-то кажется, что Андрею будет приятнее ухаживать за здоровой женщиной, чем за больной, – не принял шутки Павел. – Возьмите таблетку. Все-таки лучше бы вам не ездить на поминки. Что-то мне тревожно…
Я чуть не подавилась лекарством: услышать такое из уст Павла было, мягко говоря, неожиданностью. Да и само предложение мне показалось диким.
– Да вы что! Как же я могу не поехать? Нет, это совершенно невозможно! И потом, я же не одна там буду, так что не волнуйтесь за меня. Посижу в уголке, помолчу.
– Ну если только помолчите… Наташа, пожалуйста, постарайтесь сегодня как можно меньше общаться с вашим приятелем. Он становится опасным, а вы можете проговориться в какой-нибудь мелочи: о той же дискете, например. С одной стороны, не хотелось бы его спугнуть раньше времени, а с другой – еще меньше хочется делать из вас «живца».
Я еще раз поклялась, что буду вести себя тише воды, ниже травы, и Павел с явной неохотой повез меня в центр, на Ордынку, где жили Маринины родители. Их огромная квартира, где в дни нашей молодости собиралось по пятнадцать-двадцать человек потанцевать и, вообще, «оттянуться», на сей раз показалась мне мрачной и неухоженной, а не шикарно-вылизанной, как прежде. Возможно, это объяснялось тем, что все люди в ней были одеты в черное. И еще тем, что зимний день за окном был по-прежнему хмурым и неприветливым.
– Не могу поверить, – в десятый, наверное, раз всхлипывала мать Марины. – Такое горе, такое горе! Никого у нас с отцом теперь не осталось, внуков так и не дождались. Для кого теперь жить?
Володя какое-то время сидел рядом с тещей, периодически делая попытки ее как-то утешить. Но потом у него, наверное, кончился запас энергии, и он начал искать глазами знакомые лица. Наши взгляды встретились, и я увидела, как Володя еле заметным кивком приглашает меня выйти из комнаты.
– Я на кухню, – шепнула я Павлу и выскользнула из-за стола.
Володя действительно ждал меня там. Когда я вошла, он как раз убирал в холодильник бутылку водки, а на столе уже стояли две наполненные рюмки.
– Помянем Марину тут, – тихо сказал он. – Мы с тобой, кажется, самыми близкими людьми для нее были. И из прежней компании почти никого не осталось: иных уж нет, а те далече.
– Да, я тоже сегодня вспомнила студенческие годы. Как быстро время пролетело! Кто бы мог подумать еще два года тому назад, что все так обернется? Валерия нет, Марины нет…
Володя протянул мне рюмку и поднял свою:
– Ну, не чокаясь…
Я еще успела подумать, что на голодный желудок да после невесть каких лекарств мне бы лучше вообще не пить, но было уже поздно. К тому же ничего страшного не произошло: просто внутри стало тепло, а день приобрел хоть какие-то краски, кроме черно-белых.
