Снова этот большой, бордово-синий «ягуар».
— Значит, ты познакомился с ними, — сказала она, когда мы забрались в салон.
— Да.
— Как тебе кажется, тебе удалось произвести благоприятное впечатление?
— А как тебе кажется?
— Думаю, что да. — Она ухмыльнулась.
— Джерри предложил мне работу. Я согласился.
Она кивнула и свернула на юг. Боковые стекла и люк на крыше были открыты — не для шика, а чтобы ей немного проветриться. Я видел, что она пьянее, чем хотела показать.
Я понимал, что у нее на уме, и не стал спрашивать, почему мы не едем в Солсбери, ко мне на квартиру. И оказался прав: скоро мы пересекли мост через Мерримак и въехали в Ньюберипорт.
Она припарковала «ягуар» на площадке позади «Настоящих английских товаров».
— Что ты скажешь насчет Трахнутого? — спросила она, выключая зажигание.
— А что я должен сказать?
— Он тебя напугал?
— Нет.
— Именно этого я и боялась, дорогуша. Ладно, об этом мы еще поговорим.
— Нет, он действительно не произвел на меня какого-то особого впечатления. Как видно, ребята из ИРА заставили их призадуматься. Кстати, насколько я понял, сегодня в баре собралась практически вся группа. Их осталось всего пять, может быть, шесть человек.
— Я знаю.
— Знаешь?! Значит, вся эта операция затеяна из-за каких-то шести человек?!
— Эти шесть человек, Майкл, составляют боевую ячейку, а это совсем другое дело. А сейчас помолчи немного — мне нужно найти ключи от... Мне казалось, я надела их на то же кольцо, что и ключи от машины... Надеюсь, я не оставила их в... А-а, слава богу, вот они! Уф-ф!.. Я постоянно теряю ключи — это один из моих недостатков.
Вместе мы поднялись в квартиру над «Настоящими английскими товарами». С тех пор как я побывал здесь в последний раз, в квартире многое изменилось. Саманта выкрасила стены в лазурно-голубой, как волны Средиземного моря, цвет, развесила по стенам репродукции с картин Пикассо и расставила андалузскую глиняную посуду. Кровать была покрыта марокканским одеялом. Только световой люк над кроватью остался на прежнем месте, и в него, как раньше, заглядывали звезды.
Кондиционер был включен на полную катушку, и в квартире было прохладно. Тем не менее Саманта сняла куртку и потянулась. Она наблюдала за мной весь вечер. Видела, как я смотрел на Кит. Быть может, я мало что смыслю в разведке, но в житейских ситуациях я разобраться способен.
Конечно, она была красива. Соблазнительна. И ее красота была, если можно так выразиться, полярно противоположна красоте Кит. Саманта была зрелой женщиной, а не сопливой девчонкой. Распустившийся, пышный пион, а не дерзкая фиалка.
Ее мокрые волосы спутались. Несколько потемневших от воды прядей прилипли к коже в вырезе блузки между грудями.
Она расстегнула пуговицы, сняла с шеи жемчужное ожерелье. Вздохнув, сбросила с ног туфли.
— Что еще ты хочешь знать? — спросил я.
Она опустилась на кровать, томно откинувшись на подушки.
— Налей себе выпить, дорогой, — сказала она, и я почувствовал исходящий от нее запах можжевельника.
— А где выпивка? Все там же?..
— В маленьком кабинете. Бутылки спрятаны в чертовом глобусе. Я знаю, это выглядит буржуазно, но таков уж стиль хозяина. Меня не жди: мне надо немного освежиться.
И она отправилась в ванную комнату, а я вошел в кабинет и открыл глобус-бар. Двадцатипятилетний «Гленфиддих», тридцатилетний «Баумор» и еще бутылка древнего коньяка, выглядевшая так, словно ее заложили на хранение в честь одной из великих побед Наполеона. Коньяка я налил себе полный стакан, но прежде чем я успел сделать хоть глоток, из ванной вышла Саманта. Из одежды на ней остались только туфли на высоком каблуке. Решительно направившись ко мне, она взяла у меня стакан, опрокинула его залпом и снова развалилась на кровати.
— Люби меня! — сказала она таким повелительным тоном, что отказаться было совершенно невозможно.
Я снял майку, джинсы и выключил свет.
Тело у нее было белое и цветущее, груди большие и безупречные. У ее губ был давно забытый вкус клубничной розочки на стаканчике сливочного мороженого. Я целовал ее и чувствовал, как растет в ней желание и как ее тело выгибается мне навстречу.
— Только не думай, будто я всегда веду себя так непрофессионально, — пробормотала она.
— Я не думаю, — уверил я.
— И я вовсе не сплю со всеми своими агентами. Даже с самыми симпатичными...
— Конечно.
— Это мешает непредвзятому взгляду на вещи.
— Разумеется.
Я уложил ее поудобнее и вытянулся на ней. С формальной точки зрения я был инвалидом, но это ничего не значило. Ни для нее, ни для меня. Уж мужское-то дело я мог выполнять не хуже многих, и протез мне нисколько не мешал.
Она гладила меня по спине, прижимая к себе все крепче. Я целовал ее груди и шею, но ее желание обгоняло мое: она столкнула меня с себя, поцеловала в живот и, взяв в рот мой член, держала до тех пор, пока он не затвердел.
Пахло от нее приятно.
Мы снова поцеловались и занялись любовью. Наши тела двигались в унисон, словно голоса певцов в дуэте, и хотя песня была совсем новой, мы оба каким-то образом знали ее наизусть.
Я забыл Кит.
Сейчас я мог думать только о Саманте.
О ее по-английски белых руках и бедрах, о ее жадных губах, о ее глазах убийцы, которые сейчас смягчились и потеплели, загоревшись огнем жизни и желания. Перекличка кораблей в гавани — единственный звук. Таинственное свечение вращающихся галактик, туманностей, созвездий — единственный источник света. Мы занимались любовью, пока не зашел Орион и на небо не взгромоздилась Большая Медведица. Небеса распростерлись над нами — безмятежные, молчаливые и прекрасные, и на протяжении нескольких долгих мгновений мы пребывали в полной гармонии с горним миром.
6. Ограбление в Нью-Гемпшире
Прошло четыре дня. Целых четыре дня, заполненных одним и тем же. Чайками. Изнуряющей жарой. Комарами. Мухами. Слепнями. Бесчисленной мошкой. Запахами болотного газа и разлившихся канализационных стоков. Песчаные блохи, отсутствие пресной воды, стопроцентная влажность и десяток рабочих, которые бранятся только по-португальски, дополняли картину.
Был полдень. Термометр застыл на девяносто двух, и местным мухам очень нравился белый парень из Белфаста.
В нескольких футах — только протяни руку — плескались прохладные голубые волны Атлантики, но мне было не до купания. У меня было дело поважнее.
— Это что же, блин, забастовка? — спросил я у предводителя португальских рабочих, который, размахивая заскорузлым пальцем перед моим носом, только что назвал меня сатанинским отродьем и вроде бы выкормышем осла, хотя я подозревал, что он-то имел в виду нечто другое. На большее моих познаний в романских языках просто не хватило. — А теперь слушай меня, кретин, — продолжил я на ломаном испанском. — Мое терпение вот-вот лопнет. За работу, иначе вы все отправитесь домой на ваши драные Азорские острова!
Португалец посмотрел на меня с отвращением.
Шеймас в это время преспокойно храпел в гамаке. Собственно говоря, десятником был он, но его функции руководителя (когда он появлялся на работе) сводились к тому, что он приказывал мне «заставить чертовых даго работать», а сам отсыпался с похмелья.
А ведь началось все довольно многообещающе! На следующий день после моего знакомства с «Сыновьями» Шеймас и Трахнутый навестили меня в Солсбери, чтобы официально предложить место в строительной фирме Джерри. Вещей у меня было немного, поэтому я в тот же день уехал с ними на Плам-Айленд. Там меня представили команде португальских рабочих и сказали, что я буду жить с ними в доме, который Джерри подрядился отремонтировать для какого-то клиента. Едва я увидел этот дом, как сразу понял, что дела мои плохи. Это был даже не дом, а бревенчатый барак, где на полу были брошены грязные матрацы. Вентиляция отсутствовала, водопровод едва работал, к тому же барак, по-видимому, служил чем-то вроде питомника для всех видов кровососущих насекомых, какие только встречаются в Новой Англии.
Сама работа, впрочем, была ерундовая. Двенадцать долларов в день плюс несложные обязанности помощника десятника. Кроме того, я был уверен, что Трахнутому не понадобится слишком много времени, чтобы проверить мой послужной список через своих знакомых в бостонской полиции.
Но что, если потом ничего не произойдет?..
Если не будет ни делового предложения о сотрудничестве, ни клятвы верности древней Гибернии, [36] ни тайной при свете факелов церемонии посвящения в духе фильмов Лени Рифеншталь? Если вообще ничего не случится, а будут только подъемы до зари, работа на жаре, жидкие завтраки с Шеймасом, снова работа, торопливая возня с краской для волос и сон в кишащем комарами гнусном бараке, полном пьяных португальцев, которые, как недавно выяснилось, дружно меня ненавидят?
