– Как?! Зачем?! – не поверила она.
– Хотел желание загадать, – чуть не плача, признался Димка. – Ирка рассказывала, что скоро звезды начнут падать, и можно…
Он всхлипнул и замолчал. Маша молча смотрела на него, поражаясь тому, каким уязвимым растет у Вероники сын. Представила своего Костю семилетним, выходящим ночью на крыльцо, задирающим голову к темному небу… и сердце сжалось от жалости.
– А ты не боялся? – спросила она, ободряюще положив ладонь на его худое плечо с выпирающей косточкой.
– Боялся, – шепнул себе под нос Димка. – Сначала. А потом не очень. Но звезды все равно не падали, – прибавил он и враждебно посмотрел на сестру. Она виновата во всем произошедшем! Если бы не она, то он не оставил бы дверь открытой, и тетя Маша не испугалась бы так, не разбудила бы их ночью.
Ирка пожала плечами и отвернулась. Дурачок малолетний, надо же! Хорошо еще, что и в самом деле никто в дом не залез.
– Слава богу, что никто в дом не забрался, – вздохнула Маша, почти дословно повторив мысли девочки. – Давайте спать ложиться, а то до утра просидим.
Ирина кивнула и поднялась со стула, Костя, потягиваясь, слез с кровати. Подошел к окну и отодвинул занавеску.
– Смотри, мам, ничего не видно, – удивился он, как будто ожидал увидеть яркое солнце. – А в Засорине ночью было не так темно.
– В Засорине напротив каждого дома фонари торчали, – устало объяснила Маша. – А здесь один работающий фонарь на всю деревню, да и тот возле магазина. А в остальных лампочки перегорели триста лет назад. Поэтому и темно.
Она взглянула на Димку и хотела сказать ему, что звезды будут падать в августе, нужно всего лишь подождать месяц с небольшим, но заметила выражение его лица и замолчала. Мальчик смотрел в окно, от которого Костя уже отвернулся. Рот его был приоткрыт, на лице застыло выражение ужаса. Проследив за его взглядом, Маша вскрикнула.
Со стороны улицы к стеклу плотно прижималась растопыренная пятерня. Она медленно сползала вниз по стеклу, оставляя за собой темный след. Маша резко вдохнула, а в следующую секунду ее оглушил визг Ирины, увидевшей то же, что и она.
Глава 14
След он стер – на этот раз торопливо, боясь, что на визг сбегутся соседи. Почему-то он не ожидал, что женщина начнет визжать, и был очень разозлен. Он-то составил целый план, как будет доводить ее до ужаса, до молчаливого отчаяния, и был страшно им доволен. Ему нравилось представлять все заранее, расписывать по минутам, что будет делать он и что будут делать они. Воображал, как женщина начнет метаться по комнатам, как все станут шарахаться от окон, прижимаясь друг к другу и потея от страха.
А вместо этого пришлось стирать оставшийся на окне в комнате след, потому что в самый неподходящий момент ему вспомнился старый фильм, в котором преступника находили по отпечаткам на стекле. Удовольствие было испорчено. Еще неприятнее ему стало тогда, когда в памяти всплыл вечер около старой бани. Он отчетливо помнил, что приложил руку к крошечному, запотевшему изнутри окошку, а потом просто убрал ее, и на том месте, где была рука, остался жирный след, хотя до этого он не ел ничего жирного – ни рыбы, ни сала.
«По отпечатку меня могут найти, – понял он. – Надо его убрать, пока не поздно». Убрать-то просто, но мысль о собственном промахе заставила его сжать зубы. Он – победитель, а победители не допускают промахов. Ничего, он все исправит.
В доме напротив зажегся свет, дважды хлопнула дверь. Нужно было уходить. Он перелез через забор и метнулся в кусты. Нет, сейчас к бане идти нельзя – можно нарваться на кого-нибудь из дураков, решивших проверить, отчего визжит ночью красивая рыжая соседка. Значит, ему предстоит пойти туда утром. Но ранним утром, когда все еще спят. Хорошо, что никто пока не догадался снять его отпечатки с окошка в бане.
Успокоенный этой мыслью, он вернулся домой.
Лесник проснулся в пять утра с гудящей головой. Странно, вроде бы и не пил много, но похмелье с каждым разом мучит все сильнее и сильнее. «Старый становлюсь, – решил он. – Старых водка легко одолевает».
Похмелиться в доме было нечем. За стареньким, дрожащим, как припадочный, холодильником обнаружилась пластиковая бутылка, а в ней – пива на донышке. Лесник и не помнил, когда купил ее, а главное – зачем засунул в темный угол, где всегда стояла мышеловка с засохшим до окостенения куском сыра. Даже очень голодная мышь не покусилась бы на эту древность.
Он вытащил бутылку, залпом выпил мерзкую мутную жидкость и выскочил во двор – выплюнуть.
– Вот ведь… мать… испортилось, – негромко пожаловался Степан лесу, стоящему вокруг.
Он напился холодной воды из ведра на крыльце, и ему стало легче. Стояла утренняя тишина, и воздух был таким свежим и легким, что Лесник решил выбраться из своего двора, в котором он безвылазно сидел уже два дня подряд.
– Спать все равно не буду, – бубнил он себе под нос, огибая сарай и открывая толстую дверь, доски которой уже начали подгнивать. – Чего сидеть на месте? А вечером опять выпить надо… Значит, что? Значит, можно бы и Машку с Глашкой вывести. А не то…
Козы, лежавшие в темном углу, подняли головы и уставились на него желтыми раскосыми глазами.
– Красавицы мои, – умильно проговорил Лесник, чувствуя вину перед животными. – Не пас я вас, ласточки, свежей травки не давал… Ну выходите, выходите…
Козы не торопились выходить, не понимая, чего хочет от них хозяин в такую рань.
– А ну пошли, кому сказал! – обозлился Лесник. Поднял хворостину, лежавшую в углу, и козы нехотя встали. – Вот и умницы, вот и ласточки, – бормотал Степан больше себе, чем им, прогоняя недовольных коз по двору и выводя за калитку. – С утра покушаете, потом поспите, потом молочка дадите. Вероника-то возьмет молочка, возьмет…
С мыслями о Веронике он незаметно дошел до полянки перед лесом, где обычно пас коз. Отсюда дом Егоровых был хорошо виден, и Лесник уселся на росистую траву, с тоской глядя на коньки крыш. Козы паслись рядом, лениво пощипывая траву и мотая грязновато-белыми бородками, на которых оставались капли росы.
– День-то жаркий будет, – по старой привычке разговаривать с самим собой негромко сообщил Лесник. – Эй, а это кто?
Приподнявшись, он рассмотрел возле черной бани Липы Сергеевны человека, который что-то делал возле окна. Человек этот был хорошо знаком Степану, который никак не мог понять, что тому понадобилось возле чужой бани рано утром.
– Эй! Что придумалось-то у тебя, голуба? – вслух спросил Лесник и решил подойти поближе. Козы послушно двинулись за ним.
А человек старательно протирал тряпкой окно бани. Опешивший от удивления Степан остановился неподвижно, и вдруг в его голове все встало на свои места. Он соединил в одно целое упоминание Вероники о том, что ее подругу кто-то испугал возле старой бани, и убийство старухи, и картина так четко и ясно сложилась, что он тихо присвистнул. Так вот тут, оказывается, кто! Следы, значит, свои стирает. Боится, что сначала тут эти… как их… отпечатки найдут, а потом уж и до убийства в доме доберутся.
– Нехорошее это дело, – укоризненно сказал он.
Человек, увлеченный своим занятием, вздрогнул, выронил тряпку и обернулся. В десяти шагах от него стоял Лесник и качал головой. Вид у него был помятый, и человек понял, что Лесник опять накануне крепко нажрался и сейчас плохо соображает.
– Да ты не боись, не боись, – продолжал Степан. – Не скажу я никому.
«Веронике с той теткой, которая ей вроде бы мать, а вроде и не мать, тяжело приходилось, – подумал он. – Так что, может, раз ее теперь нет, то дело-то и неплохое, только… очень уж скверное».
– А ты чего здесь? – спросил наконец человек, поняв, что ничего плохого от Лесника ждать не стоит и шума тот поднимать не будет.
– Прогуляться вышел, – охотно ответил Степан. – Смотрю – а тут ты… Тряпку-то не забудь, – посоветовал он. – Чай, какая-никакая, а улика.
Довольный вовремя всплывшим в голове правильным словцом, он повернулся и пошел обратно к поляне. Человек недолгое время смотрел ему вслед, обдумывая, что делать дальше, потом подхватил тряпку и, внимательно оглядывая огороды, пошел к деревне, готовый в любую минуту спрятаться от любопытных глаз. Достаточно встречи с забулдыгой Лесником. Вот принесло его не вовремя! Ничего, обойдется… Сам сказал – никому ничего не расскажет.
Лесник уходил прочь медленно, понурившись, потому что воспоминание о Веронике и смерти ее матери вызвало у него тяжелые чувства. «Дмитрия ейного посадили, – думал Степан без малейшего сочувствия к мужу Вероники, – а ни за что, получается. Черт бы с ним, а вот Веронику жалко. Как там малой сказал… Плачет она, значит, убивается. Может, и в самом деле любит…»
Остановившись, Лесник тяжело вздохнул, обернулся и поискал глазами коз. Те, как собачонки, трусили от него невдалеке.
– Обратно пошли, – позвал их Лесник. – Хватит, нагулялись.
