– Наказание! – пролепетала потрясенная графиня.
– Да, наказание. Ибо вы заслужили эти страдания. Теуделинда робко смотрела на отца Шамуэля.
– Графиня! – строго произнес господин аббат.- На вас лежит большая доля вины в том, что ваши слуги скатились на стезю греха. Вы довели их до этого. Ваш упрямый каприз, ваша странная идея вынудили этих женщин вести образ жизни, исполненный лжи. Природа наказывает тех, кто восстает против нее. А вы восстали, графиня, на долгие годы отгородившись от мира и думая, что вместе с собой можете отгородить и других. Это было большой ошибкой, и она не осталась без наказанной. Теперь вы стоите перед двумя судьями. Один из них – небо, другой – свет. Небо готово разгневаться, свет – осмеять. И небесный гром и насмешки света одинаково для вас мучительны. Как можно защититься от этого?
Графиня, оцепенев, откинулась на спинку кресла. После приступа страха, негодования, отвращения, теперь ей пришлось страдать из-за терзавших ее угрызений совести, вызванных словами аббата. Эти муки превосходили даже перенесенные волнения.
Наступило долгое молчание.
И во время этого молчания в душе графини непрерывно, словно колокольный звон, звучало: «Как можно защититься от гнева небес и насмешек света?»
В конце концов ей показалось, что она нашла решение, и, придя от этой мысли в возбуждение, графиня поднялась и быстро заговорила:
– Я удалюсь в монастырь, туда не долетают насмешки света. Распростершись на холодных камнях, я днем и ночью буду молить небеса сменить гнев на милость. А вы, ваше высокопреподобие, будьте благосклонны и замолвите за меня слово настоятельнице монастыря с самым строгим уставом. Там я похороню себя заживо, и никто больше не вспомнит моего имени. Все мое имущество, накопленное долголетней экономией, и весь доход от родовых поместий, которыми я имею право пользоваться до конца своей жизни, я передам монашескому ордену, во главе которого стоите вы. Я хочу просить у вас лишь одного: пусть в часовне оскверненного склепа моих предков каждую полночь, пока замок будет во владении ордена, служат благочестивую вечерню.
Графиня грустно закончила свое отречение от жизни, голос ее несколько раз переходил в шепот, прерывался, хотя она и пыталась придать ему силу.
Господин аббат тоже поднялся с места и, когда графиня протянула ему руку, пожал ее, а потом, гордо откинув голову, сказал:
– Сядьте, графиня, и послушайте теперь меня. Прежде всего разберемся в том, о чем вы упомянули в конце: ни мне, ни моему ордену не нужны ни ваш замок, ни ваше поместье, ни ваши деньги. Нам не пристало ханжески выманивать земные блага у слабых людей в минуты их душевного крушения. Мы не станем возбуждать против себя ненависть, пресмыкаясь ради средневекового наследства. И ни к чему нам каждую полночь выстаивать босиком вечерню в вашем фамильном склепе, а остальную часть суток поглощать ваши доходы с помощью искусства кулинаров и виноделов. Итак, графиня, от этой идеи вам придется отказаться раз и навсегда.
Графиню поразили его слова. Все чувства влекли ее к этому человеку, и, для того чтобы полностью подчинить ее своей власти, ему оставалось лишь проявить бескорыстие, категорически отказавшись от мирских благ и тем самым вызвав в ней еще большее к себе уважение.
– А теперь, графиня,- продолжал аббат,- отбросьте мысль похоронить себя в святой обители. Там вы не найдете успокоения, которого ищете. Судите сами. С вашей легко воз будимой фантазией, которую монастырское затворничество еще больше обострит, сможете ли вы выстаивать мессы? Не будут ли вас вечно искушать пародийные слова, когда зазвучат псалмы и моленья? Не завоет ли вам в ухо демон, вплетая в самые благочестивые песнопения кабацкий хор? И сколько бы раз вы ни видели благоговейное лицо другой монахини, склоненной пред алтарем, вы всегда будете вспоминать: мои любимицы с такими же благочестивыми лицами лгали во время молитвы, молясь не богу, а сатане! Нет, графиня! Место в монастыре перед алтарем не для вас. Другому человеку оно может послужить убежищем, но для вас оно стало бы местом негодования и возмущения, где с вами произошло бы то же, что и с отшельником, которого воспел поэт: забыв молитву, он проклял бога!
Глаза графини горели, когда она слушала ужасное предсказание.
– Правда, правда,- шептала она, живо представляя все, о чем говорил аббат.
– Мучительное воспоминание о скандале изгонит вас из церкви и лишит права молитвы! – безжалостно продолжал священнослужитель.
– Правда, правда,- хрипло повторяла графиня, ударяя себя кулаком в грудь.- Я не могу больше видеть церкви, не могу больше молиться.- Она в отчаянии бросилась к ногам священника, с судорожной силой обреченных схватила его за руку и вне себя вскричала: – Но как мне спастись? Где, если не в церкви? И чем защитить себя, если не молитвой?
Аббат проникновенным голосом ответил:
– Спасайтесь в собственном сердце, графиня: Там ваше убежище. И защищайте себя добрыми делами. Благие дела станут вашей молитвой.
Теуделинда прижала руку священника к своему горячему лбу. Затем поднялась, развела руками и покаянно сказала:
– Располагайте мною. Приказывайте, что мне делать.
– Вернитесь в свет и займите там подобающее вам положение.
Потрясенная графиня попятилась, вперив остановившийся взгляд в аббата.
– Мне вернуться в суетный свет, который я оставила двадцать пять лет назад? В свет, чьи радости я отвергла и чьи насмешки теперь на себя навлеку?
– Графиня, вы расточили ту половину жизни, которая дает радости. Это было неправильно, ошибочно. Теперь вам осталась другая половина, и ее надо прожить так, чтобы завоевать уважение света. Для этого еще есть время.
– Отец мой! Подумайте, в том кругу, где вы хотите заставить меня появиться, на мою долю выпадут лишь насмешки и унижения. Новое поколение меня не знает, родственники надо мной смеются.
– Но есть один волшебный круг, где каждого сразу признают и никого не высмеивают. Хотите получить доступ в такой круг?
– Помогите мне попасть в него. Что это за волшебный круг?
– Я расскажу вам, графиня. Для вашей нации наступили сейчас великие испытания: идет борьба духа. Ученые, поэты, политики, экономисты, промышленники, учителя, мужчины и женщины, юноши и старцы,вельможи и простые обыватели стремятся догнать ушедшие вперед великие нации. Если бы все они знали, что стремятся к единой цели, они могли бы творить чудеса, но они оторваны друг от друга, а в одиночку люди быстро устают и не достигают успеха.
Графиня с напряжением внимала аббату, но пока еще не понимала, куда он клонит.
– Чего не достает этим благородным стремлениям? 162 Центра. В стране нет центра. Дебрецен целиком венгерский город, но приверженность только к одному вероисповеданию лишает его широты взгляда. Сегед хорошо расположен, но слишком примитивен и слишком демократичен. Коложвар венгерский город, и в нем хорошо перемешаны аристократические элементы с компонентами отечественной культуры, но он находится уже за Кирай-хаго, а эпоха Бетленов и Бочкаи миновала. Единственным центром мог бы стать Пешт. Это своеобразный город. Я объездил все пять частей света, но нигде в мире не встречал ему подобного. Все в этом городе возникает так, будто никому нет дела до других и будто каждый думает, что мир перестанет существовать вместе с ним. Тех, кто впервые приезжает на Дунай, изумляет прекрасная набережная с обширными эспланадами – теперь эти великолепные площади начали застраивать доходными семиэтажными домами. Разумеется, сколько домов, столько и стилей. Напротив дворцов – римских, мавритано-испанских, в стиле ренессанса – поднимаются полуголландские, полуготические общественные здания, один вид которых оскорбляет глаз. Тут же и несколько сельских колоколен. Против монументального Ланцхида стоит каменная коробка с четырьмя башнями, ее называют «базиликой», а выглядит она, будто огромное лобное место. В центре повсюду торчат мощные заводские трубы, окутывающие город вечным дымом. Заводы, свалки, дворец академии, дом балов, картежные клубы, паровые мельницы, нагроможденные одна на другую; выступающий угол здания академии мешает движению по набережной, шум с набережной заглушает заседания ученых, а дым паровых мельниц душит и то и другое; ратуша с минаретом, построенным по древнему подлинно мусульманскому образцу, приглашает чужеземцев входи, входи, тут тебе Константинополь!
Графиня уже улыбалась, слушая рассказ священника.
– И это действительно так! Центр города – лабиринт, улицы там узкие, неблагоустроенные, проведенные еще в то время, когда площадь перед ратушей была в лужах и в них купались свиньи сербов-торговцев. Однако в витринах уже европейские блеск и роскошь. Ветер несет по улицам мусор, швыряет его в глаза прохожим, которые своими туалетами могут соперничать с парижанами. Нигде не увидишь столько прекрасных женских лиц и столько оборванных нищих, как здесь, почти на каждом шагу. На узких улицах перегоняют друг друга господские коляски и телеги, везущие с живодерни кожи. Окраины застраиваются со сказочной быстротой – маленький дом, большой дом, каждый в соответствии со вкусом его владельца, из-за непрекращающегося строительства вечная пыль, которая поднимается от малейшего дуновения ветра. Лишь кое-где встречаешь зеленый оазис, будто небольшой сад в дворянском поместье, остальное – сплошное нагромождение камня. Город окружает Сахара, заботливо распаханная, чтобы сирокко было чем позабавиться. Таков внешний вид города. Неизвестно, станет ли он индустриальным. Или будет торговым emporium? {рынком (лат.)} Превратится ли в очаг науки и искусства? Станет ли центром страны? Или только чем-то вроде американского поселения, куда со всех концов света ринутся люди разных классов, чтобы заработать деньги, а разбогатев, сбежать либо в деревню, либо за границу?
