Сэм стащил пальто со спинки дивана и уставился на него, словно не знал, что делать.
— Не в этом дело. Я все равно не домой. Хочу заглянуть на работу, еще раз пройтись по папкам. Не волнуйтесь, как-нибудь доберусь.
— Понятно, — бодро откликнулся Фрэнк и помахал на прощание. — Желаю удачи. Если что нароешь, звони.
Я проводила Сэма вниз, у дверей чмокнула на прощание в щеку, и он поплелся к своей машине: пригнувшись от ветра, руки в карманах. Возможно, я просто принесла с собой в квартиру порыв ветра, но, после того как Сэм ушел, в квартире сделалось как-то пусто и зябко.
— Он бы все равно ушел, — сказала я Фрэнку, — и нечего было изображать из себя долбоёба.
— Кто его знает? — парировал Фрэнк. Он принял вертикальное положение и принялся убирать картонки из-под китайских яств. — Насколько я могу судить по имеющимся у нас видео, Лекси никогда не употребляла слово «доставать». В сходных обстоятельствах она скорее сказала бы «надолбать» или «цепляться». Это я к слову. Если хочешь, я могу помыть посуду, а ты тем временем расскажешь мне, как дойти от их дома до той развалюхи. Только, чур, не подсматривать.
После того случая Сэм предпочитал подолгу у меня не задерживаться. Приходил поздно, уходил рано утром, спал отдельно и ничего не говорил, если ему случалось застать на моем диване Фрэнка. Чаще всего его присутствие сводилось к тому, что он целовал меня, передавал пакет с продуктами и быстро сообщал последние новости. В принципе таковых почти не было. Ребята из бюро прочесали буквально каждый квадратный сантиметр сельских дорог, по которым при жизни бродила Лекси во время своих полуночных прогулок, но ничего не нашли: ни крови, ни отпечатков подошв, ни следов борьбы, ни места предположительной засады — вину они валили на дождь, ни оружия.
Сэм и Фрэнк постарались, чтобы газетчики не совали нос, — сделали для прессы обтекаемое заявление о том, что в районе Гленскехи имело место вооруженное нападение на человека. Жертва нападения помещена в больницу Уиклоу, где на всякий случай установили наблюдение. Увы, никто так и не пришел, даже ее соседи по дому. От телефонной компании пришел ответ на запрос о звонках с ее мобильника. Ничего. Опрос местных жителей тоже мало что дал — практически у всех недоказуемые алиби («…а потом кончился сериал и мы с женой легли спать»). Они дали лишь неприязненные комментарии в адрес «этих заносчивых сопляков» из Уайтторн-Хауса, и еще более неприязненные — в адрес Бирна и Догерти, в которых ни с того ни с сего проснулся интерес к Гленскехи. В общем, ничего такого, за что можно было бы зацепиться.
Учитывая характер отношений пятерки с местным населением, а также их общий настрой, Догерти и Бирну поручили просмотреть миллион часов записей, сделанных камерами видеонаблюдения, — вдруг где-нибудь да засветился посторонний человек. Увы, когда устанавливали камеры, никто не предвидел такого развития событий, так что выяснить удалось лишь то, что в ночь убийства никто не въезжал в Гленскехи по главной дороге и не выезжал из нее между десятью вечера и двумя часами ночи.
Все это дало Сэму повод вновь завести разговор об обитателях Уайтторн-Хауса, в ответ на что Фрэнк резонно заметил: есть сотни способов пробраться в Гленскехи, не будучи замеченным видеокамерами. Что, в свою очередь, дало Бирну повод высказать все, что он думает, о «столичных бездельниках», которые только и умеют, что отнимать чужое время, раздавая бессмысленные поручения. Я подозревала, что дежурка полицейского участка окутана густым наэлектризованным облаком тупиковых версий и задетого самолюбия, а настроение у всех, как говорится, ниже плинтуса.
Фрэнк уже сообщил обитателям Уайтторн-Хауса, что Лекси возвращается домой. Они, в свою очередь, передали ей кое-какие вещи: открытку с пожеланием выздоровления, несколько шоколадных батончиков, светло-голубую пижаму, одежду, увлажняющий крем — явно от Эбби, — пару книжек Барбары Кингсолвер, аудиоплейер и с десяток кассет. Я не говорю о том, что таких я не видела как минимум лет десять; хуже, что, глядя на имена, было невозможно сказать что-то определенное по поводу ее вкусов. Были здесь и Том Уэйтс, и Брюс Спрингстин, и то, что обычно можно услышать в музыкальных автоматах на бензоколонках. Тут же были Эдит Пиаф и какая-то женщина по имени Амалия, хриплым голосом распевающая на португальском душещипательные баллады. Тем не менее все это была хорошая музыка. Окажись здесь, к примеру, Эминем, я бы послала всю затею куда подальше. На открытке было лишь одно слово: «Выздоравливай» — и четыре подписи. И больше ничего. Подобная краткость настораживала, словно за ней скрывался какой-то неведомый мне секрет. Шоколадные батончики слопал Фрэнк.
Согласно официальной версии последствием комы стала потеря кратковременной памяти. Само нападение Лекси не помнила, лишь чуть-чуть из того, что случилось за несколько дней до происшествия.
— Нам так даже лучше, — философски заметил Фрэнк, — если ты, не дай Бог, что-то перепутаешь, всегда можно притвориться несчастной и что-то там пробормотать про потерю памяти. Вот увидишь, они постесняются расспрашивать дальше.
Я тем временем сообщила тетушке и дяде, а также немногочисленным друзьям, что меня отправляют на некие курсы, которые продлятся несколько недель. Сэм утряс мое отсутствие на рабочем месте — поговорил с Куигли, этим самым большим недоразумением убойного отдела. Как бы по секрету сказал ему, что я взяла длительный отпуск, чтобы завершить образование (на случай если кто-то вдруг наткнется на меня в городе с рюкзачком, челочкой и хвостиками). Куигли — это главным образом необъятных размеров задница и под стать ей рот, к тому же меня он никогда не жаловал. Так что в течение двадцати четырех часов только глухой не узнает, что я взяла передых. Предполагаю, что не обойдется без пары-тройки ярких штрихов (беременность, нервы, наркозависимость) — для пущей убедительности.
К четвергу Фрэнк бомбардировал меня вопросами: где ты сидишь за завтраком? Где хранишь соль? Кто подвозит тебя в колледж в среду утром? Номер кабинета твоего научного руководителя? Если я допускала ошибку, он тотчас прочесывал близлежащую территорию, причем во всех направлениях: фото, шутки, видеозаписи, записи допросов, — пока все это не становилось частью меня самой и ответы автоматически не слетали с моего языка. После чего снова подвергал меня артобстрелу: где ты провела позапрошлое Рождество? В какой день недели твоя очередь покупать продукты? Казалось, рядом со мной на диване расположилась машина по отработке теннисных ударов — только в человечьем обличье.
Сэму я этого не говорила — меня тотчас начинала грызть совесть, — но прошедшая неделя была для меня в удовольствие. Обожаю преодолевать трудности. Нет, конечно, изредка меня посещала мысль, что происходящее жутко смахивает на театр абсурда, причем чем дальше, тем абсурднее. Лично мне этот случай напоминал ленту Мебиуса, что, между прочим, страшно мешало думать: Лекси — одна, вторая, третья — повсюду, какой стороной его ни переверни, и, в конце концов, перестаешь понимать, о какой, собственно, идет речь. Я порой ловила себя на том, что с языка был готов сорваться вопрос, как там она поживает…
У Фрэнка есть сестра Джеки, парикмахер. В пятницу вечером он привел ее ко мне, чтобы она меня подстригла. Джеки — тощая крашеная блондинка, и, похоже, ей глубоко наплевать, чем занимается ее брат. Лично мне она нравится.
— Да, неплохо бы слегка укоротить, — сказала она, профессионально пройдясь по моей челке фиолетовыми наманикюренными ногтями. — Как тебе самой хотелось бы?
— Вот так.
Фрэнк тотчас выудил из пачки снимок мертвой Лекси и вручил сестрице.
Джеки осторожно, двумя пальцами взяла фото и окинула его подозрительным взглядом.
— Эй, эта женщина, она что, мертвая?!
— Информация не подлежит огласке, — пояснил Фрэнк.
— Не подлежит огласке! Блин, она кто, твоя сестра?
— Не смотри на меня так, — ответила я. — Спроси лучше своего братца.
— С этим ослом невозможно разговаривать. Дай-ка еще взглянуть. — Она взяла следующую фотографию и протянула ее Фрэнку. — Фу, какая мерзость. У тебя что, другого занятия нет, кроме как копаться в трупах? Пошел бы в дорожную инспекцию, от них хоть какая-то польза. Выходит, я тащилась сюда целых два часа, чтобы…
— Послушай, Джеки, твое дело стричь, — оборвал ее Фрэнк, жестом полного отчаяния взлохматив свою шевелюру, отчего волосы теперь торчали во все стороны. — И хватит капать мне на мозги.
Джеки покосилась в мою сторону, и мы обменялись с ней женскими улыбочками — мол, что с них, мужиков, взять.
— И запомни, — воинственно заявил Фрэнк (полагаю, в пику нам обеим), — никому ни единого слова, поняла?
— Поняла, — вздохнула Джеки, вытаскивая из сумки расческу и ножницы. — А ты пойди приготовь нам чаю. Если, конечно, ты не против, милочка. — Это уже ко мне.
