– Отвыкли спать в человеческих условиях, – недремным голосом встрял Федор Евсеич.
Поговорив, мы умолкли с твердым желанием заснуть. Но я слышал, как ворочается Мишка и вздыхает Федор Евсеич. Да шуршит за обоями какое-то крупное насекомое. Да кто-то мягко скачет по чердаку. Да не смолкает далекая брехучая собака. К этой собаке я и решил приспособиться: слушать ее, чем, скажем, считать в уме баранов.
– Давит меня, – громко оповестил Федор Евсеич. – Выпью-ка я женьшеньцу...
– Он, наоборот, возбуждает, – сказал я.
– Это кого как.
– А я покурю, – отозвался Мишка.
Зажгли свет. Почему-то теперь, в три часа ночи, дом уютным не показался. Холодно блестел крашеный пол, выцветшие обои белели мертвенно, кактус в углу скрючился, как спрут. Федор Евсеич принял дозу женьшеня, Мишка покурил, я полистал Арсеньева. Спать никому не хотелось. Не знаю почему, но ко мне пришла какая-то тревога, ничем не объяснимая и никак не понимаемая. Точно уловив ее, Федор Евсеич предположил:
– Может, под домом лежит месторождение вредных ископаемых?
– Каких вредных? – спросил Мишка.
– Газоводородов, которые просачиваются и отравляют нам сон.
– Тогда бы пахло, – вступил я в разговор.
– Или какая гадость лежит, – не унимался Федор Евсеич.
– Что за гадость?
– К примеру, руда, из которой атомные бомбы делают. Знал я одну деревеньку, стоявшую на такой бяке. Там все мужики в пьянство ударились.
– Тогда, Евсеич, у нас под деревнями сплошные бяки, – засмеялся Мишка.
– Ребятки, все-таки надо поспать. Завтра шурфы тяжкие, в крепких галечниках.
Не знаю, как они, но я уснул, вернее, забылся около пяти. Встали мы в семь, в наше обычное время. Два часа сна. Из них что-то ушло на сновидение, в которое, видимо, перешла моя ночная тревога: копаю якобы шурф, вдруг четыре стены зашатались, начали падать, как бы сходиться и давить, я кричу, не о помощи; кричу о том, что так не бывает, не могут обрушиться четыре бока одновременно...
Можно представить, какой выдался рабочий день. Я трижды прыгал в Уссури освежиться. Но дело не шло: лопата скреблась по породе бессильно, лом казался неподъемным, хотелось просто сидеть и сидеть. Мишка все покуривал. Федор Евсеич принял женьшеня, чего во время работы никогда раньше не делал. Кое-как отмаявшись, мы вернулись в Тюхменево.
– Цейлонский не пьем, – решил Мишка.
– Сегодня-то мы будем дрыхнуть без задних ног, – заверил Федор Евсеич.
– А вредные ископаемые под домом? – засмеялся я. Еще бы: ночь не спали, день рыли.
Уснул я так скоро, что не успел застегнуть спального мешка. Может, оттого и проснулся, чтобы застегнуть? В смутном лунном свете, падавшем в окошко, глянул я на часы – спал всего сорок минут. Неужели опять бессонница? Федор Евсеич и Мишка не подавали никаких признаков жизни: не храпели, не дышали и не ворочались. Спят или тоже слушают ночь?
Почему же я проснулся? Видимо, от духоты, поскольку ради чая мы топили плиту. Но форточки открыты. Или не спится от тишины: обычно мы ставили палатку на берегу и привыкли к урчанию быстрой воды.
Не знаю, забылся ли я или уснул, но когда открыл глаза, то увидел Мишку, сидевшего на своей раскладушке и курившего.
– Ты чего? – тихо спросил я.
– Никак не уснуть.
– Едрить твою раскатись, – громко выругался Федор Евсеич. – Не иначе, как под нами вулкан. Где это видано, чтобы три мужика после физической работы не спали вторую ночь?
Он достал волшебный пузырек – в нем никогда не убывало, – выпил своего лекарства и спросил задумчиво:
– Может, под домом что гниет?
– Не пахнет, – устало отозвался Мишка.
– Гниет такое, какое не пахнет, а душу саднит.
– Может, от кактуса? – предположил я.
– Завтра на всякий случай выставим, – решил Федор Евсеич.
Мы еще с часик перебрасывались словами, а потом затихли. Видимо, задремали.
Третий раз я проснулся от звука. Или показалось? В слабом перламутровом свете луны я опять посмотрел на циферблат – три часа двадцать минут. Теперь мне не уснуть до рассвета, потому что после трех засыпаний и просыпаний ничего не остается, как только вяло таращить глаза на белесый потолок. Звук долетел явственно. Слабый, металлический, железо о железо. Шел он не от двери, а из форточки, со двора. Сперва я хотел всех разбудить, но сдержался – мало ли что покажется бессонной ночью. К примеру, я десятки раз слышал за палаткой медвежьи шаги, хрюк кабанов и даже рык тигра, отлично зная, что все это фантазии ночи, леса и воображения.
Но звук повторился. Я встал, натянул брюки, сбросил дверной крюк и тихонько вышел во дворик.
Луна залила его таким чистым светом, что сарай, под углом примыкавший к крыльцу, казался черной каменной глыбой. Поеживаясь от лунной прохлады, я миновал колодец, прошелся вдоль забора и оказался у сарая. Тяжелая дверь была приоткрыта. Зная, что в темноте ничего не увижу, я все-таки заглянул. В следующий миг точно мороз прошелестел в моих волосах, коснулся затылка, спустился мурашками по спине к ногам и обессилил их...
Освещенный прорвавшимся снопом лунного света, в сарае стоял человек с топором в руке. Видел я его несколько секунд, прошло с тех пор тридцать лет, а вот и сейчас он передо мной: желтый лысый череп, желтое скелетное лицо, желтые глаза и желтый топор. Человек был каким-то цельным, точно отлитым из желтой резины; таких людей показывают нынче в фильмах ужасов и в видеоклипах.
Отпрянув, я бросился в дом. То ли Федор Евсеич с Мишкой проснулись от лязга крюка, то ли мой ужас передался им, но они уже сидели на раскладушках. Я включил свет и, заикаясь, рассказал про желтого человека.
Мишка схватил мелкашку, зарядил ее и ринулся в сарай. Федор Евсеич бежал с фонарем. А я последним, с кайлом в дрожащей руке.
Но в сарае никого не было.
– Небось, привиделось, – предположил Федор Евсеич.
– Вот здесь он стоял, – занервничал я. Половину сарая занимали дрова, вторая половина представляла что-то вроде мастерской с верстаком. Меня взяло сомнение. А вдруг и верно померещилось? Слышал же я тигриный рык, хотя эти звери здесь не бывают. Если померещилось...
И тогда я увидел желтый топор, брошенный на свежую щепу.
Мы вернулись в дом. Топор, разумеется, взяли, как вещественное доказательство.
– Что же, этот желтый намеревался нас порешить? – спросил у меня Федор Евсеич.
– Откуда я знаю?
– Зачем? – недоумевал он. – Денег у нас мизер, шмутки казенные и все бэ-у. Не ломы же с лопатами его привлекли?
– А цейлонский чай, а копченая кабанятина, а моя гитара, а твой женьшень? – спросил Мишка.
– Вот, братцы, почему нам не спалось, – решил Федор Евсеич. – Витала над нами смертушка, да вот Серега ее спугнул.
Спать мы, конечно, не легли. Что за сон после покушения на убийство? Федор Евсеич постановил выпить весь цейлонский чай и доесть кабанятину от греха подальше. Мы ели и пили, а заряженная винтовка стояла рядом.
В восемь утра приехал завхоз, как всегда пахнувший кожей и спиртом. Он доставил пшено, при виде которого мы раздраженно желтели, как пшенная каша; сливочное масло, пахнувшее прошлогодним маргарином; и ведро соленых сморщенных помидоров, походивших на проколотые мячики. Видимо, наши лица тоже сморщились, как и помидоры. Тогда завхоз извлек из кабины ведро свежей картошки. Пришлось заварить ему остатки цейлонского чая.
Разглядев наши помятые лица и развал на столе, вдохнув прокуренный за ночь воздух, завхоз спросил:
– Керосинили?
– А вы керосин привозили? – парировал Мишка.
– Тут такое дело... – замялся Федор Евсеич. Дополняя и уточняя, мы рассказали про ночные предчувствия, про желтого человека и предъявили топор.
– Ребята, приняли вы ишака за рысака, – фыркнул завхоз. – Да это же хозяин сего дома.
– Как хозяин? – повел пристрастный разговор Федор Евсеич.
– На лето сдает экспедиции свой дом.
– А сам где живет?
– В баньке, за сараем.
Федор Евсеич добавил гостю чаю и разрезал последний пласт кабанятины.
– А чего он ночью с топором стоит?
– Работает.
– По ночам?
– Ага, только по ночам.
– Псих, что ли?
– Как хочешь понимай.
– Так он и порешить нас может?
– Вряд ли, ибо сыт этим делом.
Мы переглянулись. Завхоз выбирал мясо попостней, тоскливо поглядывал на пустые бутылки из-под минералки. Но того, что ему так требовалось к хорошей закуске, у нас не было. А если и было, то настоенное на женьшене, не каждому годное для здоровья.
– Вот что, товарищ заведующий хозяйством, – сурово заговорил Федор Евсеич. – Ты нам мозги не куролесь. Скажи толком про хозяина, поскольку мы его жильцы.
– Отбыл восемь лет наказания и вот уже год живет с чистой совестью.
– За что сидел?
– Супругу зарезал по пьянке.
