– А что ты сейчас делаешь?
– Сижу здесь, под козырьком, и курю. Немного погодя мне надо вернуться. Если сержант поймает меня...
– А как называется твоя часть?
– Пятнадцатый пехотный. Нас оставили в тылу навести тут кое-какой порядок. Так мне и досталась эта чертова работенка.
– А когда закончились бои?
– Некоторое время назад... Кажется, в среду. У нас был парад победы на главной площади – у тех, кто остался в строю. Вся площадь разбита, дыры такие, что в каждую можно ведро опустить. Генерал произнес речь, сказал, что сегодня день рождения Адольфа Гитлера. Думаю, этот парень хорошенько проблюется, когда услышит сегодняшние новости, – так он сказал. Все стали смеяться и веселиться. Нам сказали, что война уже практически закончилась.
– А ты участвовал в боевых операциях?
– Кое в каких.
– Расскажешь мне об этом?
(Молчание.)
– Сколько тебе лет, Принт?
– Девятнадцать.
– А до службы тебе случалось уезжать из дому?
– Прошлой осенью я был в гостях у двоюродных братьев. Они живут в Рицтоне, в десяти милях от границы с Теннесси.
– Что ж, хорошо, продвинемся немного назад... Сосредоточься на своем дыхании...
Однажды ночью, во время первого генерального наступления на Нюрнберг, он убил человека, показавшегося в окне полуразрушенной башни. Это была одна из семи башен, венчающих на одинаковом расстоянии друг от друга стены средневекового города и используемых теперь его защитниками как снайперские гнезда. Вспышка во тьме – пламя зажигалки или спички, защищенное от ветра ладонями, – выдала ему позицию противника. Ветер был сильный, и немец прикуривал слишком долго. Бегли заколебался, прежде чем выстрелить, – не из-за своих религиозных убеждений, а потому что свет в бойнице, необычайно зыбкий, вызвал у него в душе какое-то бессознательное внутреннее сопротивление.
На какое-то мгновение он испугался. Потом прицелился, выстрелил – и огонек погас.
– Я увидел его тело на куче искрошенного цемента. Каска слетела у него с головы, а сама она, вернее, то, что от нее осталось, горела как факел. Да и весь город был охвачен пожаром. Небеса и те были багровыми, в воздухе витал пепел, а из огня восставали руины. Ветер раздувал пламя... все сильнее и сильнее...
– И что это тебе напомнило?
(Молчание.)
– Свет в бойнице – он ведь напомнил тебе что-то, не так ли?
– Не знаю...
– Разве это не был один из знаков, о которых ты мне рассказывал?
– Не знаю, просто мне показалось... показалось, что где-то затворилась дверь.
– Дверь?
– Тем утром, на озере.
– А что там произошло?
– Я увидел девочку... она гуляла по берегу... озера или пруда. Но я не мог – она не имела права находиться там... (Колеблется.) Мне кажется, я не мог...
– Продолжай. Что случилось дальше?
– Я не мог... дверь затворилась.
– Что ж, хорошо. Сосредоточься на своем дыхании. Так, очень хорошо. А сейчас перенесемся в то мгновение, когда ты впервые увидел эту девочку. Расскажи мне, что произошло... (Пауза.) Что ты видишь?
– Все деревья в парке сожжены... обугленные пни... сучья валяются поверх лисьих нор и засыпанных траншей. Даже трава почернела. Идет слабый дождь. Туман плывет над озером как дым. Толком не различишь, где кончается трава и начинается вода.
– А что ты делаешь?
– Жду приказа к наступлению. Топчусь тут в грязи... Я прячусь за большим кособоким камнем... Ах ты дьявол, промазал!
– А куда ты целился?
– Да тут свора поганых собак жрет мертвых солдат. Американских. Один из наших выстрелил, чтобы отпугнуть их.
– Ты хочешь сказать, это не ты сейчас выстрелил?
– Что патроны переводить? Сейчас я ее вижу. Там, на берегу.
– Ладно, опиши мне ее, пожалуйста.
– Она очень молоденькая. И хорошенькая – большие карие глаза. На голове у нее платок, а в руке зонтик. Медленно приближается к нам, как будто она лунатичка какая-нибудь, идет под дождем... Она не боится, что ее сейчас убьют.
– А ты не в состоянии этому препятствовать?
– Попытаюсь вытащить ее отсюда, пока не поздно... Черт! Ладно, поехали!
– Что случилось?
– Сигнал. Мы попали под обстрел. Сущий ад... Ладно, парни, вперед!
– А что с девочкой?
(Молчание.)
– Где она?
– Не знаю... я больше ее не вижу. Туман очень сгустился, причем совершенно неожиданно. Она просто исчезла.
– Ты уверен в этом?
– Вперед, парни, время не ждет!
– А сейчас ты ее не видишь?
– Дверь затворилась... Она затворилась, и я не могу ее открыть...
– О чем ты?
– Я вижу что-то в воде. Под водой. Почти на самой поверхности.
– Это девочка? Она утонула?
– Не знаю. Это слишком... слишком... Нет! Туда нельзя! Не открывайте ее!
– Дверь?
(Молчание.)
– Ладно, не буду. Тебе не о чем беспокоиться. А теперь слушай внимательно. Мы вернемся обратно в дом. Ты спокоен и расслаблен. Дыши глубже... И вот ты опять стоишь на ступенях старого дома, стены которого укреплены мешками с песком. И сломанный флагшток. Только сейчас уже прошло какое-то время...
Бегли последний раз затянулся и швырнул окурок под дождь. Закинув винтовку на плечо, он вошел в дом через вход, украшенный колоннами. Дверь у него за спиной захлопнулась. Внутри, в холле, темно. Окна первого этажа заклеены бумагой, электричество не работает. Поначалу ему приходится передвигаться на ощупь вдоль стен. Сделав несколько шагов, он останавливается и вслушивается в темноту. Откуда-то из подвала доносятся неясные голоса. Они все еще там – делят то, что осталось от перехваченных контрабандных товаров. Где-то тикают часы. Он медленно идет по направлению к лестнице. Его сапоги давят что-то на полу, хруст разносится по пустому холлу. У его ног – целые россыпи битого стекла на грязных мраморных плитах. Он дошел до лестницы и смотрит на разбитую люстру. Ее сорвавшиеся подвески мерцают там и тут на ступенях, как гребешки запенившейся волны.
– Это... красиво... это как водопад. И сквозь него видна противоположная сторона.
– И что на ней? Что ты там видишь?
– Дверь.
– Что за дверь?
– На самом верху лестницы... Она там одна-единственная.
– Она открыта или закрыта?
– Закрыта. Трудно сказать при таком освещении, но я знаю, что она закрыта.
– Собираешься подняться?
– Я уже на лестнице... Остановился, чтобы осмотреться по сторонам.
– Расскажи, что тебе видно.
– Ничего особенного... стопки книг и повсюду мусор. Белые пятна на стенах – там, где раньше висели картины. Большие бронзовые часы с орлом наверху... (Пауза.) Дыра в крыше. Должно быть, бомба.
– Хорошо, поднимайся.
– Поднимаюсь... Поднимаюсь... (Пауза.) Так и есть, дверь заперта. Я поднялся, и мне это видно... Ах ты!
– В чем дело?
(Молчание.)
– Тебе страшно?
– Надо надеть маску. Здесь чем-то воняет.
– Ладно. Ты поднялся по лестнице.
– Да, поднялся, и дверь заперта, и я (невнятно)... мне не сделать этого.
– Сделаешь. Просто сосредоточься на дыхании, на ритме дыхания. Вот так-то лучше. Хорошо, а теперь открой дверь.
– Нигде ни звука, только дождь барабанит по крыше. Нет, не выходит... Мне не сделать этого.
– Открой дверь.
– У меня ноги одеревенели.
– Открой дверь.
– Господи Боже, будь моей опорой и порукой!
– Открой!
– Я знаю, что я там увижу.
– Я с тобой. Ты в безопасности. Мы войдем вместе, но дверь открыть придется тебе.
– Ладно, открою. Я выбил ее ногой, но заклинило – она не откроется. Черт подери, заклинило. Защемило на ее... на ее руке. Я вижу маленькие ноготки, они торчат из-под двери... вцепились в ковер, как будто она пытается выбраться. И вдруг – вдруг дверь поехала, как... не знаю что... и вся рука наружу... И мне видно, что она отрублена... по локоть... и повсюду кровь... О Господи, помоги мне, повсюду кровь!
– Как это произошло?
(Молчание.)
– Ладно, давай войдем. Вместе. (Пауза.) Сейчас мы в комнате. Что тебе видно?
– Вижу руку. Костяшки пальцев раздавлены. Это я ее, дверью... Запястье обмотано шнурком... И тут же башмак. Я смотрю на руку, мне непонятно, откуда она взялась. Меня тошнит. Запах... И кровь повсюду... А сейчас – а сейчас я подошел к кровати. И она смотрит прямо на меня: маленькая куколка на подушках... белокурая, с голубыми глазами... глаза широко раскрыты... смотрит прямо на меня. А это... это... Нет, не могу. Я взглянул на другой край кровати... У стены, в углу... Нет, этого не может быть.
– Что ты имеешь в виду? Это девочка? Та девочка, которую ты видел у озера?
– Он изрубил ее на куски!
– Кто это – он?
(Молчание.)
– Это та же самая девочка?
– Ее совершенно изуродовали. Он рассек ей живот, как лягушке, вывернул внутренности, а потом, кажется... О Господи... Это бред!
