Однако не артефакт технологической эры потряс Тревельяна, а само изображение. Маленькая, но очень яркая и четкая картинка: труп Аладжа-Цора, валявшийся ничком, с кровавой полосой поперек спины; в вытянутой вперед руке – клинок, а на заднем плане – конь, колесница и башни древней крепости, одна повыше, другая пониже, соединенные длинным каменным строением. Даже видны человеческие фигурки, совсем уж крохотные… Повернувшись, Тревельян бросил взгляд на тело, которое еще не успели убрать. Да, Аладжа-Цор лежал именно в такой позе, и меч был где положено, и конь, и колесница…
Мистика! Откуда у него голограмма, запечатлевшая момент смерти? Но сей вопрос казался незначительным, неважным, если представить другое: каким образом это удалось запечатлеть? Запечатлеть с потрясающей точностью событие, которое еще не случилось, а затем передать Аладжа-Цору голограмму – несомненно, для предостережения… Может быть, его слова: «Я не верю вашему пророчеству!» – связаны с этой пластинкой, которую он таскал на шее словно вызов Братству? Но Братство не умеет делать голограмм, а тем более – снимков из будущего!
Ошеломленный Тревельян огляделся, словно ожидая, что где-то у замка или на дороге вдруг материализуется машина времени и выйдут из нее то ли далекие потомки землян, то ли иные существа, способные к темпоральным перелетам. Выйдут, достанут голокамеры и направят их на труп Аладжа-Цора, дабы запечатлеть его неминуемую гибель. А потом прыгнут в прошлое на несколько дней или лет, разыщут еще живого нобиля и преподнесут ему подарок…
Он усмехнулся, покачал головой и сунул пластинку за пояс. Потом подобрал свою суму и арбалет и направился к воротам с твердым намерением перевернуть весь замок от подвалов до чердаков. Вдруг что-то еще отыщется? Скажем, другая голограмма, с посланием лично для него.
* * *
Он ничего не нашел, кроме краденых ковров, гобеленов, тканей и мебели, ларцов с монетой, награбленного зерна, угнанного скота и изрядного количества стрел, луков, копий, мечей и секир. С этим добром могли разобраться молодые рапсоды, и разбирались они так четко, лихо и быстро, что вскоре к лесу потянулись груженые возы в сопровождении понурых воинов убитого нобиля. К середине времени Заката крепость совсем опустела, и Тревельян тоже решил не задерживаться в этой древней мрачной цитадели. Как сообщили ему проводники, прямо на западе тянулся имперский тракт, соединявший Помо с Манканой, и путь к нему через холмы, леса и несколько мелких речек был недалек, день-другой, не больше. Иди туда, куда ведет солнечный глаз Таван-Геза, сказал старший проводник. Руководствуясь этим нехитрым советом, Тревельян отправился в дорогу и до ночи успел одолеть километров двенадцать. Выбрав кольцо медных деревьев, оттеснивших пальмовые дубы и другую растительность, он развел костер, съел лепешку, выпил глоток вина и осмотрел свое плечо и ногу. От пореза остался длинный тонкий шрам, который исчезнет к утру; что до раны в бедре, то она была уже совсем незаметна.
Лесной воздух живительной прохладой вливался в легкие, шорохи, скрипы и попискивание птиц раздавались со всех сторон, где-то вдали разочарованно визжала лесная кошка – должно быть, промахнулась, прыгая за кроликом. Зверья посерьезнее – пацев, клыкачей или диких тарлей – слышно не было. Пахло листвой медного дерева, сухим мхом, цветами; в этом субтропическом лесу что-нибудь всегда цвело, не лианы, так кусты, не кусты, так папоротник.
Решив, что ему ничто не угрожает, Тревельян вытащил пластинку с голограммой и принялся ее рассматривать в свете костра. Она была тонкой, как станиоль, но, вероятно, очень прочной – он не смог согнуть пластинку и поцарапать ножом, а также выяснить, из какого она материала. Похоже с изнанки на алюминиевую фольгу, но цвет и блеск немного другие и фактура иная… Как всякий специалист по гуманоидным культурам, Тревельян умел определять по внешнему виду и на ощупь множество сплавов, пластиков и композитов, но это вещество было ему незнакомо. Задумчиво прищурившись, он вызвал своего Советника и поинтересовался:
«Есть идеи?»
«Не наша штучка, – уверенно вынес вердикт командор. – Точно не наша! Я инопланетное шестым чувством чую».
Это было явное преувеличение – никаких чувств, кроме Тревельяновых, у призрака-импланта не имелось. Вспомнив об этом, Тревельян фыркнул и сказал:
«Здесь все инопланетное, дед. Даже трава, на которой я сижу, и сучья в костре. Не говоря уж о воздухе».
«Не передергивай, парень! Мы говорим об артефакте, принадлежащем обществу с высокой технологией. Я такой штуки не помню. Никогда не видел, ни у дроми, ни у хапторов и кни’лина».
«Давно это было. С тех пор могли изобрести».
«Нет. Глаза у этих рас не так устроены, чтобы такой картинкой любоваться. Соображаешь?»
«Это верно», – согласился Тревельян. К тому же после эпохи Темных войн, ни дроми, ни хапторы и кни’лина в эту ветвь Галактики не совались и земных интересов не затрагивали. Печальная память о сокрушительных рейдах Звездного флота была еще свежа.
«В мои времена, – сообщил командор, – мы знали восемнадцать технологически развитых рас, способных к межзвездным перелетам. Четыре или пять были враждебными, и мы задали им перцу… А сколько известно теперь?»
«Сорок две, и двадцать из них – гуманоиды. – Тревельян спрятал пластинку в мешок. – Думаешь, кто-то из них тайно присутствует на Осиере, в нашей подмандатной зоне?»
«Этого я не утверждаю. Я только хочу напомнить тебе, мальчуган, что Галактика велика и к сорока двум известным расам может добавиться сорок третья».
«Это было бы великим событием! – воодушевился Тревельян. – Найти еще одну гуманоидную расу на технологической стадии… Такое открытие обессмертило бы наше имя!»
«Я и так уже бессмертен, а у тебя есть Почетная Медаль и Венок Отваги, – ворчливо напомнил командор. – Однако… – Он вдруг замолк, но тут же встрепенулся и прошипел: – Шшш… вот оно… снова… чуешь, какая тишина?»
В голове у Тревельяна кольнуло. Это было не физиологическое, а ментальное ощущение, внешний импульс природного телепата, который пытался зондировать его разум. Хотя сам он не обладал особыми талантами в этой области, но, будучи тренированным наблюдателем, мог распознать ментальную волну, ответить на призыв или поставить непроницаемый блок. Пожалуй, можно было бы и ответить – ничего угрожающего он не ощущал.
Мысль оформилась сама собой:
«Кто ты и что тебе надо?»
Четкого ответа в словах или визуальных образах он не получил. Пришло ощущение одиночества, тоски и робкой надежды. Чистая эмпатия, и к тому же на инстинктивном уровне… Но Тревельян понял: это существо было дружелюбным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
