В разгар этой суматохи к нам вдруг подошла моторная лодка, и на борт «Тигриса» поднялся Питер Кларк — связной от Би-би-си в Лондоне. Он перекусил и вернулся на берег с советским катером, который пришел за Дмитрием.
На душе было весело. И страшно. А вдруг мы не сможем пойти дальше реки? Вдруг кислоты в отходах бумажного комбината повредили камыш?
Шумная гавань осталась позади. Все, кроме рулевых, спустились на палубу. Веселье весельем, но и поесть не худо бы! Асбьёрн подал на стол гуляш по-датски.
Лоцманы задержались в Басре, чтобы заправиться горючим, и мы продолжали идти на юг без них, сопровождаемые случайными попутчиками на маленьких лодках. Снова потянулся красивейший плодородный край. Тут и там среди густых пальмовых рощ, в окружении великолепных террасированных садов разместились симпатичные виллы; из-за широких листьев банана и финиковых пальм выглядывали глинобитные лачуги живописных деревушек. Но то и дело мелькали новехонькие пристани и дороги, принадлежащие строящимся на берегу предприятиям.
Около двух часов дня мы поравнялись с иранской границей. Дальше только западная акватория реки принадлежала Ираку, а берег, у которого стояли на якоре суда, относился к Ирану. Здесь паше появление не вызвало никакой реакции, но когда нас догнала балям, ее команда с ужасом обнаружила, что мы идем чересчур близко к срединной линии. Во время моего предыдущего визита в Ирак несколько лет назад отношения между соседями были крайне напряженными, на грани войны, теперь же они хорошо ладили, если не считать, что Ирак недавно взял верх над Ираном на футбольном поле. Что же до нас, то я не был уверен в благосклонности шаха после столь бурных протестов его Верховного Суда и Посольства по поводу того, что мы назвали залив Аравийским, а не Персидским. До залива осталось совсем немного.
Как же все-таки называть его, чтобы не задеть ничьих чувств? Персия давно предпочла именоваться Ираном, а Месопотамия стала Ираком, — так почему вдруг такие страсти вокруг залива? Мы идем по пути шумеров, а ведь они тоже как-то называли залив до арабов и британских ВМС! И я решил в нашем внутреннем обиходе именовать его Шумерским.
Впрочем, до залива еще надо было дойти. Лоцманы так боялись нарушить срединную линию, что все время прижимались к иракскому берегу. Временами мне даже казалось, что рулевые весла задевают дно. Судя по всему, наши проводники на балям и сами-то еще никогда не спускались по реке дальше Басры.
С приходом ночи они решили остановиться. Показали нам место для стоянки перед излучиной, где у иранского берега стояли два парохода — один под южнокорейским, другой под либерийским флагом, — и предложили отдать якорь. Мы послушались. Детлеф бросил якорь в воду, но канат почему-то не хотел разматываться. Он выдернул якорь обратно и увидел на лапах ил. Я попробовал повернуть правое рулевое весло — туго идет, будто ложка в холодном сливочном масле... И левое весло тоже. Рашад крикнул лоцманам, что мы попали на мелководье. Они прокричали в ответ, что здесь самое глубокое место. Мы бросили им конец и попросили отбуксировать нас в сторону. Они включили мотор — не тут-то было. При глубине чуть больше метра ил начал засасывать «Тигриса» не хуже болотной трясины. Попытались отталкиваться шестами — уходят в вязкий грунт, не сразу и вытащишь.
Лоцманы объявили, что надо ждать прилива. А когда он начнется, наперед сказать невозможно. В разные дни прилив начинается в разное время, во всяком случае, не в те часы, что выше по реке. Мы наклонились вплотную над мутной водой. Не двигается. Самый разгар прилива! А затем вода стала медленно отступать к заливу. Мы трудились как бешеные, но без успеха. То ли «Тигрис» уходил все глубже в густой кисель, то ли нас все больше обволакивало илом. Плохи наши дела! Во главе с Юрием и Карло мы совместными усилиями сумели поднять и укрепить рулевые весла вровень с днищем.
Взошла луна, а мы торчим на том же месте, и на душе нехорошее чувство, будто нас неумолимо тянут вглубь липкой бездны руки незримого осьминога... Мимо «Тигриса» вверх по реке проходили в ночи ярко освещенные суда. Их-то вели настоящие лоцманы, знающие, что следует держаться подальше от нашего берега.
При свете луны Детлеф и Тору отважились подойти к иранской стороне, чтобы спросить команду либерийского судна, не могут ли они стащить нас лебедкой с мели. Последовал вежливый отказ: команда опасалась иранской полиции, поскольку мы застряли в Ираке. Тогда наши посланники подгребли к южнокорейскому судну. Корейцы соглашались подать трос до середины реки, но не дальше. И ведь нам все равно надо было ждать очередного прилива, иначе мы рисковали, что их лебедка разорвет на части наши бунты. На вопрос, когда теперь ожидается прилив, либерийцы и корейцы ответили совсем по-разному, так что наши ребята вернулись из Ирана ни с чем.
Положение что пи час становилось все хуже. Мы приготовились к тому, что прибывающий речной ил совершенно поглотит камышовые бунты.
Поздно ночью вода перестала отступать. В лунном свете казалось, что дно реки у нашего берега почти обсохло. Никаких событий не предвиделось, и мы один за другим легли спать, оставив вахтенного на крыше рубки.
В половине третьего я проснулся от шума воды, словно где-то открыли кран. Высунулся из рубки, вахтенный посветил фонариком, и я увидел, что шоколадного цвета вода устремилась вверх по реке, с бульканьем омывая торчащую у меня перед носом лопасть левого рулевого весла. Казалось, мы мчимся вниз по мутной стремнине. На самом деле «Тигрис» стоял на том же месте, а от залива с поразительной скоростью наступал приливной поток. Теперь-то уж точно ладью либо совсем занесет илом, либо сорвет с грунта! Мы снова спустили на воду шлюпку, Детлеф с Асбьёрном отвезли оба якоря на самое глубокое место, а остальные члены команды дружно впряглись в канаты, пытаясь снять «Тигриса» с мели.
Шел десятый час нашего плена, когда совместные усилия приливного потока и наших мускулов сдвинули ладью с мертвой точки. В половине четвертого нос «Тигриса» начал постепенно отворачивать от берега. Продолжая выбирать якорные канаты, мы криками разбудили лоцманов на балям. Я предпочел бы тут же и отпустить их восвояси, но где-то за очередным поворотом находился крупный иранский город Абадан, и без буксировки нам вряд ли удалось бы пройти между танкерами и нефтеочистительными установками. В пять утра мы смогли вернуть рулевые весла в рабочее положение и поднять парус к звездному небу. Убывающий лунный диск был окаймлен широким ярким ореолом.
За первой же большой излучиной мы увидели очертания Абадана на фоне утренней зари. Высоченные дымовые трубы, радиобашни, скопище могучих танкеров. Подул слабый лобовой ветер, и все еще давало себя знать встречное приливное течение, а потому мы убрали парус и попросили наших лоцманов провести нас возможно скорее через воды, грязнее которых нам в жизни не доводилось встречать. Из своего рода Эдема на Тигре наше золотистое суденышко вдруг было низвергнуто в современный ад. Жидкую среду между огромными пароходами и портовыми сооружениями нельзя было назвать ни морской, ни речной водой — это было черное мазутное месиво, усеянное всяким хламом. Более свободные участки поверхности переливались всеми цветами радуги в пронизывающих индустриальную мглу лучах утреннего солнца. Шумеры пришли бы в ужас, если бы увидели среду обитания, с которой современный человек связывает понятие о прогрессе. По черной от нефти и мазута нижней половине зеленых стеблей берди у иракского берега без труда можно было определить высшую точку прилива. Остро пахло нефтью. Нам было стыдно глядеть на свое гордое суденышко, испачканное выше ватерлинии жирной черной грязью от мелких волн, поднятых неторопливо следующими мимо пароходами. И хотя мы опасались, что сильная тяга может повредить бунты, Рашад передал лоцманам на балям, чтобы включили полный ход. Надо было поскорее выходить в залив.
