Через пару секунд она вытерла глаза, вздохнула, встала со стула и шагнула к окну. Она смотрела прямо в глаза Шквару, но явно не видела его. Он замер. Постояв так какое-то время, женщина слабо улыбнулась, потянулась, раскинув руки, повернулась и вышла, погасив свет.
Назад лететь было сложнее — больше не было ориентира. Но Шквар долетел, плюхнулся в гнездо и сразу заснул. В эту ночь ему ничего не снилось.
Лев
— Я тебя разбудила?
— Да нет, наверное…
Он поднялся, отряхиваясь. Ну вот, не дали поспать… Эх. Небо потемнело, пока он валялся, закрыв глаза и приманивая дрему. Во рту чувствовался сладкий привкус дневного сна.
— Что скажешь, Львица?
— Я подумала. Я не люблю тебя.
— Почему?
Как глупо. Не спрашивают о таком, как будто вымаливаешь, просишь, призываешь к ответу и делаешься жалким.
— Лёвушка… Ты какой-то… не знаю. Иногда мне кажется, что ты такой же, как я… И что ты сильный, большой… Что ты больше меня. А потом — что ты маленький и жалкий… И… я не понимаю…
Лев отвернулся. Ему стало совсем неловко, захотелось перебить ее, попросить замолчать.
— Я понял.
— Ты ничего не хочешь сказать? Ты сам-то себя понимаешь?
— Не знаю.
— Может быть, я еще пожалею об этом. Но я не вернусь, слышишь? А ты… Ты захочешь меня вернуть, а, Лев?
— Я не знаю. Я уже ничего не знаю…
— Прости. Я наговорила тебе глупостей. Все женщины говорят глупости в таких случаях, да? Молчишь… Что ж, мне пора.
— Прощай.
— До свиданья…
Когда она ушла, огромный Муравьиный Лев встряхнулся, отошел в сторону и улегся под куст досыпать. По крайней мере, этого удовольствие у мутанта еще осталось…
Лягушка
Сжег шкуру-то мою зеленую… Неужто думал — останусь? Нет, без нее жизни мне не будет, радости, как раздетая я среди них… Не стать мне человеком, да и на болота вернуться уже не можно — как посмотрят? Дура, скажут, в тину — да в сарафане расшитом. Как есть дура. Нет мне покоя, нет места, куда зарыться, укрыться с головой, как раньше — под кувшинку да в сон. Зачем, говоришь, живу? Под красотой прятаться — вот и весь смысл. Для тебя — коса моя до пояса, глаза карие, уста сахарные, а для себя — вода зеленая, водоросль влажная, листья нимфеи в капельках вечерней росы и туман. Помню, солнце встает, птицы просыпаются, цветы болотные пахнут как-то особенно, и сладко становится где-то в груди, томно, и хочется кричать от радости, ввысь глядя сквозь травинки зеленые.
Не будет этого. Аисты-аисты, вы же едите лягушек, а людям детей приносите. А я не то и не другое, что же вы мне скажете, как посмотрите? Куда же вы? Не видите… Пойду за вами. Если вы на болото — взгляну в последний раз на воду родную, а потом совсем уж в последний — на берег из-под воды. Если вы в теплые края — я с вами пойду, ноги собью, не жалко мне, дойду уж как-нибудь, буду жить в тепле да не в обиде. Подождите, аисты…
Улетели.
Гештальт
Доктор, я болен. Мое самочувствие ухудшается с каждым днем, мои листья желтеют и опадают. Доктор, я все больше ощущаю оторванность корней. К тому же мне не нравится эта бедная почва. Мои стебли гнутся, почки набухли и непрерывно ноют, наблюдаются застойные явления в цветоложе. Я бледнею, доктор. У меня задержка цветения. Помогите мне, доктор. Может быть, мне нужна подкормка? Опрыскивание? Усиленный полив? Хорошая освещенность? Может, меня следует пересадить?
Молчите, доктор. Я понял. Мне нужен новый, хороший хозяин.
Разговор
— Ты чего тут разлегся, кусок?
— Я?! Это ты тут разлегся!
— Да ты… Да я…
— Ну? Что??
— Да ты вообще непонятно на что похож, кусок коричневой субстанции неясного происхождения!
— А сам-то, продукт производства непонятно чего в непонятно что?
— Ха… Хм… Ну, один — ноль.
— Да ладно, ты тоже ничего…
— Я? Знаешь, мне кажется иногда, что я действительно… так… кусок и ничего больше.
— Да ты что? Нормальный… Говорю тебе, нормальный ты вполне!
— Чего я стою… Никому не нужный… Ты прав… Я — тупиковая ветвь эволюции…
— Прекрати немедленно! Ишь, разводит тут… Склифосовский… Ты посмотри, я вот что — никуда не гожусь?
— Ты — годишься…
— Так ведь мы с тобой похожи! Один в один! Ну, чуть силуэт отличается, а так…
— Вот я и говорю — мы с тобой просто куски…
— Эй… Ну, кончай тут…
— Молчу. Уйти не могу, но молчу…
Так и лежали на столе два куска шоколада. Молча.
Каждый предавался рефлексии.
Ангел и совенок
Темнело. Ладонь рассеяно отодвинула ветку. Серые крылья волочились за спиной — на сером не видно грязи и света. Ангел равновесия возвращался. Домой? У него нет дома. Просто возвращался. Вот и думал… Что может дать людям тот, у кого и дома-то нет?.. Есть другое, выше, сильнее, то, что не назовешь словами… Есть сила. Да, сила… А дома — нет. А значит, сила исчерпаема, ведь восстановить-то ее негде… Что может дать такой ангел людям? Что, кроме болезненной ноши, которая возникает где-то в области сердца и толкает на великие свершения?..
Что-то прошуршало в ветвях, и к ногам свалился комочек непонятного цвета. Ангел нагнулся и взял в руки… совенка. Под пыльными серыми перышками билось сердце. Совенок дышал… Жив.
Ангел шел, раздвигая правой рукой ветки. В левой, на ладони, лежал совенок. Дышал. Скоро в темноте появилось пятно еще более темное, чем воздух. Пещера. Ангел зашел внутрь и, убедившись в том, что там пусто и он никого не потревожит, сел у входа на ворох лапника. Он запахнулся в плащ цвета пыли, обнял совенка ладонями и дохнул на него. Так ангел и просидел до рассвета, вдыхая жизнь в маленький комочек…
…Ангел почувствовал шевеление на груди и открыл глаза. Светило солнце, в пещере пахло теплом. Цепляясь коготками, на нем устраивался совенок. Они переглянулись. У совенка были огромные зеленые глаза. Мир вспыхнул.
«Дом», — подумал ангел.
И проснулся.
Банальная истина
Атмосферное давление
— Добрый вечер, мадам. Как прошел день? Вы устали?
Лорина нахмурилась, медленно закрыла дверь и стянула стильный серый шарф с кистями. Эдгар поспешно принял пальто — самое модное в этом сезоне — и аккуратно повесил его на вешалку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
