Тут колдун резко обернулся. Его лицо теперь было почти синим, с искусанными до крови губами
– Ты. – Он протянул к ней дрожащую от возбуждения скрюченную руку.
Девочка пронзительно вскрикнула, подавшись назад, наткнулась на монаха и, отчаянно крича, забилась в его руках.
– Нет!… Нет!
– Ты. – Колдун шагнул к ней и заговорил громко, с подъемом, уверенный в себе и своей силе:
– Ты, презренное и никчемное существо, которому от рождения уготована судьба пребывать в невежестве и ничтожности и которому дар жизни дан впустую. Ты, жалкая маленькая тварь, волею случая удостоилась невиданного и незаслуженного тобой счастья – открыть врата Торку.
– Нет, не надо!
В ужасе я вспомнил рассказы местных жителей о пропавших без вести детях.
Колдун схватил девочку за волосы, мягкие и пушистые, и приблизил свои глаза к ее лицу. Она замерла, не в силах отвести взгляда. И тогда колдун вытащил из складок своего балахона небольшой, с тонким лезвием нож и одним умелым ударом рассек ребенку горло…
Что я должен был сделать? Сбросить оковы с души и тела? О Господи, это было еще возможно.
Кинуться вперед, вырвать у колдуна нож и прирезать его самого, а затем заколоть Мудрых, прежде чем в спину мне вонзится алебарда? Ну что ж, порой смерть лучше, чем ощущение беспомощности и бесчестия. Я бы честно погиб, перечеркнув этим все, что пришлось мне пережить, чтобы попасть сюда. Но я не выполнил бы главного, ради чего пришел в этот зал. Изменить главное было уже не в моих силах, и самое лучшее, что я мог сделать, это не делать ничего. Даже в той зыбкости и скованности, охватившей мою душу, где-то в ее глубине плескались бессильная ярость и отчаяние, ибо, клянусь, за все годы странствий и испытаний я не видел ничего более подлого, чем это. Еще тлело во мне отвращение к себе за то, что мне довелось стать свидетелем такого зрелища. Есть нечто, чего человеку видеть не должно, если он хочет остаться человеком.
Потом у меня мелькнула мысль и надежда – Боже, как я сам противен себе за это – что этот ритуал всего лишь экзамен. Останусь ли я равнодушен при виде смерти ребенка, действительно ли я на стороне Тьмы? А никакого Торка на самом деле нет.
Но мысль эта была глупа, и она продержалась в моей голове недолго. Колдун поднял с пола покрытую кабалистическими знаками чашу – она была тяжела, и он с трудом держал ее. Когда Орзак разогнулся, чаша была полна крови ребенка. Колдун лизнул кровь, по его телу пробежала сладострастная дрожь, и он забормотал какие-то слова. Я их не понял, но они будто несли в себе нестерпимый жар. Сделав три неверных шага, Орзак упал на колени и медленно вылил кровь на Цинкург. Я видел, что кровь не стекала по гладкой поверхности, а впитывалась в камень, словно вода в песок, и по мере этого Цинкург все сильнее пылал отвратительным, режущим глаза светом.
Колдун молчал. В зале висела мертвая тишина. Я не слышал даже биения собственного сердца, мне казалось, что оно остановилось, а внутренности мои наполнились желтым призрачным маревом, засасывающим меня.
И в этой вязкой тишине прозвучал сдавленный то ли хрип, то ли рычание Орзака:
– Он пришел!
***
Он пришел! Какие простые слова! Но что скрывалось за ними!
Колдун мог и не говорить этого Даже самому непробиваемому и толстокожему чурбану стало бы понятно: в этот мир пришло Чудовище. Нет, у него не было горящих глаз и разинутой, усеянной острыми клыками пасти, не было видно когтей-кинжалов, готовых растерзать жертву. Его вообще не было видно. Но его присутствие ощущалось так же явственно, как если бы оно переливалось сейчас всеми красками или источало смрад Я не люблю лягушек и не переношу змей. И не только из-за опасного яда. Просто в них есть что-то противное природе человеческой, что-то скользкое, неприятное, холодное. Бывает, в лесу рукой случайно коснешься змеи. Если это чувство мысленно увеличить в тысячу раз, можно будет получить слабое представление о том, какие ощущения владели мной. Но нет таких слов, которые могли бы выразить их глубину.
Ужас овладел всеми. Несмотря на то что здесь собрались лишь самые преданные слуги сатаны, я был уверен, что и им гость вряд ли пришелся по нутру. Прошло некоторое время, и постороннему наблюдателю могло бы показаться, что ничего не происходит Между тем давление, обрушившееся на меня, едва я перешагнул порог зала, росло с каждым мигом, равно как становились все выше волны всепроникающего отвращения, которые грозили свести мой разум в пучину безумия и хаоса, откуда не будет возврата. Предметы вокруг теряли контуры, мир становился все более неопределенным и размытым, и мое сознание с трудом находило, за что зацепиться, чтобы удержаться на грани разума.
Я напряг то, что осталось от моей некогда несгибаемой воли, голова просветлела, и я воззвал к Богу, читая про себя «Отче наш», взывая о помощи. Но место сие надежно скрыто под покровом Тьмы, которая простерла свои крыла над этой обителью зла. Нет сюда доступа Богу, а значит, нет мне спасения.
На грани безумия я держался из последних сил. Каждая минута дорого стоила мне, но я терпел. И зажглась во мне надежда: а может, все же выдержу. Торк – порождение дикого кошмара, ты создан людским невежеством и глупостью, ты должен отступить перед человеческим разумом.
И надежда крепла, переходила в уверенность – выдержу!…
Но тщетные надежды недолго согревали меня, Вскоре стало ясно: все происходящее лишь прелюдия перед приходом Торка. Самое главное впереди.
И тут я увидел его собственными глазами.
Бесформенный косматый желтый мрак рядом с Цинкургом – это и есть Торк. Он только что перешагнул порог вещественного мира, был еще сонлив, медлителен, но быстро набирался сил. Его злоба и энергия, столько лет дремавшие, как и положено богам умерших религий, теперь вливались в нашу Вселенную, точнее, в этот монастырский зал.
Торк пришел сегодня неспроста… Он пришел за добычей. Он пришел за мной.
Медленно, с усилием Торк разомкнул очи и начал обшаривать ими зал. От этого взора не скрыться, не спрятаться.
В сердце мое вошла ледяная игла – взор Чудовища остановился на мне. Я попал в ловушку, и капкан захлопнулся. Самое худшее то, что после смерти мой разум, моя душа попадут в надежные цепи, станут игрушкой, вещью, забавой кровавого бога" пришедшего из глубин мрачного прошлого. И кто знает, через сколько тысяч лет мне удастся порвать эти цепи и освободиться.
Я не знаю, видел ли кто-нибудь еще, как от косматого сгустка желтого тумана отделился клубок и пополз в мою сторону… Сначала медленно, неуверенно, но с каждой секундой все быстрее.
Если бы в этот миг я решил бросить все, бежать, скрыться, все равно было бы уже поздно, время для этого безвозвратно упущено. Еще минуту назад, хоть с трудом, но я смог бы овладеть собой, заставить себя двигаться, но теперь это оказалось совершенно невозможным. Тело стало чугунным, мой разум окаменел. Я не мог моргнуть, двинуть пальцем. Я мог лишь немигающим взором смотреть, как приближается ко мне Торк. Я был гол, беззащитен, обречен.
Будто для того, чтобы усилить мои муки, Чудовище надвигалось неторопливо, уверенно. Торк очнулся окончательно и успел пообвыкнуться в новом месте. Ему надоело возвращаться обратно без добычи. Теперь он знал, что нашел то, что искал. На этот раз он пробудился не зря и вернется с жертвой. Как когда-то, тысячи лет назад, когда он был божеством большого жестокого народа, не жалевшего для него крови.
Желтый туман коснулся моих ног, и все тело пронзила боль. Противоречивое ощущение – будто меня одновременно кинули в снег и положили на сковороду. Легко преодолев сопротивление, Чудовище вошло в меня
Что это было, какими словами выразить то, что я узнал о нем? Зло? Ненависть? Нет. Безмерное равнодушие, презрение и пустота – бесконечная черная пустота, гораздо более страшная, чем ярость и безумие диких страстей. Эта пустота и была причиной бесконечной безысходности и отвращения, вспыхнувших во мне. Нет, описать сие невозможно, это можно лишь ощутить самому. Но только не родилось пока на свете таких врагов, которым я мог бы пожелать этого.
Еще миг – и косматая желтая Тьма поглотила меня, овладела всем моим существом, без остатка. Невесомая, неощутимая материя, бездонная пустота, куда уходили мое тепло, моя жизнь.
Я мог четко и ясно видеть, что происходит в зале. Братья поворачивались ко мне, пялились на меня. Они видели, что Чудовище схватило меня. Аббат взирал на меня с равнодушием, чем-то схожим с равнодушием и бесстрастием Торка. Итальянец – с искренним, почти детским любопытством, как глядят на взрезывание лягушки. Лагут – со злорадством и торжеством, он сладострастно желал увидеть мои муки и мою смерть. Все трое Мудрых были бы довольны таким исходом. Должен был умереть тот, кто бросил им вызов, кто возымел наглость прийти к ним, иерархам Ордена, и требовать что-то. Теперь все кончено. Теперь понятно, что душа Магистра Хаункаса не принадлежит безраздельно Тьме и что Торк уйдет ублаженный.
