...Когда всадники прибыли в Андархан, первыми увидали их из-за стен голые мальчишки. Узнав Хамдама, они бросились роем, точно шмели, и разлетелись по всему кишлаку. Через несколько минут кишлак уже знал о необыкновенном возвращении.
Хамдам остановился у чайханы. Не слезая с седла, он принял пиалу, выпил чай одним глотком, отказался от лепешки и кивком приказал Юсупу медленно следовать за ним. Он желал всем показаться в кишлаке. Мужчины выбегали из дворов, за мужчинами теснились женщины, забыв про свои покрывала.
Хамдам ехал не торопясь, посередине улицы, отвечая на приветствия улыбкой. Кривая шашка с серебряной кавказской насечкой, с красным орденским офицерским темляком висела у него на боку. Обрезанный карабин торчал за спиной. Вооружение он получил в Коканде, сам выбирал его в цейхгаузе при помощи Назар-Коссая. Рукояткой камчи он постукивал по передней луке седла. Конь прядал ушами, прислушиваясь к звукам.
Кишлачный поп, мулла, толкаясь локтями и отпихивая старух, выбежал навстречу Хамдаму. Но и для него у Хамдама не нашлось больше чести, чем для остальных. Хамдам ответил на приветствие муллы так же небрежно.
Около дома склонились перед ним два верных джигита, Насыров и Сапар. Обе жены, Рази-Биби и Садихон, в нарядных одеждах, дожидались его на балахане**. Он прошел в дом, сопровождаемый Насыровым.
Юсуп передал коней джигиту Сапару.
Сапар (это была их первая встреча с глазу на глаз) одним взглядом окинул Юсупа, прицениваясь к нему. Потом ухмыльнулся и взял поводья от обеих лошадей.
- Ты кто же будешь? - спросил он Юсупа.
- Секретарь, - ответил Юсуп.
- Мирза? Хоп, хоп! - загадочно сказал Сапар.
Сапару Юсуп не понравился. "Голову держит высоко. Чужой!" - решил он. Он боялся, как бы новый молодой джигит не оттер его от Хамдама.
Приняв коней, Сапар расседлал их, поводил по двору, напоил. Над усадьбой взвился желтый густой дым. Женщины уже суетились, приготавливая на дворе пищу.
Насыров вышел, чтобы взглянуть на Юсупа, весело щелкнул языком и отправился к чайхане. Народ толпился и шумел под навесом. Козак Насыров объявил, что завтра в это же время вернется домой сын Хамдама, Абдулла. И не успели еще люди опомниться от этого нового неожиданного известия, как Насыров, смеясь, сообщил другое, не менее поразительное.
- Все видали Хамдама? - спросил Насыров. Потом важно откашлялся в кулак и сказал: - Слушайте. Теперь он - советская власть.
Люди тупо взглянули в лицо джигиту. Мулла рванул грязную красную бороденку. Его фиолетовые щечки вспыхнули, точно уголь, он обругал джигита. Бедные и богатые разошлись недоумевая. Дома богачи плевались, раздраженные этой изменой. Бедняки притаились. Даже в беседе с женой они не рисковали обмолвиться - скажи что-нибудь, а потом жена вынесет это на базар.
В этот же вечер джигит Сапар, когда все люди разошлись со двора, поймал Хамдама на галерейке дома и, боязливо оглянувшись, сказал ему:
- Отец, это я застрелил Аввакумова у мазара.
У Хамдама загорелись глаза. Он рванулся к Сапару, чтобы его обнять, но мгновенно потушил свой порыв, опустил голову, как-то сник, сделал вид, что ничего не слыхал. Потом он холодно сказал Сапару:
- Отправь завтра пять баранов в Коканд, к торговке Агари!
Когда Хамдам ушел в дом, джигит почувствовал, что Хамдам покрывает его преступление, и в эту минуту он решил до могилы быть верным своему мудрому и честолюбивому хозяину.
5
Хамдам на следующий день собрал своих джигитов. Первым пришел Сапар, за ним еще человек десять. Им было приказано пойти по домам для сбора оружия. Они повиновались Хамдаму так же беспрекословно, как и раньше.
Никто из домохозяев не сопротивлялся.
Козак Насыров с джигитами разрывал дворы и кукурузные участки, выкапывая револьверы, боевые патроны и трехлинейные винтовки. Хамдам не выходил на улицу. Обложенный подушками он сидел на галерейке. Рядом с ним находился Юсуп.
Хамдам диктовал ему письмо в Коканд:
- "Иргаш не желает подчиниться советской власти, он встречает ее с проклятиями..."
Юсуп, недоумевая, прервал письмо и спросил у Хамдама:
- Разве ты говорил с Иргашом?
- Я посылал к нему доверенных людей. Люди сказали, - ответил Хамдам и недовольным жестом заставил Юсупа продолжать работу. - Ты пиши! - сказал он Юсупу. - Твое дело - писать, мое - говорить.
Юсуп сидел на корточках, спиной упираясь в столбик галерейки, слушая ровный и хриплый голос Хамдама.
- "Сегодня, закончив сбор оружия в Андархане, я отправлюсь в другие города и кишлаки, - важно диктовал Хамдам. - Потом я вернусь обратно".
Дальше Хамдам перечислял по именам всех тех людей, у которых были обнаружены боевые запасы. В этот перечень не вошли имена старых джигитов, верных Хамдаму. Хамдам расписывал реквизицию как военный подвиг и в конце своего длинного послания, призывая милость бога на кокандские власти, просил помнить, что он, Хамдам, всегда готов выполнить любое поручение.
- "Мои руки подчиняются вашей голове, а мою голову я отдаю вам в руки", - сказал он и усмехнулся. - Написано?
- Написано, - ответил Юсуп.
Хамдам вынул из кармана штанов маленький штамп, полученный в Коканде, велел Юсупу слегка помазать его чернилами и, еще подышав на него, поставил свою печать в конце письма. По обычаю, эта печать заменяла его личную подпись.
День уходил. Тени становились с каждым часом длиннее. Около галерейки вырастала гора оружия. Никто из кишлака сегодня не выбрался в поле. Не до того было. Все были взбудоражены. Дехкане, проходя мимо стены, за которой скрывался Хамдам, встревоженно глядели на нее, как будто что-то можно было увидеть сквозь глину.
- Даже баев задел! Все-таки убыток им. Неужели это по своей воле? говорили они между собой. - Посмотрим, что будет дальше.
Языки развязались. Всюду - женщины во дворах, мужчины на улице беседовали о Хамдаме. Старики, брызгая слюной, поносили его. В особенности его друг, Дадабай, дошел до неистовства. (Дадабая также выпустили недавно из кокандской тюрьмы; следствие установило полную его непричастность к убийству Аввакумова.)
- Мусульмане! - кричал он. - Хамдам - купленный человек! Напрасно кяфиры верят ему. Хамдам - предатель! Хамдам - сам собака и сын собаки! Вернувшись из Коканда, он только усмехается. Вы, почтенные люди, вспомните его странные речи! Он говорил, что черное - черное, а белое - белое. Он всегда произносил серые слова. У джадидов выучился этот человек подлому языку.
Бедняки, слушая брань, остерегались спорить с богатым Дадабаем. Дадабай был известен в кишлаке как человек, живущий по правилам бога. Богатство не мешало ему быть правдивым. Уж таков был Дадабай! Вот почему его крики смущали не только богачей.
Когда по приказу Хамдама джигиты стали разгонять с площади народ, Дадабай плюнул в лицо Насырову. После этого, связав Дадабаю руки, джигиты привели его к Хамдаму. Хамдам выругал их, приказал немедленно развязать Дадабая и, вежливо кланяясь, предложил ему почетное место.
- Друг, - ласково сказал он, - я знаю все твои речи. Ты ответь мне только на один вопрос: сколько я получил за измену?
- Я не смотрел, что у тебя за пазухой, - ворчливо ответил Дадабай.
Желтый, тощий и длинный, что жердь, Дадабай смотрел в одну точку, прислушиваясь к голосам во дворе и в доме. Делал это он только затем, чтобы отвлечься и не встретиться взглядом с Хамдамом. Он боялся, что не сдержит себя и даже здесь, в доме Хамдама, поступит с ним так, как только что поступил на площади с Насыровым. Он был пленником своей крови. Когда она начинала биться у него под кожей висков, он забывал всякую осторожность, все приличия старика и мужчины.
- Ты можешь сохранить тайну? - спокойным и тихим голосом спросил Хамдам Дадабая. - Это такая тайна, которая по нашим временам не доверяется ни отцу, ни другу.
С Дадабаем, старинным приятелем, Хамдам захотел было посоветоваться о джадиде Кариме. Захотел взвесить уклончивые и глухие слова джадида. "Только с Дадабаем можно говорить об этом!" - подумал он. Но Дадабай не ответил. И в эту минуту Хамдам, готовый разболтаться, внезапно изменил свое намерение.
- Я за большевиков, русских и джадидов, - твердо заявил он, радуясь тому, что удержался от откровенности. - Потому что народ не хочет ни царя, ни хана, ни фабрикантов. Помнишь Андижан? Что не вышло двадцать лет тому назад, неужели выйдет теперь?
Дадабай пожал плечами. Он размышлял о народе, и ему хотелось сказать, что народ пребывает в раздумье. Но добросовестность остановила его от высказывания. "Кто его знает, что надо дехканам? - подумал он. - Люди, конечно, хотят жить привольно и богато. Народ, конечно, не хочет ни царя, ни купцов, ни басмачей, мешающих покою. Есть ли в мире покой? Тысячи лет в страданиях живет земля. Новые люди обещают счастье. Может быть, оно у них в чалме, как белые голуби в шапках у фокусника. Народ всегда мечтал. Ладно, пусть мечтает! Тем более что эти мечты красивы". Пока он думал обо всем этом, его гнев остыл, и тогда он спросил у Хамдама:
