Итак, когда мы говорим об иных измерениях, тогда имеем в виду Бытие или existence высшего порядка, по сравнению с которым низшее явится бесконечно малым, как бы ничто, и наоборот — для низшего высший порядок Бытия будет бесконечно великим.
Одна из важнейших для нас мыслей есть постоянная память, что мы должны в пределах данного нам времени реализовать, актуализировать заключенные в человеке потенции. И все, что будет реализовано, пребудет в вечности. Все, что упущено — потерянное время, составит, возможно, пустоту и неполноту нашей вечности.
Естественный разум в нашем данном состоянии, будучи тварным, не имеет возможности познавать нетварное, когда исходит из самого себя. Но Бог «вдунул в лицо его (человека) дыхание жизни» нетварной (Быт. 2:7), и в силу сего разум наш по природе своей является причастным нетварного начала и может познавать не только тварное, но и Божественное. Познание наше выражается в облечении в свойственные разуму логические формы того, что воспринято чувственно или интуитивно (духовно). В акте самоанализа познание разлагается на естественное (эмпирическое) и на откровенное свыше, как познание того, что лежит за гранями доступного человеку произвольного опыта-эксперимента. После многих лет молитвы, соединяющей ум и сердце, мы приходим в состояние, когда и ум, и сердце одновременно и совокупно живут данное Богом Откровение. В таком случае и любовь, и познание сливаются в свойственное им онтологическое единство, и человек восстанавливается в своем первозданном просторе — целости. Тогда молитва перестает быть выражаемой словами.
Заповедь говорит: «Возлюби Бога всем сердцем, всею душою, всем помышлением (разумением) твоим» (Мф. 22:37). Вначале важно возлюбить Бога всем сердцем. Когда; сия любовь дана, тогда нет нужды до некоторого времени осмыслить ее. Своей сладостью она влечет к себе ум, который в изумлении рассматривает ее. Позднее, когда любовь утвердится внутри человека, разум стремится к свойственной ему форме познания. Этот процесс медлителен.
Когда приходит уразумение, тогда и ум возгорается любовью к Богу. В соединении с любовью сердца это становится совершенством.
Необходимо иметь в виду, что и на путях мысленного сосредоточения (рассудочной медитации) о таинствах веры и тайнах бытия возможно столь сильное увлечение ума, что он, всецело сосредоточившись на своих мысленных образах, потеряет ощущение времени и окружающего его вещественного мира. В этом состоянии ум человеческий имеет ощущение, подобное свету, но это не есть несозданный свет Божества, и принявший его за таковой встал на путь заблуждения. Мир умный, мир отвлеченных идей по своему светозарен, но это еще естественный свет ума, светоподобная сфера мысли, это состояние отвлеченных мысленных созерцаний, доступное человеку по естеству, но не вышеестественное богообщение: Бог не есть мир идей. Бог есть конкретное, подлинное, личное бытие. Бог есть воистину Живой Бог.
Кто на опыте познал только первое из названных состояний, тот, слыша о видении Фаворского света, может принять свое видение как видение несозданного света. Но кто познал и то, и другое, тот знает различие между несозданным Божественным светом и естественным светом ума.
Есть еще нечто, именуемое светом, а именно — наука, свет научного познания. «Ученье — свет, а неученье — тьма». И свет научного познания, и свет отвлеченных умных созерцаний — качественно отличаются от Божественного, хотя многие склонны приписать ему Божественные качества, тогда как он есть только тварный, свойственный естеству человеческому, но действительно носящий в себе образ Божий.
[Невозможно в наше время прочитать] хотя бы и самую малую часть «написанных книг». Все мы стали «невеждами» при всем исключительно умноженном росте всякого рода познаний, усвоенных каждым из нас в нашей интенсивной работе. Нет уже «универсальной учености». Ни один из людей не имеет в своем распоряжении достаточного времени для прочтения даже того, что непосредственно относится к его «специальности». Учитывая это, я постараюсь возможно меньше останавливаться на предметах, которые предполагаю как общеизвестные; буду ограничиваться нередко одним «намеком», чтобы быть понятым в контексте моего опыта. Больше того, буду умалчивать очень многое, чтобы не удлинить повествования. Удовлетворюсь вполне, если удастся только наметить основную тему — главную проблему всей моей жизни.
«Любишь ли ты Меня?» И если сердце отвечает Ему: «Ей, Господи, Ты веси, яко люблю Тя» (Ин. 21:17), то тема исчерпана в самой глубине ее. «Любишь ли меня?» — в этом все. Если же мы видим, что этой любви нет, если из плана совершенства любви надо как-то спускаться, чтобы очистить внутри нас место для этой любви, то тема становится более обширной, «широкой». Если же спускаться еще ниже, то она станет просто неисчерпаемою.
Доктрина и жизненные проявления должны составлять согласное единство — принцип древней греческой философии, особенно сильно и глубоко свойственный, Сократу. По учению последнего, подлинно нравственная жизнь возможна только при условии истинного знания, то есть правильного понимания всех вещей. Последнее ложится в основание правильных действий. Где нет правильного понимания вещей, там не может быть (не приходится ожидать) правильных действий.
В основу своей философии Сократ положил принцип (метод) самопознания, что приводило к принципу: человек есть мера всех вещей. Но человек не может знать себя до конца, то есть где пределы его возможностей. Кто из людей действительно имеет право сказать о себе, что он достиг последнего возможного предела, доступного человеческому разуму? Философ исходит из самого себя. Мы же полагаем в основание всех знаний не себя самого, а Христа. Он для нас — мера всех вещей: Божественных и человеческих. Из примера Христа мы утверждаем без колебаний, что научный метод познания не исчерпывает всего Бытия. Можно признать правильным положение, что всякое познание наше достоверно только тогда, когда в его основе лежит наш реальный опыт-эксперимент, и это положение вполне приложимо и к нашему духовному познанию. Мы лишены возможности организовывать наши эксперименты, потому что наш опыт является соединением действия Божия, независимого от нас, с нашим действием.
Мы не отвергаем философию, но знаем, что в ее границы не вмещается вся совокупность Бытия. Сия последняя доступна только Творцу всяческих. И мы, сознавая относительную правду философии — человек есть мера всех вещей, идем дальше сего положения: Бог единственно знает абсолютным образом пределы, доступные человеку. Для нас Христос есть мера всех вещей: Божественных и человеческих. И Он открыл нам область духовного познания, которое лежит за пределами научного метода.
Невозможно нам исчерпать данного нам Откровения. Будучи тварями, возникающими из ничто, мы не в силах до конца познать нетварное Перво-Бытие так, как Сам Он знает Себя. Но вот апостол Павел пишет: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан» (1 Кор. 13:12). «Тогда же» — ПО ИСХОДЕ из настоящей (земной) формы жизни. Даже до наших дней весь христианский мир пребывает в муках творческого освоения Триединства Бога. Те, кто стремились и еще стремятся постигнуть Божество интеллектуально, не получают силу жизни вечной.
Общение с Богом и познание Его возможно только при условии благоволения Самого абсолютно свободного, не подлежащего никакому понуждению Бога. Это общение, до известной степени, обусловлено и стремлением к тому и самого человека, но стремлением, согласным с заповедями Бога. Никакое насильственное действование, никакая система аскетических упражнений, не преследующих сохранения Христовых заповедей, не приводит к цели. Это обстоятельство своим следствием имеет тот факт, что христианские подвижники все свои силы сосредоточивают на стремлении к тому смирению, которое привлекает Божию благодать. Их не увлекают никакие иные достижения. Они обычно не производят никакого впечатления внешнего. Они скромны, просты, ничем не блещут. Они много страдают, страдают, доколе не выгорит, не выжжется из них всякий след возношения. Но когда придет к ним Бог, тогда они восхищаются в мир вечного Света. Подлинный подвижник ценит больше терпение скорби, то есть креста своего. В этом протекает его жизнь. Он знает, что когда придет Бог, тогда же сможет он остаться в живых на земле. Немногим было дано испытать «пришествие Царства Божия в силе прежде смерти» (см: Мк. 9:1). Совершенную же благодать естество человеческое не может понести.
До сего времени было сделано несколько попыток создать нашу христианскую космологию. Сама по себе идея эта вполне оправдана, особенно в наше время чрезмерных научных претензий. Однако заранее возможно сказать, что все такие попытки (создания христианской космологии) обречены на недолгую жизнь и на общую эфемерность научных теорий. Научным теориям прощается их эфемерность, но христианскому благовестию не прощаются подобные несовершенства. Только на некоторое более или менее короткое время эти попытки могут как-то удовлетворить некоторые пытливые умы, и затем непременно обнаружится их недостаточность. Почему так? Да потому, что в состоянии видения несозданного Света человек воспринимает (ощущает) и себя самого как свет невещественный, и всю окружающую его материальную реальность как утерявшую свою материальную консистенцию, свою «тяжесть», и ставшую духовною. Если принять во внимание сей опыт, то не остается ни «точки отправления», ни соответствующего языка для выражения сей космологии. Возможно сказать, что все до сего времени бывшие попытки включали в себя богословско-философские элементы в их соединении с научными данными эпохи. Иначе говоря, все они носят на себе печать того восприятия мира, которое свойственно падшему человеку, тогда как христианскую космологию должно строить, исходя из благодатного состояния видения первичной идеи Бога Отца о Человеке, сем тварном боге, и мирокосмосе. Сия христианская космология недоступна пребывающему всецело в состоянии падения; особенно тем, кто упорно дико отвергает всякую метафизику, считая материальный мир единственною реальностью, а благовестие о воскресении — наивным мифом, состояние же видения несозданного Света — психической болезнью, подлежащей лечению электрошоками.
