-- Отвратительная жаба! -- кричала она.-- Свинья -- вот ты кто!
Француз, закрыв глаза, не мешал расправе над собой; его печальное лицо было исполнено человеческого достоинства. Рыбаки широко улыбались.
-- Аlors! -- Один из них бросил конец Мунни.-- Аllons-y!3
Мунни с надеждой посмотрел на брошенный ему конец; потом вспомнил, что он голый, и покачал головой. Только этого ему сегодня не хватало -появиться в голом виде перед женщиной; она-то все еще треплет неудачливого моряка за уши, называя его жабой и свиньей.
-- Я в полном порядке, все о'кей.-- Он глядел на добродушные, загорелые, насмешливые лица рыбаков, привыкших к разным комическим случаям на море, к спасению людей.-- О'кей, о'кей! Je voudrais bien nager!1 О'кей!
-- О'кей, о'кей! -- повторяли рыбаки смеясь, будто он сказал что-то невероятно смешное. Вытащили из воды конец, дружески ему помахали, развернулись и направились к берегу, таща за собой на буксире перевернувшуюся лодку. Вместе с грохотом двигателя до Мунни все еще доносились крики женщины.
"Все обошлось,-- думал Мунни.-- По крайней мере, они поняли мой французский". Кажется, он проплыл от пляжа несколько миль -- и как это ему удалось... Никогда еще так далеко не заплывал в своей жизни. На берегу, у самой кромки воды,-- Берт и Марта -- две маленькие, резко очерченные фигурки, от них на фоне заходящего солнца простираются длинные тени... Сделав глубокий вдох, поплыл назад.
Собравшись с силами, проплывал ярдов десять, потом отдыхал, и ему опять казалось, что он вовсе не плывет, а стоит на одном месте, попросту размахивает руками... В конце концов, опустив ноги, он почувствовал под ними дно; но здесь еще довольно глубоко, по шею, и он, оторвав ноги от песка, опять упрямо пустился вплавь, по-видимому для показухи, хотя для чего это сейчас? Поплыл по всем правилам, поднимая брызги, кролем, активно, быстро гребя руками, покуда они не зачерпнули на дне песок. Тогда он встал; немного качает, но все же он стоит и даже заставляет себя улыбаться. Едва передвигаясь, голый, он побрел туда, где рядом с его одеждой стояли Берт и Марта; с него скатывались ручейки воды.
-- Ну, из какой ты части Швейцарии, приятель? -- проговорил Берт, когда он, наклонившись, взял в руки полотенце и стал энергично растирать застывшее тело; он весь дрожал, растирая себя грубой тканью. Услышал, как Марта засмеялась; вытерся насухо, делал это долго; дрожь его не унималась; он уже устал и не собирался прикрывать свою наготу.
В отель приехали без единого слова. Там Мунни сказал -- ему нужно немного полежать, отдохнуть; они с ним согласились: конечно, отдых сейчас -это самое главное.
Спал он плохо, все время ворочался -- в ушах полно морской воды, кровь стучит в них, как далекий, ритмичный прибой. Явился Берт -- пора обедать. Мунни голода не чувствовал, ему хотелось только одного -- как следует отдохнуть.
-- После обеда мы идем в казино,-- сообщил Берт.-- Может, зайти? Пойдешь с нами?
-- Нет,-- отказался Мунни,-- сегодня мне явно не повезет.
В темной комнате наступило молчание; Берт подумал, потом пожелал:
-- В таком случае, спокойной ночи. Выспись как следует, толстяк.-- И вышел.
Оставшись один, Мунни уставился в потолок, на котором бродили черные тени, и размышлял: "Я ведь совсем не толстый. Почему он так меня называет? Все началось только с середины лета". Снова заснул и проснулся, услыхав шум двигателя подъехавшего к отелю автомобиля. Послышались мягкие шаги на лестнице. Кто-то прошел мимо его двери, поднялся на этаж выше; там отворилась дверь и тихо закрылась. А Мунни снова закрыл глаза, пытаясь заснуть.
Когда проснулся, наволочка оказалась влажной: морская вода вылилась из ушей. Сейчас он чувствовал себя значительно лучше; сел в кровати -- кровь уже не стучит в ушах. Включил свет, посмотрел на кровать Берта -- его нет. Бросил взгляд на свои часы: четыре тридцать. Вылез из кровати, зажег сигарету, подошел к окну, распахнул его. Луна уже садится, а море отсюда кажется облитым молоком, и от него доносится ровный, ворчливый гул, словно бормочет старик, сожалеющий о прожитой жизни.
На мгновение Мунни задумался: интересно, где бы он был сейчас, если бы не подвернулся этот рыбацкий баркас для ловли тунца? Погасив сигарету, начал собирать вещи. Когда закончил, увидел, что на его брелоке запасной ключ от машины; написал короткую записку Берту, сообщив, что решил уехать в Париж. Намеревался добраться туда вовремя, чтобы не пропустить пароход домой, и был уверен, что не причинит ему этим своим решением никакого неудобства -- Берт его, конечно, поймет. О Марте в записке не упомянул. После этого отнес сумку к машине через весь отель и бросил на сиденье, рядом с местом водителя.
Надев плащ и натянув перчатки, завел машину и осторожно поехал по дорожке не оглядываясь, не разбудил ли кого-нибудь грохотом двигателя, или, может, кто-то подошел к окну и провожает его взглядом.
В низинах по дороге стоял туман; Мунни ехал медленно -- за окном сыпал мелкий дождь. Ритмичная работа тяжело вздыхающих "дворников" на стекле, яркий свет передних фар во влажной мгле завораживали его, машину он вел, ни о чем больше не думая.
Только когда проезжал мимо Байонны, начало рассветать; выключил фары. Серая лента дороги раскручивалась перед ним; поблескивал асфальт. Только теперь, когда ехал между двумя рядами темных сосен неподалеку от Ле-Ланда, позволил себе вспомнить прошлый день и прошлую ночь. И незаметно для себя пришел к выводу: во всем виноват сам -- позволил лету продлиться на один день, а это слишком долго.
ОСВЕЩЕННЫЕ СОЛНЦЕМ БЕРЕГА ЛЕТЫ1
Хью Форстер никогда ничего не забывал. Помнил дату битвы в гавани Нью-Колд (31 мая -- 12 июня 1864 года); фамилию своего учителя в первом классе (Уэбел -- рыжий, грузный, без ресниц, сорок один год); рекордное число посланных передач в ходе одной игры в бейсбол в Национальной лиге (Диззи Дин, Сент-Луис Кардс, 30 июля 1933 года; в команде семнадцать человек) против "Новичков"; пятую строчку "К жаворонку" Шелли ("Сколько усилий ради спонтанного искусства"); адрес девушки, которую впервые поцеловал (Прюданс Коллингвуд, 248, Ист-Саут-Тампл-стрит, Солт-Лейк-Сити, штат Юта; 14 марта 1918 года); даты трех разделов Польши и разрушения Иерусалимского храма (1772, 1793, 1795 и 70 гг. н. э.); число кораблей, захваченных адмиралом Нельсоном2 в битве при Трафальгаре (двадцать); профессию главного действующего лица романа Фрэнка Норриса3 "Мактиш" (зубной врач); имя ученого, получившего Пулитцеровскую премию по истории в 1925 году (Фредерик Л. Пэксон); кличку лошади -- победительницы зимних дерби в Эпсоне в 1923 году (Папирус); свой номерной знак при призыве в армию в 1940 году (4726); величину своего верхнего и нижнего кровяного давления (сто шестьдесят пять на девяносто -- слишком высокое); свою группу крови (0), силу зрения (сорок выше двадцати для правого глаза, тридцать выше двадцати -- для левого); что ему сказал босс, когда в первый раз его прогнали с работы ("Я лучше приобрету себе машину для выполнения твоей работы"), и что сказала жена, когда он сделал ей предложение ("Я хочу жить в Нью-Йорке"); настоящее имя Ленина (Владимир Ильич Ульянов) и отчего умер французский король Людовик XIV (гангрена ноги). Еще он помнил различные виды птиц; средние глубины судоходных рек Америки; имена (настоящие и псевдонимы) всех римских пап, включая и тех, которые правили в Авиньоне1; среднее расстояние, которое преодолевает мяч после ударов битой Гарри Хейлмана и Хейни Грота; даты всех полных солнечных затмений со времен царствования Карла Великого; скорость звука; где находится могила Д.-Г. Лоуренса2; все "Рубайи" Омара Хайяма; численность населения исчезнувшего с лица земли поселка Роаноке; скорострельность автоматической винтовки Браунинга; военные кампании, осуществленные Цезарем в Галлии и Британии; имя пастушки из "Как вам это понравится" Шекспира; сколько у него на счету денег в "Кемикэл бэнк энд траст" на утро 7 декабря 1941 года (236 758 долларов).
Потом он вдруг забыл про двадцать четвертую годовщину своей свадьбы (25 января). Его жена Нарцисса как-то странно глядела на него в то утро, а он, спокойно читая вчерашнюю вечернюю газету, размышлял: нет, в Вашингтоне никогда не будет порядка; но это, нужно сказать, его не сильно трогало. Пришло письмо от их сына, который учился в Алабамском университете,-- он сунул его в карман, даже не распечатывая. Адресовано только ему, и он заранее знает, о чем там речь: сын снова просит денег. Мортон обычно адресовал свои старательные, прилежные письма домой обоим родителям. В Алабаме учился в силу необходимости, так как оценки его при собеседованиях оказались не столь высокими, чтобы открыть ему доступ в такие престижные университеты, как Йельский, Дортмутский, высшее учебное заведение Уильямса, Антиохия, колледж Нью-Йорк-Сити или даже Колорадский.
Нарцисса поинтересовалась, не приготовить ли рыбу на обед; он ответил: "Ради бога", но она тут же заявила, что покупать сейчас рыбу -- это настоящее преступление, насколько она дорога, и он согласился с ней: нет так нет. Осведомилась, нет ли у него неприятностей; он заверил жену, что все в порядке, поцеловал ее и, покинув свой дом на 224-й улице, направился к метро, где ему пришлось простоять в плотной толпе всю дорогу до самого офиса, и он стоя читал утреннюю газету. Родители Нарциссы какое-то время жили во Франции -- отсюда и ее редкое имя, он уже давно к нему привык. Читая газету в переполненном вагоне, он без особой ярости желал, чтобы все те люди, о которых пишут в газетах, куда-нибудь исчезли.
