Вся троица неслась сломя голову по окраинным улицам Ниццы -- угрожающие крики за спиной становились все слабее. Берт бежал резво, пофыркивая; все время тряс правой рукой, занемевшей от силы того удара в твердый череп немца, и спрашивал теперь у Мунни:
-- Из какой ты части Швейцарии, приятель? Из Лейпцига? Нюрнберга?
Через полчаса уже мирно сидели в баре, и все это происшествие казалось им смешным, забавным. Потом до конца лета, если кто-то из них совершал какой-то опрометчивый или глупый поступок, другие его непременно спрашивали недоверчиво:
-- Ты из какой части Швейцарии?
Берт помахивал бутылкой, поглядывал сияющими глазами на гавань.
-- По-моему, мне пора приступить к оказанию нового вида услуг туристам: внесезонные турне по слегка запущенным достопримечательностям. Сам лично напишу брошюру под таким названием: "Узнайте наконец, что такое истинное блаженство,-- будьте старомодны! Откажитесь от своего прежнего спутника во время предстоящего отпуска на следующий год!" Послушай, Мунни, твой отец согласится обеспечить нас стартовым капиталом, как ты думаешь?
Берт почему-то был неколебимо уверен, что отец Мунни -- очень состоятельный человек, у него солидное богатство и он с радостью схватится за любое необычное деловое предложение, а Берт с великой радостью такие предложения сделает. Среди проектов -- закладка рощи авокадо возле Граса, строительство подвесной канатной дороги длиной четыре тысячи футов для лыжников в Испанских Пиренеях, в деревне, где насчитывается всего двадцать два дома. Все эти сногсшибательные проекты, кроме значительных капиталовложений со стороны отца Мунни, предполагали и постоянное пребывание его, Берта, в Европе, в качестве главного менеджера.
-- Мунни,-- обратился к нему Берт,-- не кажется ли тебе, что пора послать твоему отцу телеграмму?
-- Нет, не кажется,-- буркнул Мунни.
-- Подумай хорошенько,-- продолжал Берт,-- такой шанс на всю жизнь один. Зачем ему цепляться за свои деньги? Когда наступит его прискорбная кончина, они перейдут в руки наследников, и все дела! Ну, если не хочешь, я как-нибудь выкручусь. Чтобы заработать доллары -- целую кучу,-- есть немало способов, кроме как попросить их у твоего папы.
Берт долго, пытливо разглядывал Марту -- та уже приступила к винограду -- и потом обратился к ней:
-- Послушай, Марта, тебе известно, что ты сама представляешь источник громадных потенциальных доходов?
-- Я намерена подарить свое тело науке,-- откликнулась Марта,-- но только когда мне стукнет восемьдесят пять, не раньше.
-- Главное,-- предостерег Берт,-- не выходить замуж за американца.
-- Сообщи имя такого человека нашему комитету,-- предложила Марта.
-- Америка не место для красивых женщин,-- разглагольствовал Берт.-Дома там становятся все меньше, прислуга стоит все дороже; любая красотка вскоре оказывается в уютном маленьком гнездышке в Скарсдейле, в окружении телевизоров и прочих устройств, призванных облегчить домашний труд, и к ней устремляется поток приглашений вступить в ассоциацию "Родители -- учителя".
Он подумал немного и продолжал:
-- Нет, красивая женщина чувствует себя гораздо лучше в стране несколько разлагающейся, управляемой неэкономическими законами,-- ну, в такой, например, как Франция. Можешь выйти замуж за приятного сорокапятилетнего старичка, с опрятными усами и крупными, постоянно расширяющимися феодальными поместьями по берегам Луары. Чудесная охота осенью, вкусные, легкие вина из винограда, выращенного на собственной земле; десятки слуг почтительно и подобострастно снимают головные уборы, низко кланяются тебе, когда твой вагон по специальной ветке направляется к железнодорожному вокзалу. Муж души в тебе не чает, постоянно приглашает друзей, чтобы ты не скучала в одиночестве. А когда уезжает надолго по делам в Париж,-- заботится, чтобы доктор пощупал его печенку,-- оставляет тебя одну, на свободе.
-- Ну и где же твое место в этой чудной картине? -- решила уточнить Марта.
-- Один из тех приглашенных друзей, которые не дают тебе скучать,-вмешался Мунни -- ему эта беседа решительно не нравилась: пусть Берт шутит, а он и в самом деле не против, чтобы Марта вышла замуж за старичка, у которого денег куры не клюют.
Однажды, когда беседовали о своем будущем, Берт высказался:
-- Главное -- выявить свой дар и потом использовать его на полную катушку. И наилучший способ сохранить такой дар надолго -- отказ от непереносимой скуки, порождаемой любой работой. Ну, если говорить о твоем даре,-- и широко улыбнулся Марте,-- это твоя красота. Все очень просто: ты заставляешь обратить на нее внимание какого-то мужчину -- и для тебя сняты все ограничения. У меня двойной дар, но в конечном итоге не столь надежный, как твой. У меня есть шарм...-- он еще шире заулыбался, подшучивая над собой,-- но мне, в общем, на это наплевать. Ну, если я достаточно умен, чтобы не заглотнуть ложную наживку,-- смогу долго им пользоваться. Что касается Мунни...-- и с сомнением покачал головой.-- Его дар -- это добродетель. Несчастная душа... Что ему в таком незавидном положении делать?
Сейчас, сидя на уголочке полотенца и аккуратно отрывая по одной виноградинке, Берт покачивал головой.
-- Нет,-- возразил он,-- ты ошибаешься. Я не один из приглашенных гостей. Буду рядом с ней на постоянной основе, к примеру, как надсмотрщик на его поместьях. Этакий любопытствующий американец -- повсюду сует свой нос, без особых амбиций, однако ему нравится жить во Франции, на берегу красивой речки. Ходит повсюду в старом твидовом пиджаке; от него слегка несет лошадиным потом и молодым, только что разлитым по бочкам вином; все его любят, включая и хозяйку; он постоянно произносит нелицеприятные комментарии по поводу плачевного состояния мира и играет в триктрак перед камином с женой, когда муж в отъезде. А когда наступает ночь, с последним на этот день стаканом арманьяка поднимается к ней, чтобы развлечь ее на свой нескладный американский манер на древнем ложе предков...
-- Ах,-- воскликнула Марта,-- какая прелестная идиллия!
Мунни было как-то не по себе, а как только посмотрел на Марту, стало еще хуже -- из-за того, что она смеется. Все трое часто смеялись после встречи во Флоренции, над многим, затрагивая в разговоре те или иные темы, но Мунни не хотелось, чтобы Марта смеялась вот над этим. Он поднялся.
-- Пойду немного прогуляюсь вдоль стены. А потом вздремну -- ведь наступил час сиесты. Разбудите меня, когда соберетесь уезжать.
Прошел ярдов тридцать со свитером под мышкой -- послужит ему подушкой. Когда вытянулся на гладком, нагретом солнцем камне, до него все еще доносились взрывы смеха Марты и Берта -- особого, интимного в этой гулкой, протяжной пустоте.
Закрывая глаза от слепящего солнечного света, прислушиваясь к далеким раскатам смеха, Мунни вдруг осознал, как ему больно, как тяжело. Эту боль он никак не мог локализовать, у нее странное, любопытное свойство -- постоянно куда-то ускользать. Вот он наконец определил больное место, изловил -- оно в горле,-- но боль тут же ускользнула, правда, совсем не исчезла, а впилась бесформенными, почти неосязаемыми пальцами в его тело где-то еще. Пока он лежал так, а жаркие солнечные лучи тяжело давили на веки, понял, что испытывает не боль, а, скорее, сожаление.
Глубокое, запутанное, оно состояло из множества элементов: чувства утраты; тревожной тени грядущей разлуки; воспоминаний, уходящих все дальше, и безвозвратно, от его невинной юности. Такой сбивчивой мешанины эмоций он не испытывал никогда в жизни.
Погруженный в свои печальные мысли, глубоко потрясенный своим анализом, Мунни знал: вот если сейчас вмешается телепатия, Марта прекратит хохотать с Бертом, встанет, прошагает отделяющие их тридцать ярдов вдоль стены, подойдет к тому месту, где он силится задремать, опустится на колени, легонько прикоснется к его руке,-- все мгновенно изменится, тревоги растают...
Но она не двигается с места, и он слышит, как она громко хохочет над тем, что говорит ей Берт, а что он говорит -- не слышно.
Вдруг он понял, что собирается сделать. Как только он сядет на пароход и установленные правила сделаются недействительными, напишет Марте и попросит ее выйти за него замуж. И принялся неуклюже, по-топорному мысленно составлять для нее послание:
"Для тебя это большой сюрприз, так как за все лето я не произнес об этом ни слова. Долго не мог понять, что со мной происходит, к тому же еще во Флоренции между нами достигнуто соглашение ограничиваться впредь чисто дружескими чувствами, и я очень рад, что мы выполнили это обязательство.
Теперь, на пароходе, я свободен и могу не таясь сказать о своих чувствах к тебе. Я люблю тебя и хочу на тебе жениться. Не знаю, испытываешь ли ты нечто подобное ко мне,-- возможно, наш уговор мешал тебе откровенно высказаться, как, собственно, и мне. Во всяком случае, хочу на это надеяться...
Я намерен сразу по возвращении домой найти работу и обустроиться; тогда ты ко мне приедешь, познакомишься с моими родителями и все такое прочее..."
