Мы продолжали ужин. Когда подали кофе, мы услышали топот копыт. Это прислали эскадрон кавалерии, чтобы очистить площадь. Жозеф и все мы вышли на балкон первого этажа.
Площадь у наших ног напоминала кипящий котел. Море голов, рев голосов и пронзительные крики. Мы не видели делегатов, толпа прижала их к нашим дверям. Жозеф велел нам вернуться и мы прижали носы к высоким окнам столовой. Мой зять был бледен и кусал губы. Рука, которой он взъерошил волосы, дрожала.
Гусары окружили площадь. Они походили на статуи, на рослых конях с оружием наизготовку. Они ждали приказа. Но командир не решался скомандовать.
— Я спущусь, попробую их урезонить, — сказал Дюфо.
Жозеф стал его умолять:
— Генерал, не подвергайте себя такому риску! Это неразумно! Наши гусары справятся.
Дюфо вновь показал в улыбке свои белые зубы.
— Я офицер, Ваша светлость, и привык к опасности. Я хочу помешать кровопролитию.
Зазвенели шпоры, он перешагнул через порог, обернулся и взглянул на меня. Я быстро отвернулась к окну.
Это для меня он показывал свою храбрость! Это для меня он вышел один, безоружный, к разъяренной толпе.
«Как глупо! — подумала я. — Жюно, Мармон, Дюфо, чего вы от меня хотите?»
Но я не могла не смотреть и видела Дюфо. Он поднял руки, призвал к тишине. В это время раздался выстрел. И сразу затрещали выстрелы гусар. Двери подъезда распахнулись. Двое часовых подняли на руки генерала Дюфо. Его ноги волочились по земле, голова падала на плечо, рот был перекошен. Его улыбка сделалась жуткой гримасой. Он был без сознания.
Кто-то сказал:
— Возьмите его на руки. Его нужно уложить наверху.
Вокруг раненого толпились бледные, испуганные Жозеф, Жюли, главный советник посольства, секретари, горничная Жюли. Солдаты понесли Дюфо наверх по лестнице.
На площади перед домом стало тихо. Ближайшая к лестнице комната — кабинет Жозефа. Солдаты положили Дюфо на диван, и я подсунула ему под голову подушки. Жозеф сказал:
— Я послал за доктором, может быть рана несерьезна.
На темно-синем сукне мундира, как раз на животе, проступило влажное пятно.
— Расстегните ему мундир, Жозеф, — сказала я, и дрожащие пальцы Жозефа стали теребить золоченые пуговицы. Кровавое пятно расползалось по белой сорочке.
— Он ранен в живот, — заключил Жозеф.
Я посмотрела на генерала. Лицо его стало желтоватого оттенка, из полуоткрытых губ дыхание вырывалось со всхлипыванием. Сначала я подумала, что он плачет. Потом я поняла, что он захлебывается кровью.
Худой, маленького роста доктор-итальянец был взволнован не менее Жозефа, хотя и по другой причине. Для него было большой удачей, что его пригласили во французское посольство. Он сразу заявил, что он поклонник Французской Республики и генерала Наполеона Бонапарта. Он говорил об этом, расстегивая рубашку Дюфо.
Я перебила его, спросив, не нужно ли принести что-нибудь. Он был изумлен, потом, поняв мой вопрос, потребовал теплую воду и чистые простыни.
Он обмывал рану. Жозеф быстро отошел к окну, а Жюли, вся побелев, прислонилась к стене. Потом она стремительно выбежала из комнаты, и я услала Жозефа следом. Он покинул комнату с видимым облегчением.
— Одеяло, — сказал мне врач. — Есть у вас одеяло? Как ужасно! Такая важная персона! — говорил он, глядя на золотые аксельбанты Дюфо. Потом он вышел в соседнюю комнату, где был Жозеф. Я пошла за ним. Жозеф, Жюли и секретари посольства разговаривали вполголоса, сидя у стола, и лакей подавал им вино. Жозеф встал ипредложил стакан доктору, и я увидела, как чары Бонапарта покорили маленького итальянца. Он пробормотал:
— О, Ваша светлость, брат нашего освободителя!..
Я вернулась к Дюфо. Сначала у меня было дело: я брала салфетки и вытирала тоненькую струйку крови, сочившуюся из угла рта. Но сколько я не вытирала ее, кровь все сочилась и я подложила несколько салфеток под подбородок.
Потом принесла дневник и стала писать. Вероятно, прошло много времени. Свечи почти догорели, но из соседней комнаты все еще доносились тихие голоса. Никто не идет спать, пока…
Он приходит в себя! Я увидела, что он пошевелился, и опустилась на колени у его изголовья. Он взглянул на меня. Взгляд его скользнул по моему лицу еще раз. Он явно не понимал, где находится.
— Вы в Риме, генерал Дюфо, — сказала я, — в Риме у посланника Бонапарта.
Он сжал губы и проглотил кровавую слюну. Я вытерла ему рот.
— Мари, — проговорил он с трудом. — Я хочу видеть Мари!
— Мари? Скорее скажите, где она?
Взгляд его стал осмысленней. Он смотрел мне прямо в глаза. Спросил, где он. Я повторила:
— Вы в Риме. На улице был беспорядок. Вы ранены. В живот.
Он слабо кивнул. Он понял. Я подумала: «Ему уже не помочь, но может быть можно сделать что-то для нее… для Мари?.. Для Мари!..»
— Как ее фамилия, где она живет? — тихо, но настойчиво спрашивала я.
Его взгляд стал умоляющим:
— Не говорите ничего… Бонапарту…
— Но если вы будете долго больны, нужно сообщить Мари. Конечно, Наполеон не узнает, — сказала я с ободряющей улыбкой…
— Жениться… на его родственнице… Эжени, — он прерывающимся голосом. — Бонапарт… предложил и… — Потом голос его окреп. — Будь благоразумна, Мари, крошка моя! Я всегда буду заботиться о тебе и о нашем Жорже! Дорогая… Дорогая, Мари…
Его голова скатилась с подушки, он протянул губы, пытаясь поцеловать мне руку. Он принимал меня за Мари… Он пытался объяснить Мари, почему он должен ее оставить. Ее и маленького сына. Чтобы жениться на мне! На родственнице Бонапарта, потому что тогда он получит повышение и у него появятся большие возможности. Его голова лежала на моей руке и была тяжела, как свинец. Я поправила подушки.
— Скажите адрес Мари. Я напишу ей, — сказала я, увидев, что взгляд его опять немного прояснился.
— Мари Менье, 12, улица Сен-Фиакр, Париж.
Его черты обострились, дыхание стало тяжелее, глаза ввалились. Капли пота покрыли лоб.
— О Мари и маленьком Жорже позаботятся, — сказала я, но он уже не слышал. — Я обещаю! — повторяла я.
Его глаза широко раскрылись, губы сжались в конвульсии. Я вскочила и бросилась к двери.
В это время он глубоко вздохнул… Долгим со стоном вздохом…
— Доктор, — закричала я, — идите скорее!
— Все кончено, — сказал маленький итальянец, наклонившись над диваном.
Я подошла к окну и отдернула двойные шторы. Серое утро вползло в комнату. Я погасила свечи.
В соседней комнате все еще сидели вокруг стола. Здесь лакеи переменили свечи, и комната, залитая их ярким светом, казалась каким-то другим миром.
— Нужно отменить бал, Жозеф, — обратилась я к зятю.
