— И как я буду готовиться к зачету? — мрачно вопросила Алина, ковыряя яичницу. — У меня строки подпрыгивают, когда я читать пытаюсь. Поеду в библиотеку.
— А как же Васины дети? — вспомнила Поля с беспокойством. — Надо сходить, проведать, там, наверное, няня с ума сходит.
— Уехали они, — поделилась Каролинка — накрашенная, с разноцветными ногтями (мы все разглядывали эти ногти и перемигивались с Полли), — я с утра заглядывала, не было их. Горничная сказала, что Мариан распорядился сегодня увезти в поместье на неделю, до их с Васюшей возвращения. Мне тоже уроки готовить надо, между прочим. Но, — она повеселела, — теперь ведь можно не делать, да? Я как раз хотела попасть в мастерскую Доли Скорского на открытый урок.
— Кто это? — чтобы отвлечься, обреченно спросила я. Грохот стоял непрерывный — такое ощущение, что долбили уже прямо внутри головы. Младшенькая посмотрела на меня с жалостью. «Эх ты, серость», — говорил ее взгляд.
— Ты что, — сказала Кариша с превосходством, — это самый известный в мире художник, живой классик, можно сказать. Во всех музеях его картины висят. Он левша и изумительно работает с оттенками.
Это «изумительно» так манерно прозвучало в ее исполнении, что мы все заулыбались — а она надулась.
— Богема, — очень уважительным шепотом протянула Пол и тут же ткнула Каринку в бок пальцем — в отсутствие Ани можно было побаловаться. — Не дуйся, малышня. Езжай, конечно. А я в тир пойду, там все равно наушники и звук выстрелов. Раз уж нам никто не в состоянии сказать, что там делается и когда это все закончится.
— По-моему, вокруг нас плетется заговор, — провозгласила я, усердно выминая на хрустящем тосте глазки и улыбку, — все что-то скрывают.
После завтрака сестры испарились почти мгновенно, а я упрямо держалась, надеясь, что вот-вот все стихнет и удастся поваляться. Марта будить не хотелось, он и так страдал от моих утренних звонков, торговые центры еще не открылись. Но хватило меня на час, после чего я с совершенно квадратной головой поехала на ипподром, рассудив, что лучше уж я буду выезжать на одной лошади, чем терпеть ощущение, будто в голове топочет целый табун. По пути, ни на что особо не надеясь, позвонила Катюхе Симоновой, и она неожиданно согласилась составить мне компанию. Так что по мерзлой земле ипподрома мы выезжали вдвоем, разогревая лошадей и болтая. Катерина была замечательно хороша в костюме для верховой езды, я, признаюсь, тоже, поэтому мы дружно разбивали сердца работникам ипподрома и таким же, как мы, ранним наездникам. И чувствовала себя я при этом точно как в одиннадцатом классе, когда мы всюду ходили парой и хихикали над томными взглядами парней из школы.
— Знаешь, — сказала она мне радостно, — я ведь нашла новый дом. Не на Императорском, конечно, чуть дальше к Университету, на Медовой улице. Там не такое все пафосное, зато очень уютно и тихо. И садик там хороший, я уже узнала, договорилась, чтобы девочек взяли. И на старый дом нашелся покупатель, все одно к одному. Уже с этой пятницы слуги пакуют вещи, но я практически всю мебель оставляю новым хозяевам, чтобы ничего не напоминало о Симонове, — она передернула плечами. — Еще пара дней, и переедем. Так что жду тебя на новоселье!
Я присвистнула, и мой жеребец неодобрительно дернул головой.
— Какая ты быстрая, — восхитилась я, — честно думала, что ты на несколько лет затянешь. Ты на улитку была похожа по скорости реагирования.
— Надоело, — с сердцем сказала подруга, — пусть гниет в своей могиле, а я гнить с ним не хочу. Ты мне хорошо ускорение придала, Рудложка. Кстати, — она испытывающе поглядела на меня, — а чего ты молчишь-то, подруга? Признавайся, кто этот ненормальный, который нас с детьми разбудил в пятницу ночью? Мартин?
— С чего ты взяла, что это для меня было? — ответила я честным-честным голосом. Она подняла брови, и я не выдержала, рассмеялась.
— Нет, Кать, не Март. Я тебе все расскажу, правда, только потом. Сейчас не пытай меня, ладно? Все очень сложно.
Лошади перешли на легкую рысь, выстукивая по твердой земле успокаивающий ритм. Слабый морозец щипал щеки, светило солнце, и на душе становилось хорошо.
— Я же тебе не сказала, на что я еще решилась, — спохватилась Катюха, когда мы уже вели жеребцов обратно в конюшню. — Подумала, если менять жизнь, так сразу, махом, и пока не стало страшно, быстро написала письмо в Университет, Свидерскому, попросила о встрече.
— Хочешь об учебе с ним поговорить, Кать?
— Это потом, — улыбнулась она. — Отвлечься пока хочу. Симонов же у них в попечительском совете состоял, спонсировал, и его место ко мне перешло. Думаю попросить о работе на полдня. Присмотрюсь, обдумаю, потяну ли учебу, может, договорюсь с кем-то из преподавателей о репетиторстве, чтобы попробовать экзамены сдать. Вот так, Мариш. Одобряешь?
— Всецело! — веско заявила я и полезла обниматься. — Умница моя! Умница! Ты еще станешь у нас великим магом! Вот увидишь!
Она смеялась, пока я ее тискала — жеребцы терпеливо ждали, когда шумные человечки вспомнят о них. А подруга вдруг затихла и всхлипнула.
— Хорошо, когда есть кто-то, кто верит в тебя, Марин, — сказала она и отстранилась, вытерла слезы. — Ты у меня… кроме девочек и тебя близких-то и нет, Рудложка. Что бы я без тебя делала?
— То же самое, Кать, — я улыбнулась ей и погладила по плечу. — Слушай, — вкрадчиво продолжила я, — менять жизнь, так махом, правда?
— Чувствую, ты меня сейчас на что-нибудь неприличное подбивать будешь, — Симонова с подозрением глянула на меня.
— Ничего такого, чего я бы не сделала сама, — заверила я ее. — Только пообедаем сначала, ладно?
Во время обеда в «Копытцах» позвонила Полли.
— Привет дезертирам! — радостно проорала она в трубку, пытаясь перекричать грохот. — Приехал отец, признался — это они с Марианом подарок на Васин день рождения строят. Но что — говорить отказывается. Сказал, что месяц чертежи делал. Каришка наверняка ведь знает, зараза мелкая, она постоянно у отца в мастерской трется. И не раскололась ведь! Специально подгадали, чтобы начать, когда они уедут. Точно ведь заговорщики! Так что готовься — долбить будут всю неделю! Я вот думаю — может попросить Демьяна пораньше свадьбу устроить и сбежать к нему?
— Думаешь, тебя так выживают, чтобы поскорее уехала? — спросила я ехидно.
— Что?!! — крикнула она.
— Держись, Поля, — я повысила голос, — видишь, как получается, подарок для Васи, а страдаем мы.
— Язва, — беззлобно буркнула она и отключилась.
Вечером я аккуратно отклеила повязку, промыла татуировку теплой водой и смазала ранозаживляющим. Полюбовалась на себя, хотя пока выглядело это ужасающе. При нанесении было больно — то ли я отвыкла от боли, то ли кожа в этом месте такая нежная, но мне показалось, что я легче перенесла месяц мучений на спине, чем набивку одного небольшого рисунка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
