Но в последний момент все же сумела взять себя в руки. Отмахнулась от своих страхов и позволила ему сжать свои руки в ладонях. И не отпускать.
Герман смотрел как будто сквозь нее. Выражение его лица менялось. Варя не понимала, чем это вызвано, и вдруг услышала голос из-за спины:
– Герка? Неужели ты?
Она обернулась. По узкой тропинке, протоптанной между деревьями, торопливо, чуть припадая на правую ногу, шел какой-то мужчина. На вид ему было никак не меньше шестидесяти. Абсолютно седые волосы длиной чуть выше плеч свисали вниз мокрыми сосульками, придавая лицу немного комичный облик. Кустистые брови делали неизвестного персонажа похожим на папу Карло из детской сказки про Буратино. А глаза были добрыми. Это Варя заметила сразу.
– Дядя Миша!
Герман выпустил ее руки и двинулся навстречу своему знакомому. Варя с интересом рассматривала эту странную на вид парочку – почти двухметрового молодого мужчину и старика, чуть доходящего ему до плеча. Сжав дядю Мишу в крепких мужских объятиях, Герман едва не раздавил его. Тот закряхтел:
– Ты полегче, мальчик, полегче… Эх, и дылда! Ты когда же, Герка, так вырасти успел?
– Да я и сам не заметил, – ответил, смеясь, Герман. – Мне кажется, я все время таким был.
– Ну, скажешь тоже. Пацаном когда на каруселях катался, вровень со мной был.
Варя не сдержала улыбки: просто невозможно было представить себе Германа ростом с дядю Мишу.
Старик заметил улыбку на лице Германа и улыбнулся в ответ. Потом подмигнул Герману и деловито осведомился:
– Жена?
– Нет, не жена, – оторопело возразил Герман.
– Значит, девушка твоя, – заключил дядя Миша.
Герман смутился еще сильнее:
– Нет, не девушка. Это… Это Варя.
– Вон оно что, – озадаченно протянул дядя Миша. – Просто Варя, значит. А тебе ведь, Герка, наверное, тридцать уже?
– Четвертый десяток пошел, – сдвинув брови, согласился Герман. – Жизнь летит как паровоз. Не успеешь оглянуться – уже конечная станция.
– Скажешь тоже! Мне вот шестьдесят семь месяц назад стукнуло, а я, между прочим, о конечной станции еще и не задумывался. Активный образ жизни веду. Бегаю по утрам, в проруби купаюсь. Курить бросил. Работаю, опять же.
– Неужели снова здесь работаете?
– А где ж мне еще работать. – Дядя Миша нахмурился. – Конечно, великую глупость я тогда совершил, с вами связавшись. Это ж надо было додуматься чертово колесо запустить, а? Ну ладно еще, карусели-качели всякие, которые по низу крутятся, их никто не видит. Эх! – Он махнул рукой, невесело усмехнувшись: – Вам еще простительно, вы пацанами тогда были, ветер в голове, а я-то, старый дурак!
– Да ладно вам, дядя Миша, – примирительно улыбнулся Герман. – Кто старое помянет… Все равно ведь вас обратно на работу взяли.
– Взять-то взяли, куда ж они без меня…
Старик казался Варе просто очаровательным. Усомниться в том, что без него и в самом деле городской парк просто перестал бы функционировать, было невозможно.
– Ну, а ты-то? Про себя расскажи, что у тебя? Семьей, я так понимаю, не обзавелся?
– Да как сказать. Если в привычном, традиционном понимании этого слова – нет, не обзавелся. А вообще-то я в детском доме работаю. Так что семья у меня большая, скучать не приходится.
– В детском доме? Это хорошо, – помолчав некоторое время и, видимо, переварив информацию, одобрил дядя Миша. – А ты, Варя, тоже в детском доме?
– Нет, – отчего-то смутилась Варя.
– Вот как. И что же вы, молодежь, для прогулки такой непогожий вечер выбрали? И без зонта гуляете…
Варя и Герман, не сговариваясь, пожали плечами, а дядя Миша заставил их в очередной раз рассмеяться, глубокомысленно заключив:
– Понятно. Ну что ж, не буду вам мешать. Счастливой прогулки, молодежь. Заходите почаще, я здесь все время… Очень был рад тебя увидеть, Герка. И тебя, Варя, тоже. – Он протянул руку, задержал на некоторое время в своей грубой и шероховатой ладони тонкие Варины пальцы, хлопнул Германа по плечу: – Бывайте! – и прихрамывающей походкой неторопливо пошел вдоль тропинки в сторону пруда.
Варя подняла глаза:
– Это тот самый дядя Миша из твоего детства?
– Тот самый, – согласно кивнул Герман. Он пристально смотрел в ее глаза, пытаясь, видимо, отыскать в них тень недавней обиды. – Варя, прости меня. Я сорвался…
– Перестань. Правда, я нисколько не обиделась. Ничуть…
– А знаешь… – В его глазах вдруг снова засверкали искры, заплясали шальные чертики, которые сразу делали Германа похожим на мальчишку. – Знаешь, я готов искупить свою вину. Если только у меня получится. Если он согласится…
– Ты о чем? – не поняла Варя, но вопрос ее остался без ответа. Герман, окликнув дядю Мишу, быстрыми шагами уже направлялся к нему.
Варя осталась в одиночестве и в некотором недоумении.
«Неужели?..» Промелькнувшая в сознании мысль почти сразу нашла свое подтверждение. Герман в несколько шагов одолел пространство, их разделяющее. В руке у него болталась связка разнокалиберных ключей.
Эта мысль была внезапной. Отчаянной. Глупой, детской и дерзкой.
«Мы будем кататься на каруселях…»
Какого черта? Сколько лет тебе уже, дядя Герман, Герман Дмитриевич, почетный директор сиротского приюта? Ведь даже по паспорту – тридцать. Но это если не брать в расчет те, что прожиты были год за два. Год – за двадцать, за сто. Те последние десять… И вдруг: «Мы будем кататься на каруселях!»
Вот так, по-мальчишески просто. Словно ей пятнадцать, словно ему шестнадцать, словно дождь не настоящий, а бутафорский, да и вся прожитая жизнь тоже бутафорская, и черт с ними, с этими декорациями и гримом, мы будем кататься на каруселях. Мы будем кататься на каруселях…
– Вот. – Он повертел связкой ключей у Вари перед глазами, доказывая не ей, а самому себе неизбежную очевидность произошедшего и сомнительную, но такую предательски желанную неизбежность будущего. Ближайшего будущего, которое должно было случиться с ними прямо сейчас. Под звуки Шуберта. Анданте для фортепиано, сочинение семьдесят восьмое.
Даже деревья, вековые дубы, старожилы парка, склонились в поклоне. А как же иначе, ведь не каждый день удается услышать сочинение Шуберта, анданте для фортепиано, сочинение семьдесят восьмое, в идеально-трепетном исполнении связки старых и ржавых железных ключей.
Это как солнечное затмение – случается с периодичностью один раз в сто лет. Есть повод для поклона. Хотя, возможно, это просто дождь сделал ветки деревьев тяжелыми, и они просто устали держать на себе груз прозрачных весенних капель. И Шуберт здесь ни при чем.
