Как только стемнело, Корнеев и Васильев повели под руки ослабевшего после болезни Сергеева на далекую Павловку.
Впереди и позади шли дружинники. Бассалыго разведывал путь. Готовы на крайние меры, лишь бы не попал Артем в руки полиции.
Глядя на беспомощного Федора, встречные покачивали головой:
— Надо же так зашибить дрозда! А дружки-то словно и не пили.
А ведь верно, ребята, — шепнул товарищам Федор. — Изображайте забулдыг, а то навлечем подозрение... Гуляли вместе, одного развезло, а два трезвые? Так не бывает.
Саша Рыжий и Васильев загорланили пьяные песни, стали пошатываться. Поздние прохожие шарахались от них.
Так и добрались благополучно на Павловку.
ЛЖИВЫЙ МАНИФЕСТ
У жандармского ротмистра Аплечеева — праздник. Он писал начальнику одесской охранки, и перо его плясало на бумаге:
...По имеющимся в отделении сведениям, нелегальный представитель Центрального Комитета РСДРП с революционной кличкой «Артем» в последних числах августа текущего года выбыл из г. Харькова, направившись в г. Одессу...
В Харькове он наблюдался с первой половины мая сего года и по приблизительной установке проживал по паспорту на имя сельского мещанина Егора Сергеевича Суханова... «Артем» посещал сходки как «Федор», вел усиленную агитацию среди рабочих от имени большинства, подготовлял и руководил рабочими забастовками в г. Харькове...
Об изложенном уведомляю Ваше Высокоблагородие.
Но ротмистр кое в чем ошибался.
Федор действительно уехал, но не в Одессу, а в Петербург; для получения от ЦК устных указаний о революционной тактике в этот сложный период. Так решил комитет.
Фрося принесла старую шинель мужа-железнодорожника, его форменную фуражку и проводила Сергеева на станцию Харьков-Товарный.
Взобравшись на тормозную площадку вагона, он присел на свой железный сундучок путейца и помахал Фросе рукой:
— До свиданья, добрая душа! Ты хороший товарищ...
Назавтра Саша Корнеев и Кожемякин распустили по городу слух: Артем уехал в Одессу.
На эту удочку и попался ротмистр Аплечеев.
Сергеев задержался в Москве. По просьбе Шурочки навестил ее мать, Екатерину Феликсовну. Та ужаснулась, увидев его:
— Погляди на себя в зеркало, Феденька?!
Екатерина Феликсовна ухаживала за исхудавшим гостем, как за родным сыном. Слушая рассказы Федора о харьковском подполье, о житье-бытье своей строптивой Шурочки, она лишь горько вздыхала.
Москва бурлила. Забастовали печатники, а за ними заводы и фабрики, не работали почта и телеграф. В самый канун всеобщей политической стачки Федор выехал от Мечниковых в Питер.
В Петербурге стояли теплые погожие дни. По Невскому катились экипажи, копыта лошадей мягко стучали о деревянные торцы мостовой. Городовые козыряли придворным экипажам с гербами на лакированных дверцах. Сияли огни кафе-каштанов, клубов, модных ресторанов.
А окраины чернели скоплением убогих домишек и хибарок, дымили громадами сумрачных заводов. Их высокие трубы, как указующие персты, грозили небу и дворцам. После расстрела Девятого января рабочие рвались к борьбе. Поняли — свободу добывают не петициями, а кровью и силой.
Федор разыскал в небольшой каморке на Литейном проспекте знакомого Миши Доброхотова — большевика Николая Крыленко. Студент был года на два моложе Сергеева.
— Свободная, занимай, — кивнул Крыленко гостю на койку в сыром углу. — А сейчас — в университет! Есть и у нас отечественные Цицероны... Правда, служат разным богам.
Повезло — попали на блестящий реферат приват-доцента Тарле. Талантливый историк рассказывал о Великой французской революции, и в актовый зал было трудно попасть.
Федору показалось, что и он студент, а вся его жизнь последних лет — далекий сон.
В один из дней с кафедры прозвучал знакомый голос Максима Ковалевского, лично знавшего Карла Маркса, но так и не ставшего марксистом. Этот профессор вместе с ученым Ильей Мечниковым, дядей Шурочки, основали в Париже «Русскую высшую школу общественных наук» — свободный и бесплатный университет. Именно там в феврале 1903 года Федор увидел и услышал впервые Ленина. Позже Владимир Ильич предложил Сергееву выехать на родину в качестве агента «Искры».
После лекций в университете вспыхивали жаркие споры.
Взял однажды слово и Федор Сергеев. Крыленко одобрительно заметил харьковчанину:
— А ты, брат, того... Умеешь взять быка за рога!
Четырнадцатого октября стачка парализовала заводы столицы.
Корабли тщетно ждали грузчиков. Забастовали приказчики, закрылись даже театры. Директор императорских театров стонал:
— Что делать, как заставить артистов выйти на сцену?
Генерал-губернатор Трепов, известный как палач рабочих, посоветовал :
— Возьми в руки револьвер, тогда слушать будут!
Город погрузился во мрак. Лишь кое-где на улицах горели костры, да прожекторы на Адмиралтействе нервно шарили по пустынному Невскому и Дворцовой площади. На проспекте не видно шустрых мальчишек с пачками свежих газет, исчезли дорогие коляски, омнибусы и нарядная публика.
Власти оцепили высшие учебные заведения войсками. Тогда революционеры перенесли собрания на заводы.
В Петербурге возник Совет рабочих депутатов.
— Это именно то, что нужно и в Харькове! — обрадовался Федор.
Советы управляли стачечной борьбой, но в Советах было много меньшевиков, и они медлили с восстанием.
Однажды Сергеева пригласили на заседание Боевого комитета при Петербургском комитете РСДРП. Шел с провожатым куда-то на Выборгскую сторону. Город окутывал плотный туман, ноги скользили по тротуарам, покрытым жидкой грязью.
В тесном, набитом людьми помещении тускло горели свечи, плавал табачный дым.
Читали срочное письмо Ленина. Владимир Ильич укорял Боевой комитет питерцев:
«...Тут нужна бешеная энергия и еще энергия. Я с ужасом, ей-богу с ужасом, вижу, что о бомбах говорят больше полгода и ни одной не сделали! А говорят ученейшие люди... Идите к молодежи, господа! вот одно единственное, всеспасающее средство. Иначе, ей-богу, вы опоздаете (я это по всему вижу) и окажетесь с «учеными» записками, планами, чертежами, схемами, великолепными рецептами, но без организации, без живого дела. Идите к молодежи. Основывайте тотчас боевые дружины везде и повсюду и у студентов, и у рабочих особенно... Пусть тотчас же вооружаются они сами, кто как может, кто револьвером, кто ножом... Не требуйте никаких формальностей, наплюйте, христа ради, на все схемы, пошлите вы бога для все «функции, права и привилегии» ко всем чертям. Не требуйте обязательного вхождения в РСДРП — это было бы абсурдным требованием для вооруженного восстания...»
Федора покорило товарищеское и вместе с тем резкое письмо. Ленин заключил его фразой: «...своего взгляда я отнюдь не навязываю, но считаю долгом подать совещательный голос».
Вот вам и «твердокаменный диктатор», господа меньшевики! В этих прямых и скромных словах — весь Ленин.
Да только ради того, чтобы прослушать это письмо, стоило сюда приехать! Собственно, это и была установка ЦК на ближайший период. Радостно сознавать, что он, Федор, и его харьковские товарищи опирались на горячую и деятельную молодежь. Оружие, молодежь, живое дело и поменьше пустой болтовни — вот залог успеха!
Когда Сергеева свели с Валерианом Куйбышевым, первокурсником Военно-медицинской академии, он растерялся: что смыслит в боеприпасах этот кудрявый мальчик? Но семнадцатилетний юноша оказался не по годам серьезным, знающим, деловитым. Валериан, сибиряк, выпускник кадетского корпуса, этой осенью переправил из Финляндии в Петербург сотни винтовок и маузеров — в рыбачьих лодках, под сетями и рыбой.
— Словом, так, товарищ Артем, — деловито заключил Куйбышев. — Шлите немедля шифрованное письмо: какое оружие требуется и сколько. — Посмеиваясь, добавил: — За деньги, конечно. Да, наша проклятая бедность... Спасибо Максиму Горькому — он помогает нам. Есть и другие источники...
Школу-лабораторию бомбистов питерцы замаскировали под «мастерскую по ремонту фотографических аппаратов».
В первой комнате, для отвода глаз, устроили столярную мастерскую, где изготовлялись футляры для фотоаппаратов, а в задней — лаборатория. Здесь посланцы большевистских организаций разных городов России приобретали опыт, как производить динамит, пироксилин и гремучую ртуть. Готовые бомбы упаковывали в футляры для фотоаппаратов. В третьей комнате жили фиктивные «супруги-хозяева» мастерской. По вечерам они с видом солидных обывателей важно прогуливались по улице близ дома.
«И нам бы в Харькове такое заведение...» — мечтал Федор.
Кислоты и глицерин, углекислая магнезия и лакмусовая бумага покупались в аптеках дозами, не вызывающими подозрения. А бомбы делали из отрезков чугунных труб или отливали на маленьком заводике в Коломяках — верстах в десяти от Петербурга.
