— Все.
— Агитатор… Думаешь, сейчас Семен Драганов слезу пустит? Нет, Саня, далеко тебе до нашего замполита. Тот, если начнет мораль читать — до кишок продирает… А в одном ты прав, кореш: рано я в рай собрался. Так и быть, ради тебя еще немного погуляю.
Он стал рассовывать по карманам «лимонки».
— Давно бы так.
Стрекалов первым пошел к выходу и осторожно высунул голову из землянки. Снаружи отчетливо прозвучала команда:
— Русс, сдавайся!
Стрекалов сделал шаг назад.
— Много их? — спросил Драганов.
Сашка не ответил. Так вот почему немцы не забросали землянку гранатами! Им нужны живые!
— Много их? — повторил Семен и тоже высунулся до плеч. Тот же голос прокричал снова:
— Сдавайтесь! Вы окружены!
— А это видел? — прокричал Драганов и выстрелил на голос. И тотчас пулеметная очередь ударила в бревна землянки.
— Санька, у них пулемет.
— Сам слышу, не глухой. Где он?
— Не знаю.
— А ну, еще раз!
Семен поднялся и, далеко выставив автомат, выстрелил одиночным. И снова пулеметная очередь в верхний край дверного проема. Стрекалов — он прятался в это время за косяком — определил:
— Он справа, за грудой камней.
— Это ж совсем рядом! — обрадовался Семен.
— Да, близко, — подтвердил Стрекалов. Они посмотрели друг другу в глаза. — Повеселим фрицев, Сема?
— Напоследок — это можно, — согласился Драганов и громко крикнул: — Эй вы! Обождите стрелять! Мы вам тут подарочек приготовили.
Он подхватил ящик с РБМ, вышел с ним наружу, постоял, озираясь по сторонам, затем поднял рацию над головой. Но вместо того чтобы бросить ее на снег, с силой хрястнул о камни. — Получайте!
Кто-то выстрелил из пистолета в воздух, заругался сердито. Драганов задом вскочил обратно в землянку, отошел от двери подальше.
— Слушай сюда, Сань. Пулемет накрыть — плевое дело. Это я сработаю. Ты сними гада с землянки — целит прямо в спину!
— Где остальные? — спросил Сашка.
— Метрах в сорока, за деревьями, полукругом. Ближе боятся… Давай все барахло в мешок.
— Зачем?
— Сейчас увидишь.
Драганов сложил в вещмешок питание к рации, два чьих-то тощих рюкзака, обломки дерева.
— Мало…
Стрекалов снял эсэсовскую шинель, свернул, отдал Драганову.
— Теперь хватит! — Драганов взвалил мешок на спину. — Значит, так — идешь за мной следом, вплотную. Как только откроется этот гад на землянке, бей! И сразу — вправо, туда, где пулеметчик.
— Но…
— Не бойся, я его раньше прикончу.
Солнечный свет на секунду ослепил Стрекалова. Темная фигура на крыше землянки дернулась. Сашка нажал спусковой крючок. Позади гулко ухнул взрыв. Стрекалов в три прыжка достиг каменной гряды, нырнул за нее головой вперед. Семен уже лежал у пулемета.
— Гляди, обходят!
Стрекалов первой же очередью уложил четверых, Драганов из пулемета столько же. Немцы прятались за деревьями, ложились в снег, били по каменной гряде суматошно, почти не целясь. Под ногами у Сашки корчился в агонии немецкий пулеметчик.
Драганов, убедившись, что немцы отошли, вытер вспотевший лоб.
— Что дальше?
— Что-нибудь придумаем. Теперь уже легче…
Стрекалов оглянулся. Позади — крутой обрыв, за ним ровное поле, дальше — лес. Сашка на глаз прикинул расстояние до опушки.
— Семен, пока они не очухались, беги!
Драганов отрицательно помотал головой.
— Давай ты, я прикрою.
Сашка медлил. В щелях между камнями он видел, что немцы приближаются — ползут по снегу.
— Не медли, Санька, беги! — Драганов, прищурясь, водил стволом, выбирая ближайшую цель.
Стрекалов прыгнул с обрыва, зарылся в снег по самые плечи. Наверху снова заработал пулемет.
В перерывах между очередями Драганов оглядывался и видел, как по белому полю, утопая в снегу, нестерпимо медленно тащится Стрекалов. Немцы его пока не видели — весь их огонь был сосредоточен на Драганове.
— Наддай, Саня, наддай, — шептал Семен. Еще минута, и они заметят его, маленького, одинокого, и пришибут, как муху на скатерти. И вдруг Стрекалов остановился. Нет сил бежать? Ага, смотрит в его сторону… Грустная улыбка трогает колючие губы Драганова.
— Поздно до тебя дошло, Саня… Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Гитлеровцы заметили Сашку, когда до лесной опушки оставалось метров пятьдесят. Но их пулемет все еще у русского, а для автоматов расстояние великовато. Между тем Сашка лег в снег и изготовился для стрельбы. Он ждал Семена. Вот-вот умолкнет пулемет, Семен прыгнет с обрыва, побежит через поле, и он, Стрекалов, прикроет его отход.
Потом они вместе рванут через лес и еще засветло будут возле Алексичей, а оттуда до своих рукой подать…
Но пулемет не умолкает. Издали Стрекалов видит, как по крутому склону ползут эсэсовцы, обходя Драганова сзади. Командует ими коренастый офицер с резким, пронзительным голосом.
Стрекалов ползет вперед, потом останавливается, тщательно прицеливается и бьет по офицеру. Тот замечает Сашку и что-то кричит. Человек двадцать сразу же направляются к Сашке. Наконец-то! Он расставляет локти, устраивается поудобнее. Снег глубок и немцы двигаются медленно. Но почему же не умолкает пулемет? Самое время Драганову бросить его и уходить. И вдруг сержант понял: Семен не уйдет.
Чуть приподнявшись, Сашка кричит изо всех сил:
— Семен, ко мне!
Одна пуля ударила в плечо, вторая осой впилась в бок. Сержант поспешно ткнулся в снег и слышал, как на спине пули царапают ватник. Несколько раз он делал попытки поднять голову или отползти в сторону, но немцы стерегли каждое его движение.
Наконец пулемет замолчал. Эсэсовцы, решив, что с пулеметчиком покончено, поднялись и двинулись к Стрекалову, больше не опасаясь за свой тыл. Сержант уже видел перед собой тускло блестевшие каски и темные пятна лиц под ними, слышал скрип снега под сапогами, команды коренастого офицера и позвякивание котелков, привязанных к ранцам. Сашка выбрал офицера, тщательно прицелился и нажал спусковой крючок. Вместо очереди послышался легкий щелчок. Сержант похолодел. Запасного магазина у него не было, пистолета тоже…
Полукруг эсэсовцев сжимался. И одновременно с ним сжималось Сашкино маленькое, всегда так верно служившее ему сердце. Сашка ясно ощущал его торопливые, прощальные толчки…
И в этот момент ударил пулемет Драганова. С великолепной точностью старший сержант бил по эсэсовцам, окружавшим его друга. Застигнутые врасплох, они заметались, ища спасения, одни — в глубоком снегу, другие — в густом кустарнике справа от Сашки, на минуту забыв о нем, а когда вспомнили, разведчика уже не было на прежнем месте. Спотыкаясь и придерживая здоровой рукой раненую, он бежал к лесу, то показываясь на миг среди кустов, то скрываясь в них, и с каждым шагом все приближался к спасительной опушке.
Через минуту-две он растворился в белом безмолвии, и лишь иней, осыпающийся с веток, еще некоторое время указывал его путь.
ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР
Бородина с Пугачевым 13 декабря в 3 часа утра
— Мои наблюдатели фиксируют почти непрерывный шум работающих двигателей на той стороне. Так что сомнений нет…
— Давно начали докладывать?
— Примерно с двадцати трех часов, товарищ генерал.
(Пауза.)
— Хорошо. Информируй меня каждые полчаса.
— Слушаюсь, товарищ генерал.
— С «Соколом» связи нет?
— Последний раз вчера в тринадцать тридцать…
— Знаю. Позднее не выходил на связь?
— Никак нет. (Пауза.) Думаем, погиб, товарищ генерал. Но парень свое дело сделал! Так сказать, долг солдата выполнил.
(Пауза.)
— Да… Но ты все-таки одну рацию оставь на этой волне. На всякий случай…
— Слушаюсь, товарищ генерал.
Раненный в руку, голову и дважды в плечо, Драганов тяжело отвалился от пулемета, морщась, достал из кармана кисет, кое-как свернул самокрутку, прикурил от зажигалки и стал ждать. Головы он не поднимал — это было и не нужно: крики солдат, слова команды, тяжелое дыхание людей, карабкавшихся по склону холма, сказали ему, сколько времени оставалось жить — что-то около двух минут. Достаточно, чтобы выкурить цигарку. Впрочем, никаких других желаний у старшего сержанта теперь не было. Лежа на снегу, он отдыхал от всего, что было с ним раньше — сегодня утром, вчера, и неделю, и год назад, отдыхал за всю свою короткую и такую непомерно долгую, трудную жизнь. Безотцовское детство в рабочем поселке. Бесконечные драки с мальчишками. Одна отрада — школа, но ее не пришлось окончить. После семи классов пошел работать. Надо было кормить больную мать и двух сестренок. Потом порт, работа грузчиком, а по вечерам выступления в рабочем клубе на ринге в качестве боксера-любителя… Потом — война, армия, разведка. Долгие рейды по тылам врага, кровавые схватки в темноте и при ярком солнце, на снегу и под проливным дождем. Короткие передышки в госпиталях и длинные ночи на передовой, часы неподвижного лежания то по горло в болоте, то по пояс в снегу, бег под палящим солнцем на многие километры… Сухари, от которых крошатся зубы, и обжигающий глотку огонь самогонного спирта на коротких передышках в деревнях, губы, руки, сумасшедшие глаза истосковавшихся по мужской ласке баб… Теперь все это позади. Семен слышал, как медленно, по капельке, выходит из него жизнь, просачиваясь в какую-то странную, неожиданно светлую, будто изо льда, ямку, но страдал не от этого и даже не от боли, которую ощущал все слабее, а от чего-то другого, что не походило ни на боль, ни на знакомую по прежним ранениям противную слабость. Это было похоже на обыкновенную человеческую тоску, только в десятки раз более сильную, сжимавшую сердце в ледяной горсти.
