— Выходит, крепка, — продолжал гнуть свое хозяин. — Что Гитлер говорил: «Россия — это колосс на глиняных ногах». Дескать, чуток подтолкни ее, и она сама развалится. А вот только германцы который год ее толкают, а она все падать не желает.
— Что-то, старик, я тебя не пойму: как это тебя с такими взглядами на немецкую сторону занесло? В Красную армию нужно было подаваться, — язвительно хмыкнул Мельник. — Глядишь, хороший политрук из тебя получился бы. Промывать мозги, как выясняется, ты умеешь.
— А может быть, и получился бы, — с некоторым вызовом посмотрел на Мельника чуток осоловевшими глазами хозяин. — Как ты думаешь, кто войну выиграет?
— Ясное дело, немцы! — уверенно ответил Мельник, взял горячую картошку и побросал ее с ладони на ладонь, остужая. Жаркая, разваренная, она буквально обжигала кожу. Но именно такую он и предпочитал. Приправишь чуток подсолнечным маслом, подсолишь, и лучшего обеда даже трудно представить. — За ними такая силища стоит! Вся экономика Европы на Германию работает.
— Все так, — легко согласился Денис Иванович, слегка нахмурив кустистые брови. — А вот только я тебе одно хочу сказать: никогда немцы не выиграют войну с русскими! Не переварить им российских просторов! Да и склад ума у них совершенно другой. Вот мы к таким пространствам привычны. А еще им никогда не перешибить русского разгильдяйства.
— Это у нас в крови, — согласился с улыбкой Мельник. Старик нравился ему все больше.
— А дороги у них какие, вспомни!
— Дороги что надо.
— Вот они и прошли на своих танках по этим дорогам всю Европу! А у нас в России сразу же под Москвой в грязи увязли! И морозы у нас будь здоров! На таких морозах немецкие танки не заводятся… Это поначалу немцам сопутствовал успех, а потом они совсем остановились! Вот попомнишь мое слово: всю эту армаду скоро назад погонят! И знаешь, кто погонит?
— Кто же?
— Обыкновенный русский мужик, лапотник, которому-то и терять в этой жизни особенно нечего. Тебе может показаться странным, но меня порой гордость пробирает за нашего российского мужика. Кто его только не гнул, кто его только не давил, а вот надо родину защищать, так он тотчас поднялся… Да и Сталин не даст России пропасть. Как бы я к нему лично ни относился, а у меня есть на него большая обида, но организатор он гениальный! Гитлеру до Сталина — никогда не дорасти!
Вяленая кабанина была чуток жестковата — вязла в зубах, но вкус был пряный, и Мельник чувствовал, как рот наполняется обильной слюной.
— А чего ты тогда немцам служишь при таких взглядах? — жуя кабанину, заметил Мельник.
— Я себя об этом сам не однажды спрашивал и все никак не могу найти ответа. Ну не нравится мне Советская власть вместе с товарищем Сталиным! Как ты тут ни крути… Знаю, что рано или поздно немцам конец придет, а только ничего поделать с собой не могу.
— Так ты из бывших, что ли?
— Это как сказать… Мой дед крепостной был, а вот отец за доблесть и храбрость в Турецкой кампании дворянство получил. А такими вещами в царской России никогда не разбрасывались.
— А самому-то пришлось повоевать?
— А то как же! — хмыкнул хозяин, потянувшись к бутылке самогона. Налив себе полный стакан, тотчас выпил, потом взял кусок хлеба, положил на него шмоток сала и с аппетитом зажевал. — И в империалистическую, и в Гражданскую… В империалистическую до штабс-капитана дослужился. А в Гражданскую рядовым был.
— За что же тебя так понизили-то?
— Таких штабс-капитанов, как я, целый полк был. Так что я по самое горло навоевался, — чиркнул он себя большим пальцем по шее.
— По-твоему, если Россия будет под немцами, лучше станет?
— У меня своя правда… Нам бы сначала Россию от большевиков освободить, а уж там мы бы и с немцами как-нибудь разобрались. — Хозяин посмотрел на настенные часы и произнес: — Время подошло. Пора в путь, а он неблизкий.
Вышли из дома, когда уже было темно. Отливаясь серебром, над самой головой светила луна. Затопали в глубину поселка мимо артиллерийского расчета в сторону небольшого, но глубокого овражка, поросшего молодым дубравником и увядающей лещиной. Отовсюду пахло приторной смесью: прелыми листьями и свежевспаханной землей. Влажность, витавшая в воздухе, казалась плотной, заползала за ворот, прилипала к коже. Мельник невольно поежился, освобождаясь от липкой зябкости.
— Отсюда по тропинке до самого конца, — предупредил хозяин, аккуратно перелезая через бурелом. — Внизу грязь и глина…
— Ничего, не утонем.
— Нам по самому дну километра два пройти, а дальше уже пойдет редкий березовый лесочек. Вот через него к самой дороге и выйдешь.
— Как же получилось, что об этой дороге никто не знает? — удивился Мельник. — Вроде бы путь нехитрый.
— Эта дорога была заминирована. Потом здесь серьезные бои шли, и от этих мин мало что осталось. Но большой группой все равно не пройдешь — кое-какие мины все же остались, да и треск на всю округу будет слышен.
Денис Иванович двигался умело, аккуратно перешагивал через сухие ветки, что могли бы указать на присутствие людей, обходил поваленные оползнями деревья, и оставалось только удивляться природной остроте его зрения. По обе стороны к самым облакам уходили стены каменистого оврага, поросшие колючим кустарником. Стволы растущих деревьев, потревоженные оползнями, наклонились, как будто бы в поклоне, а может, лишь хотели присмотреться к тем, кто осмелился нарушить их покой. Полное ощущение того, что находишься наедине с природой, только пушка, бабахнувшая где-то за селом, подсказывала, что война продолжается.
— А если тебя все-таки поймают, что тогда? — негромко спросил Мельник.
Денис Иванович остановился, как-то уж очень внимательно посмотрел на Антона. Призадумался. Стало понятно, что этот вопрос его занимает давно, вот только ответа на него не находилось.
— Может такое случиться, — согласился старик. — Только я к этому готов! Если суждено мне сгинуть, значит, так тому и быть. А смерти… Не боюсь я ее! Она мне и в затылок дышала, и в лицо смотрела, и за пятки покусывала, так что, выходит, она моя старая подруга. — Махнув рукой вперед, сказал: — Дальше через тот лесок иди, и все время прямо. Как на первую большую поляну выйдешь, так это уже за линией фронта будет. Машина там тебя должна ждать, не заблудишься. А мне в обратную сторону топать нужно. Не ровен час, за самогоном кто придет, а Иваныча нет! Как мне тогда оправдаться? Врать придется, — как-то даже приуныл Денис Иванович, — а я этого не люблю. Ладно, прощевай, глядишь, еще встретимся.
Провожатый зашагал по едва заметной тропинке, вот только шаг его на этот раз был не столь уверенным, как несколькими часами раньше: годы давали знать о себе.
Понемногу светало. Луна, прежде такая яркая и сочная, будто созревшая репка, вдруг понемногу поблекла в проступившей синеве и вскоре затерялась за широкими кронами. А через густую листву пробивался нарождающийся свет, вырывая из ночи пологое дно оврага, по которому, тихо журча, скатывался по камешкам узенький ручей.
Спина Дениса Ивановича оставалась сгорбленной: не то от прожитых лет, не то от груза пережитого. А может, от того и от другого сразу. На пути проводника была поваленная береза, прогнившая в основании ствола, чью поистрепавшуюся крону ласкал голосистый ручей. Не сумев перешагнуть, Денис Иванович взобрался на поломанный ствол и, не удержавшись, сорвался на глинистый коричневый берег. В следующую секунду бухнул взрыв, разрывая тело проводника на части. Осколки, разлетевшись по сторонам, поранили близстоящие деревья, крепко тряхнув ветки. На землю, подхваченные порывами ветра, с потревоженной кроны, кружась, сорвались листья.
В ответ тотчас забабахала артиллерия, круша многими разрывами устье оврага. Вжавшись в землю, Мельник терпеливо пережидал артналет, а когда наконец он прекратился, тяжело поднялся с земли и зашагал в сторону дороги.
Солнце поднималось, опалив кроваво верхушки деревьев, и лишь небольшие лучики добрались до самого дна, освещая поваленные деревья, увитые толстым темно-зеленым мхом. Дно оврага было истоптано кабаньими следами. В дубравнике, чахло разросшемся на склоне, земля была изрядно изрыта. Видно, кабаны посредине этого хаоса чувствовали себя весьма привольно. А может, за время боевых действий просто успели привыкнуть к разрыву снарядов.
Антон вышел через распадок, укрытый поднимающимся плотным туманом, словно ватным одеялом, и потопал через скошенное поле к небольшому темному пятнышку на серой полоске дороги, где, спрятанные утренней дымкой, угадывались очертания машины.
Разрывы прекратились. Да и линия фронта оставалась в нескольких километрах за спиной. Так что по правилам войны это уже глубокий тыл.
Автомобиль вдруг тронулся и, соблюдая должную осторожность, двинулся по истерзанному снарядами полю. У края воронки он остановился, дверцы распахнулись, и Мельник увидел улыбающуюся физиономию барона Рихтера фон Ризе. Никогда прежде ему не доводилось видеть штандартенфюрера столь жизнерадостным.
