– Но в чем дело? В чем же дело?
– Вы шутите, вы меня оскорбляете! А я все вам сказал, все вам доверил, потому что… потому что вы понравились Флоранс. Почему же вы смеетесь надо мной?
– Да я и не думал! – воскликнул я. – Я говорил вам серьезно. Я не хочу оставлять вас Ван Беку.
Руки сэра Арчибальда поднялись до моих плеч. Он поднял ко мне свое лицо и долго, долго смотрел на меня.
– Вы в самом деле так подумали, – прошептал он, не веря. – Но… у вас же ни одного су!
– Я улажу это. Не беспокойтесь! – произнес я твердо. – Консул Франции… французская колония… У меня есть рекомендательные письма. Я объясню свое положение, займу.
Радостное удивление, невыразимая благодарность, проступившие на лице сэра Арчибальда, показались мне нелепыми и тягостными. Неважно, что мне предстояло добыть деньги. Моя природная непредусмотрительность преобразовалась в результате войны в головокружительную отвагу.
Зачем думать о завтрашнем дне, если этот завтрашний день с каждой минутой становился все опасней?..
Наше бесцельное путешествие, нашу прогулку вокруг света венчала мораль сражений. Нас повсюду встречали как победителей. Повсюду жалованье увеличивалось компенсацией на дорожные расходы. Деньги становились материальным элементом, не стоящим внимания, легко достигаемым, предназначенным для траты. До сих пор мои желания имели свойство возникать из обстоятельств, подобно тому, как маг вытаскивает туза из колоды карт.
Короче, мне ничего не стоило, во всех смыслах этого слова, искренне пообещать сэру Арчибальду и Флоранс поездку в Европу. Но для старого англичанина, падшего, жалкого, предмета презрения для других и прежде всего – для него самого, это предложение должно было выглядеть актом прекрасного милосердия и необузданной страсти.
При этом последнем предположении он замолчал.
– Вы… вы так ее любите? – пролепетал он.
Что мог я ответить этому несчастному, растерянному человеку, который выпрашивал подтверждение, чтобы поверить в невероятную надежду, которую я наконец ему дал?
Помедлив, я ответил:
– Разумеется, я дорожу Флоранс.
– Мое дитя в Европе! Возможно ли это? – прошептал, словно в экстазе, сэр Арчибальд. Но идея фикс вновь овладела им, и он спросил: – Как она ускользнет от Ван Бека?
– Очень просто, – ответил я, радуясь тому, что смогу окунуться в деятельность. – Вы поселитесь вместе с ней в английской миссии. Необходимо, чтобы вы или она добились этого от Ван Бека.
– Она этого добьется. Она этого добьется.
– Вы будете защищены от убийц Ван Бека, власть которого, думаю, вы преувеличиваете.
– О! Нет, нет. Вы не знаете…
– Хорошо, хорошо. Оставайтесь с вашими призраками и оборотнями!.. Но из английской миссии вместе со мной вы сядете на первое французское судно, готовое в назначенный день отплыть из Шанхая. Вас это устраивает?
– О да, Бог мой, о да!
Сэр Арчибальд улыбнулся, как ребенок, играющий в свои самые любимые игры.
– И как только мы прибудем в Европу, вы женитесь на Флоранс, – прошептал он.
Я рассмеялся и начал:
– Для этого…
Сэр Арчибальд не дал мне закончить. Испугался ли он, видя, что его прекрасные иллюзии рушатся? Догадался ли о том, что этот диалог наскучивал мне, или просто думал о нетерпении, в котором пребывала его дочь, ожидая меня? Не знаю. Но с детским выражением заговорщика, нелепым и трогательным одновременно, он шепнул:
– Идите! Идите теперь к ней, и да хранит вас Бог!
Когда я уходил, он добавил:
– Не думайте о Ван Беке. Он должен прибыть на судно, когда мы будем на причале.
XIV
Есть женщины, которые, даже испытывая удовольствие в чувственном диалоге, никогда не отдаются всеми своими фибрами, всей глубиной души. Они скорее присутствуют при соединении, полном наслаждения и неясных ощущений, и остаются пассивными, не получая за это вознаграждения.
Другие, напротив, созданы для плотского наслаждения. Независимо от опыта они умеют брать и дарить. Тела их предназначены для этого. У них формы, жар в крови, инстинкт сладострастия составляют науку, которой нельзя обучиться. Они обладают даром, милостью Божьей.
К их племени относилась и Флоранс. Мужчины это прекрасно в ней угадывали, ее присутствие имело власть, которая одной только красотой не объяснялась. Боб, так же, как и я, испытал это.
Как только я снова оказался с метиской, я забыл о рассказе сэра Арчибальда и обязательствах, под которыми только что подписался.
Ночь, тайна, желтый туман, трагедия старого англичанина, угрозы Ван Бека, нависшие над прекрасной головой Флоранс, – все растаяло в прогнувшемся примитивном ложе, узком, как походная кровать, не позволявшем лечь двоим.
Даже в этом возрасте я редко испытывал такое острое, такое ненасытное физическое удовольствие.
Флоранс разделяла это с каким-то стыдливым неистовством, с изумлением радостных открытий.
Иногда в момент коротких передышек в эту ночь, где секунды, казалось, проживались вдесятеро быстрее и полнее, чем в другие ночи, иногда я думал, что вот эту свежую прелесть Ван Бек готовил и хранил для себя пятнадцать лет. И я понимал опасения сэра Арчибальда.
Какой мужчина, лишенный своих надежд и такой добычи, даже не обладающий инстинктами Ван Бека, какой мужчина не почувствовал бы жажду убить?
Но разве я не был здесь для того, чтобы защитить Флоранс и похитить ее у монстра?
И новая вспышка страсти толкала меня к Флоранс, вспышка гордости двадцатилетнего возраста, вызова, победы, мести.
И поскольку в эти минуты в ней я любил себя, то мне казалось в эту ночь, что я любил и Флоранс.
Машины „Яванской розы" заработали, но этого оказалось недостаточно, чтобы наши объятия разжались, – потребовалось, чтобы жаркое солнце засветило в иллюминатор. Только тогда Флоранс покинула мою каюту, сказав:
– Не волнуйся, любовь моя Я сумею пройти незаметно за спиной у Сяо. – Китайская кровь Флоранс вселяла в нее абсолютную уверенность, что хитрость удастся.
Я подставил лицо и тело под холодную воду: этого было достаточно, чтобы смыть следы ночной усталости. Я наспех закрыл свой чемодан и открыл дверь. В коридоре ждал Боб.
Я был радостен, мир представлялся мне большим праздником. Почему я вдруг вспомнил об унижении, которое мне нанес Боб, когда мы вместе обманывали сэра Арчибальда?
Ко всем своим победам мне захотелось присоединить последнюю.
– Знаешь, – сказал я своему товарищу, – Флоранс была девственница.
Боб смотрел, смотрел на меня и вдруг ударил по лицу.
В то время за подобную выходку я убил бы, не колеблясь. Однако я ничего не сделал, ничего не сказал, и щека моя еще горела, когда я увидел, как приближались причалы Шанхая.
