— Да у меня залежалое было… Думал — власть поменялась, надо ловить случай.
— А вы и вином поторговываете? Не упомню. И как, с вашего позволения, может залежаться бочковое вино? Оно не залеживается, оно выдерживается.
— Выдерживается — в постоянной температуре, строгих условиях. Я такие условия обеспечить не мог.
— Как это не мог! У вашего дома замечательные подвалы. Сыро, прохладно. И глухо. Ежели кого пытать да расстреливать тайком — лучшее место в столице! Дело, впрочем, не в этом. А в том, граф, что победа Екатерины вам была выгодна. Всем известно, основной доход вашего семейства проистекает от металлургических заводов. Не вино — сталь и чугун. Медь и олово. Ну и готовые изделия — пушки, там, сковороды, ночные горшки… А добывают, плавят и куют — тысячи рабов. Указ же об освобождении сих несчастных уже лежал на столе государя. Ваше благополучие оказалось на волоске! А вы, Александр Сергеевич, человек молодой, деятельный. Тридцать пять лет — самый возраст для толкового авантюриста. Кровь еще горячая, да и мозги уже есть. И тут переворот. Ищи, кому выгодно — так советовали еще древние. Поэтому я принужден полагать, что вы изначально участвовали в заговоре. Входили в руководство…
Граф спал с лица. То, что на лице осталось, было бледным и возмущенным.
— Ваши измышления чудовищны, Тембенчинский.
— Какие там измышления. Тривиальный логический анализ. И не стройте мне рожи, — заявил Баглир, которому вдруг надоело быть вежливым и выспренным, — я понимаю только логику и выгоду. И не вздумайте меня подкупать — столько, сколько я взял бы, еще не начеканено. К тому же мне нравится ваш домишко, а император обещал подарить мне любой, отнятый у мятежников.
— Зачем тогда вам со мной говорить? Тяните на дыбу.
— А дыбу отменили. Могу предложить сразу плаху. Миних остановится на чем-то на таком. Можете надеяться на милость государя Петра, он у нас добрый. Но от конфискации имущества, Александр Сергеевич, царева милость вас не спасет. Сами видите — с этим освобождением крестьян мы в этом году шиш обкусанный соберем вместо налогов. А надо вести войну… В этом году Петр принужден быть добрым, но жадным. И не шипите на меня! Я, кстати, верю не жестокой логике, а вам. Потому, что участие в заговоре мне почему-то кажется несовместным с вашим характером. Но вы попробуйте это Миниху доказать! Его характеры, чувства и тому подобная дребедень ничуть не волнуют. Он инженер, мыслит интегралами и дифференциалами. И порывы душ человеческих ему недоступны. И тут я ничем вам помочь не могу.
Говоря так, Баглир то воздевал руки, то качал головой. Для пояснения эмоций. Читать чувства по его перистому лицу люди пока не умели. Наконец он сделал паузу.
Граф Александр Сергеевич был не дурак. Игру понимал — но что ему оставалось?
— А кто может?
— Вы сами. А больше никто. Вам надо убедить фельдмаршала и государя в своей невиновности. И только! А невиновность доказать просто. Надо написать все, что с вами происходило в эти две недели. По минутам. Где были. С кем встречались. О чем говорили. Какими словами. Правду. Только правду. Всю правду. Этого вполне хватит, — Баглир увидел неожиданный эффект своих речений. — Отчего вы улыбаетесь?
— Английские судьи обычно так приводят к присяге свидетелей. Почти такими же словами. «Обязуюсь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды».
— Это искаженная формулировка из Юстинианова кодекса, — заметил Баглир, — вместо третьего пункта лишний раз повторен второй. Видимо, для красивой трехчленности. Она позволяет умолчать. А я не позволяю. И требую — именем государя — не просто правду. И не только правду, безо лжи. А ВСЮ ПРАВДУ. Здесь — не Англия. Это, в том числе и для вас, не хорошо и не плохо. Это просто факт. От вас я тоже желаю фактов. И знайте — подобный отчет писать будете не вы один. Вас отведут в какое-нибудь помещение. Комнат тут много. Времени вам до утра. Ступайте.
Вдохновение во взгляде Баглира угасло. Он перевел взгляд на стол. Там были рыбьи костяки, белые кости от окороков, косточки фруктов и огрызки овощей. И облокотившаяся на него скучающая Виа.
— А ты не лопнешь, бесценная моя? И вообще, я толстух не люблю.
— Меня же сорок низок голодом морили! Мне еще отъедаться и отъедаться.
— Методу разговора уловила?
— Угу. Два следователя. Ты — хороший и близко. Миних — плохой и далеко. А в конце — домашнее задание.
— Ну и замечательно. Поручик, продолжайте, вызывайте следующих. Виа их обработает. А я пойду туда, откуда принесли всю съеденную моей невестой снедь.
— А я буду за тебя работать?
— Точно. Привыкай. В России жена, выполняющая должностные обязанности мужа — нормальное явление. Так что осваивайся, а я пошел.
В наземной ипостаси Баглир — как и все его сородичи, питался, словно птичка. Хищная птичка. Добрый кусок мяса, отменно прожаренный, до хруста, безо всякой английской сукровицы, его обычно вполне устраивал. Благосклонно он принимал и некоторые виды гарнира, по преимуществу корнеплоды. Свекла, морковь, репа и еще несвычная русскому желудку картошка находили благодарный прием в его желудке. Хлеб — терпел. Грибы — обожал. А потому даже пытался соблюдать пасхальный пост. Выдержал аж три дня! А потом сдался. Решив, что если Всевышний сотворил куньих хищниками, да и ближайшим родственников Баглира среди этих благородных существ отнюдь не был всеядный барсук, то не стоит соблюдать слишком уж строго правила, предписанные приматам. Впрочем, что постного, что скоромного, в нелетные дни он ел совсем немного.
Зато после перелета, даже и небольшого, в Баглире просыпался истинный проглот. Которому требовалось сожрать никак не меньше собственного веса. Маршрут же Ревель — Петербург и все подлеты давешней сумасшедшей ночи настоятельно требовали большего.
Поэтому после его визита Строгановские погреба всего через полчаса стали выглядеть так, будто там хорошо, душевно посидели Фафнир, Змей Горыныч и Лернейская Гидра. Разве что потолки не подкоптились.
Поэтому наверх он пришел довольным, сонным как сытый удав и заметно увеличившимся в объеме. Подпоручик только глазами хлопал: начальник ушел скелетно худым, а вернулся шарообразно толстым. Как только одежка сходилась!
Баглир шлепнулся на обиженно застонавший стул, и велел его не беспокоить. Мол, спать будет вполуха, и как только что интересное — вмешается. Ведь, похоже, Виа вполне освоилась.
А Виа освоилась. И, по мнению Баглира, чрезмерно. Первым ее русским словом было: «Реквизировать». Сто первым — «Введите». Разговор она пока вела не столь изящно, как ее жених, но зато приводила собеседников в некоторую растерянность.
Вот Баглир, даже с отставленным в сторону крылом в окровавленной повязке, особенного впечатления на привыкших к нему за полгода людей не производил. Мало ли, что в перьях. А вот женщина-следователь была внове. Всерьез ее не воспринимали. Многие пытались заговорить с апшеронским подпоручиком — но тот демонстративно молчал. Приходилось общаться с Виа. Начиналось все с легкого разговора, напоминающего салонные упражнения в словесности — а завершалось дрожащими коленями и готовностью на все. Тоненький голосок, которым Виа пользовалась куда более виртуозно, чем пока чужим для нее русским языком, то легонько ворковал, то угрожающе рокотал, то срывался в яростный крик.
Баглир так не мог. Поэтому дал еще несколько полезных советов и велел вызывать задержанных по двое. Пришлось ему отсесть из-за стола. А там и вовсе выйти в смежную комнату. Невелика потеря — хотя роскошество и возобновили. Благодаря произведенной вылазке Баглир был сыт до отвращения.
И вот…
— Еще двоих, ребята!
В комнату вошел, растерянно озираясь, подпоручик в сероватой из-за плохого сукна армейской форме.
— А чего один? — спросил Баглир.
— Так последний, ваше вскобродие, — ответствовал конвой от дверей.
Баглир довольно потер руки.
— И с кем я имею честь беседовать? — осведомился он ехидно.
Ответом ему было молчание. Офицер таращился на него с Виа, ртом по-рыбьи хватая воздух.
— Вижу, мы незнакомы даже заочно, — заметил Баглир, — а я уж думал, обо мне все в городе наслышаны. Я — князь Тембенчинский, зовут меня Михаил Петрович, как вы меня можете, не чинясь, называть. Я ротмистр лейб-кирасир. Занимаюсь довольно неприятным делом — опрашиваю разных подозрительных лиц. За неимением тайной канцелярии. Кстати, в отличие от большинства собранных тут вельмож, вы мне интересны. Тем милым фактом, что столь мелкую, казалось бы, сошку отнесли к важнейшим фигурам, задействованным в последних событиях. Кстати, я искренне рад, что выражение «последние события» произношу сегодня в последний же раз. Оскомину набило.
И выжидательно уставился на собеседника. Мол, говори. А мы запишем!
