По лицу Крыси уже текли слезы, но она не замечала их. Мигом всплыли в памяти все пережитые обиды и унижения и, уязвленная в самое сердце, она говорила, говорила... и сама уже плохо понимала, что именно. Голос ее звенел, взлетая до невыносимо-щемящих высот гнева, обиды и отчаяния, до затмевающего рассудок безумия, когда слова перестают быть осознанными словами, а превращаются в стремительные, бездумно пущенные в зенит смертоносные стрелы.
И теперь эти стрелы словно сами собой отыскивали крохотные, незаметные глазу незащищенные места в несокрушимой колючей броне, которой за эти годы окружил себя Кожан, и жалили, жалили, жалили... Почему ты предал нас, папа? За что?..
— Все эти годы я ждала тебя... искала... Представляла, как найду и буду любить тебя, гордиться тобой... А ты... ты все это время сидел в этом бандитском логове, как... как надутый, самодовольный паук, тешил себя грабежами, войнами и насилием... И ведь ты сам эту дорогу выбрал, сам, никто тебя не заставлял злодействовать, ведь правда же? И теперь ты говоришь мне... «так получилось»?!.. Да чем ты тогда лучше тех, кто... нас с мамой... каждый день...
Крыся была уже на грани истерики, но остановиться не могла. Неуправляемый поток эмоций снова, как недавно в туннеле, захлестнул ее и потащил за собой.
От удара маленький столик отлетел в стену, пустой чайник, жалобно звеня, покатился куда-то прочь. Кожан снова вскочил, лицо его, до того бледное и чуть желтоватое, налилось черной тяжелой кровью.
— Молчать, дура! — рев Кожана затопил комнатку, будто водопад скорлупку. Он сгреб дочь за волосы и рывком поднял на ноги. Слезы, визг. Губы Кожана беззвучно шевелились, на шее часто-часто билась вздувшаяся жила.
Крыся, словно повинуясь приказу, и впрямь замолчала. Но лишь для того, чтобы тихо и отчетливо, глядя в его бешеные глаза взглядом, похожим на стремительно и неотвратимо падающий нож гильотины, отчеканить:
— Может, я и дура. Однако... я не предавала собственное дитя!
Свободная рука Кожана взлетела вверх, и девушка зажмурилась. Но удара не последовало. Кожан, пыхтящий, как паровоз, так и остался стоять, держа ее стиснутые в кулаке волосы. Свободная его рука безвольно повисла вдоль тела.
— Вот, значит, как ты заговорила, девочка... — медленно, с угрозой произнес он, — Много, значит, знаешь про то, кто предатель, а кто герой? Ну что же... Иди к героям и разделяй геройскую долю, героиня драная... Жека!!! — снова рявкнул вожак, будто поездной тифон.
Дверь тут же застучала жестяной дробью — кто-то отчаянно бился в нее снаружи, но никак не мог войти.
— К... Кожан! — голос из-за двери захлебывался и срывался, — З...заперто! З-з-заело!
— Да м-мать твою ять!..
Кожан отпустил спутанные волосы дочери и одним толчком швырнул ее на диван.
— Сидеть, курррва! — рявкнул он и полез за ключами... Сам ведь и заперся, балда.
Видимо, встряска, заданная отцом, вывела Крысю из состояния «гори-все-огнем», и теперь к ней пришло запоздалое осознание, что...
В общем, натворила она бед.
Схватившись за голову и обведя кабинет безумным взглядом, она потрясенно прошептала:
— Что же я наделала, идиотка... Боже мой, что я наделала, зачем?..
Ее взгляд упал на чертыхающегося Кожана, все пытавшегося вытащить из кармана зацепившиеся за что-то ключи.
— Папа!.. — дико вскрикнула девушка, бросаясь к нему. — Папа, пожалуйста, прости меня! Я... я не хотела тебе этого говорить... Я... Пожалуйста!.. Прошу тебя!.. Папочка!.. Прости!!!
И с этими словами она, нимало не колеблясь, бросилась на колени, схватила его руку и прижалась к ней щекой.
— Ты прав, я дура, злая, глупая дура! — задыхаясь, плакала она, покрывая поцелуями шершавую отцовскую руку и тщетно пытаясь поймать его взгляд. — Но я не хотела... Прости, прости меня, глупую... Папочка...
Кожан не обращал на нее никакого внимания. Ключ скрежетнул, дверь распахнулась. С той стороны на вождя полубезумным взглядом глядел встрепанный охранник, за его спиной толпились с недоуменными лицами еще несколько боевиков. Запястья дочери моментально оказались зажаты жесткими ладонями отца. Рывком Кожан вздернул ее на ноги.
— Жека! Эту поганку серую — в клетку, к ее малахольному дружку! Выполнять!
— Не надо! — закричала Крыся, пытаясь высвободиться и прильнуть к нему. — Пожалуйста!.. Па...
Рррраз!!!
На ее щеку обрушилась пощечина. Голова девушки мотнулась; разорванным бисерным ожерельем брызнули в сторону слезы. Оглушенная и почти без чувств она упала на руки охранника.
— Ну, чего замерли, мальчики и девочки? Я что, слишком тихо сказал, что делать надо?
Кожан обвел взглядом всех, стоявших перед ним.
— Быстро! И Дымчару скажите, чтобы в двадцать четыре ноль-ноль был у гермозатвора!
— Это... А зачем? — Жека, кажется, уже и не знал, чего ждать от вожака.
— Звонок, млять, дверной устанавливать будем!!! — рявкнул тот, — вот этих вот, — он махнул рукой в сторону дочери, висящей на руках Жеки, — выведем позагорать — и сразу займемся!
— Ээээ... Сделаем, командир! Все сделаем!
Жека засуетился, передал девушку двум боевикам, и те потащили Крысю в станционную тюрьму.
Глава 14
ДВОЕ ВО ТЬМЕ
Местная кутузка оказалась махонькой — примерно два на два метра — выгородкой в подплатформенном помещении, огороженной сеткой Рабица, наваренной на каркас. Бандиты, переругиваясь, затолкали скрюченного Востока в эту клетку и закрыли замок. Металлическое клацанье, нечленораздельные выкрики, а затем — тишина.
Человек повалился на бетонный пол, тяжело переводя дыхание. Бил Кожан профессионально — после удара в животе растекся огонь, а воздух из груди будто бы вышибло. Ну да ничего, и не так прилетало, а мы все равно живые... И руки, кажется, развязали... Он перекатился набок и попробовал разогнуться. Боль отступила, дышать стало легче. Сейчас. Сейчас... Вдох. Выдох... Восток собрался с силами и сел. Темнота. Или это в глазах темно? Он пригляделся. Нет. Действительно, темнотища, только недалеко, у лестницы, что ведет куда-то наверх, горит тусклая мутная лампа в тяжелом обрешеченном колпаке. Под лампой виднелся великанских размеров стол, часть стула и такие же, под стать столу, громадные армейские башмаки. Что за наваждение? Восток тряхнул головой. Тьфу ты, вот балда. Он же под платформой, тут потолки низкие...
Все встало на свои места.
Несколько минут он просидел, не двигаясь. Все. Боль от удара ушла, только мышцы ныли надсадно. Но это уже совсем другой коленкор, как говаривал Зощенко. И глаза несколько привыкли к полумраку. Восток попробовал осмотреться. М-да. Клетка его была наглядной иллюстрацией к пословице «Неладно скроен, да крепко сшит». Основа — толстый стальной уголок, к которому с необычной аккуратностью, даже, можно сказать, любовно, приварен край среднеячеистой добротной сетки. Чувствуется, что удержит и быка. Он попробовал придвинуться к каркасу и осторожно, чтобы не звякнуло, навалился на сетку спиной. Металлическое полотно чуть натянулось — и только. С душой делали, заразы... Он подобрался к двери. Та же рама с сеткой, только подвешена на здоровущие гаражные петли. И замок амбарный, дисковый. Восток снова прислонился к решетке, на этот раз — без особой утайки. Потряс немного.
Да, просто так из клетки было не выскочить.
— Э, але! — раздался голос. Ботинки под стулом дернулись, что-то шевельнулось, на миг заслонило свет. — Не буянь мне там! Очухался — так сиди себе тихо!
Восток повернул голову в сторону голоса, но промолчал. Сторож попался бдительный, однако дела до него сталкеру сейчас было мало. В клетке он был один. Один. Крыся сейчас была где-то там, наверху, один на один с Кожаном. Он же сидел тут, за решеткой, и опять не мог сделать решительно ничего. Опять!
Накатила бессильная злоба. Восток сжал зубы до скрипа и с силой ударил кулаком об пол. Удар получился глухой, почти неслышный — что бетонному монолиту до человеческих силенок? Сталкер закрыл глаза и попробовал снова успокоить дыхание. Тихо, брат, тихо... Разбитыми о бетон кулаками делу не поможешь. Но гнев не унимался. Одна. Там. С этими. Нелюдями. И все ты, ты виноват. Из-за тебя, из-за твоего желания поскорее добраться до Медведкова она попала сначала к своим промывателям мозгов, а теперь и к этим бандюкам. Челюсти сжались до спазма. Он глубоко, медленно-медленно выдохнул.
Сейчас самое правильное — успокоиться. Все равно прямо сейчас помочь ей не получится. Зато можно навредить, если начать как полоумный метаться по клетке и колошматить по всему, что есть вокруг. Если придут бандиты и второй раз за день намнут ему бока, он будет мало на что годен. И если вдруг предоставится шанс, то он уже не сможет его ухватить, чтобы вытащить ее вместе с собой из этой клоаки. Еще глубокий вдох и выдох. Мышцы немного расслабились. Ее обязательно приведут. Возможно, напуганную, возможно, избитую, но живую. Приведут. Точно приведут. Если бы ее хотели убить, они сделали бы это сразу, но им от нее кое-что нужно — сведения о станциях Содружества. И они ее не тронут. Будут пугать, угрожать, но не тронут.
