Энгус
Доставленный посыльным катером из Департамента полиции приказ Службе безопасности Рудной станции подвергнуть Энгуса Термопайла заморозке был подписан Хэши Лебуолом, директором Бюро по сбору информации.
Энгус неожиданно приобрел статус особого заключенного.
Даже Майлс Тэвернер терялся в догадках о том, почему приказ пришел именно сейчас. Кто бы ни обсуждал с ним этот приказ – его начальник, офицеры безопасности, представители Центра и члены Совета Рудной станции, – все задавали одни и те же вопросы.
– Вы знали о приказе?
Нет, Майлс ничего не ведал. Он мог честно в этом признаться. С тех пор, как Энгуса арестовали и выдвинули обвинение, в Департаменте на него едва ли обращали внимание. Да, запросы на материалы о его деле поступали, но и только. Даже информация о том, что лейтенант полиции Мори Хайленд прибыла с Энгусом и улетела с Ником Саккорсо, ни у кого не вызвала особой реакции, включая Мин Доннер, которая слыла в Подразделении специального назначения заботливым начальником. Никаких действий после обвинения, сделанного Мори Хайленд, о причастности Рудной станции к диверсии на борту «Повелителя звезд», предпринято не было. Обращения Службы безопасности за разъяснениями в отношении лейтенанта Хайленд игнорировались.
Почему вдруг возникло такое внимание к пирату?
У Майлса не было ответа и на этот вопрос. Энгус Термопайл – не Бог весть какая персона. Имевшаяся у него информация о разбоях, контрабандных операциях, подпольных верфях, торговцах, прятавших у себя краденую руду, конечно, представляла ценность, но не большую, чем обычно.
Что же все-таки произошло? Неужели заморозка являлась первоначальной целью полиции, и дело оставалось лишь за полномочиями?
Вполне вероятно, откровенно отвечал Тэвернер. Несомненно, теперь такие полномочия у полиции появились. Согласно недавно принятому Акту о преимущественном праве весь ближний космос, включая Службы безопасности отдельно взятых станций или компаний, переходил под юрисдикцию Департамента полиции. До принятия Акта полиция могла лишь попросить Службу безопасности Рудной станции о сотрудничестве. Теперь Хэши Лебуол – или любой другой директор того или иного полицейского управления – мог потребовать подвергнуть криогенной заморозке любое количество осужденных.
Правда, принятие Акта о преимущественном праве не проливало свет на причины, по которым в Департаменте полиции заинтересовались именно этим осужденным.
Хорошо. Можно предположить, что в Департаменте им интересовались всегда, просто у них не было полномочий прибрать его к рукам. Но зачем подвергать его криогенной заморозке? Зачем такие траты? Почему просто не надеть на него наручники и не отправить с первым же кораблем на Землю?
Может быть, чтобы обезопасить его?
Зачем? Кому нужны такие люди, как Энгус Термопайл?
Майлс не находил четкого ответа. Приходилось довольствоваться предположениями.
Осужденного хотят просто отослать?
Зачем такие сложности? В наручниках и при соблюдении определенных предосторожностей заключенного можно переправить куда угодно с той же степенью безопасности, которую обеспечивает криогенная капсула.
Большинство людей, с которыми разговаривал Майлс, волновал именно последний вопрос. Больше всех он раздражал начальника Тэвернера.
Зачем? Зачем его замораживать?
Майлс чувствовал, что у него нет выбора, и решился на долю откровенности. Внутренне поежившись, он ответил:
– Возможно, чтобы он и дальше молчал. Департаменту полиции на руку, что нам не удалось его расколоть. Они нам не доверяют и не хотят, чтобы мы знали лишнее.
Оказалось, начальник Майлса пришел к тому же выводу. Дымя сигаретой, тот сказал:
– Черт возьми, и все-таки я не понимаю. Этот мерзавец портил всем жизнь с тех пор, как я себя помню. На его совести столько преступлений, а с него, как с гуся вода. Тошно становится. Если его кто и заставит заговорить, то только мы.
Едва ли Майлс хотел услышать эти слова. Наоборот, чем быстрее он избавится от Энгуса, тем лучше.
– Что вы собираетесь делать? – спросил Тэвернер с напускным безразличием.
– Говорить с Центром, – просто ответил начальник Майлса. – Говорить с Советом. Меня поддержат, по крайней мере, в первое время. Они недовольны так же, как и я… Все этот чертов Акт о преимущественном праве. Но можно изобразить непонимание. Можно, в конце концов, заявить, что мы не знаем соответствующих процедур. Можем даже потребовать подтверждения. Долго, конечно, тянуть с ответом не станут, но мы выиграем немного времени… Черт возьми, Майлс, заставь, наконец, этого мерзавца говорить!
– Я попытаюсь, – пообещал Майлс, внутренне содрогнувшись.
Тэвернер передал содержание разговора со своим начальником заинтересованным людям и с удвоенной силой взялся за Энгуса.
* * *Конечно, сам Энгус оставался в неведении относительно разворачивавшихся вокруг него событий. Неожиданно для него его стали больше бить, чаще вводить наркотики, угнетающе действовавшие на его психику, и лишать сна. Причину всего этого ему не объяснили и предоставили самому делать выводы из перемены в обращении с ним.
Тем не менее, несмотря на жестокое обращение, бессонницу, побои и страдания, Энгус упорствовал в своем молчании, демонстрируя редкий героизм. Он считал, что как только его мучители получат то, что им надо, они его прикончат. Единственный способ сохранить себе жизнь – держать рот на замке.
Энгус заключил с Мори Хайленд пакт – правда, на словах, но Термопайл, тем не менее, его не нарушил. Мори покинула Рудную станцию вместе с Ником, не предав Энгуса. Он знал об этом, потому что никто не обвинил его в имплантации в нее зонного имплантата. Кроме того, никто не обвинил его в преступлении, из-за которого его преследовал «Повелитель звезд». Если бы Мори осталась на Станции, Термопайл был бы теперь мертв – и не обязательно потому, что Мори свидетельствовала бы против него. Самый простой анализ выявил бы наличие в ней зонного имплантата. Итак, Мори также не нарушила сделку. Поэтому и Энгус ее не предал.
Впрочем, хранить молчание Энгусу помогал и определенный жизненный опыт. Прожитые им годы научили его гораздо большей жестокости, чем та, с которой его охранники к нему относились. Избиения и электрошок, доводивший его до приступов рвоты, причиняли не больше страданий, чем он испытал в детстве, юности или последующей жизни. Возможно, годы истощили его тело, но они не изменили его представлений о боли, не ослабили его стремления выжить. Привычный к лишениям, он был прочнее своих мучителей. Чем больший он испытывал страх, тем лучше он себя чувствовал. Страх перед своей беспомощностью делал его почти сверхчеловеком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
