— Огромная! Особенно если смотреть сверху.
Разница в росте у нас не меньше фута.
— Но все-таки он был славный, — настаивала я.
— Ублюдок бородавчатый.
— Что ж, иногда люди недолюбливают других без видимых на то причин.
— А что с ним стало?
— Я слышала, он нарисовал на бородавке второе лицо и теперь за плату выступает на вечеринках.
— Ого.
Некоторое время мы размышляли об этом. Я посмотрелась в зеркало. Или у меня по лицу пробежала мышь, или моя тушь для ресниц пошла в атаку.
Я решила сделать последнюю попытку:
— Понимаешь, если Аманда чего-то хочет, она этого добивается. Она очень целеустремленная, и ее не остановишь.
Неожиданно для себя самой я погладила Фрейзера по лицу.
— Значит, она очень и очень хочет тебя.
Фрейзер смотрел на меня затравленно:
— Ты действительно так думаешь?
— Да.
Он вздохнул.
— Ты очень сильно ее любишь? — спросила я. Внезапно мне захотелось высоких романтических чувств.
— Она была рядом после смерти папы, — тихо сказал Фрейзер. — И она… ты знаешь, хорошенькая, уверенная в себе, и она знает многих людей и вообще много всего. — Он опустил глаза. — И она действительно хочет выйти за меня замуж!
— А в это что, так трудно поверить?
Он ухмыльнулся:
— Не знаю.
Мы схлопотали несколько нестройных «о-го-го», вывалившись вместе из дамского туалета, но бригада официантов, обслуживавшая вече ринку, уже падала от усталости с ног, и одуревшей публике явно пора было расходиться. Фран так и не объявилась, и мне оставалось только отправиться домой в одиночестве. Я приветливо помахала Нэшу и отыскала в углу Энгуса, сосредоточенно приканчивавшего виски.
— Я ухожу, — объявила я.
— Ну, пока.
— Извини, — произнесла я второй раз за вечер.
— За что? — Энгус устало улыбнулся. — Обычная дискуссия, и все.
— Да, наверное. — О сцене в туалете я ему говорить не стала.
— Ты не хочешь мне рассказать, что творится между тобой и Алексом?
— Как-нибудь в другой раз. Когда время будет. Но не сегодня. Я еще минут двадцать, может, и продержусь, а потом отрублюсь на месте.
Я наклонилась, чтобы поцеловать его на прощанье. Неожиданно Энгус крепко меня обнял.
— Хочешь, поймаю тебе такси?
— Со мной все будет в порядке, — с признательностью сказала я. — Это же Холборн, что тут может случиться? Разве что заболтают до смерти.
— Ну, тогда спокойной ночи.
Я улыбнулась, повернулась и ушла побыстрее, пока меня не угораздило что-нибудь отколоть и все испортить.
На улице я заметила такси и уже вскинула было руку, как вдруг чей-то слабый голос окликнул меня из темноты.
Вопреки очевидному, я решила, что это злой дух явился за мной из мрака ночи. Потом разглядела руку и признала в ней нечто человеческое. Это внушало надежду.
Я приблизилась и склонилась над жалким существом.
— Господи, Алекс! Я тебя искала, но решила, что ты ушел.
— Мне было нехорошо.
— Что с тобой случилось?
— Он меня ударил. А потом я очень устал и лег спать. А потом проснулся и не знал, что делать. А потом ты пришла.
— Это потому что я ангел, — сурово сказала я. — Встать можешь?
Надо было выяснить, насколько плохи дела. Все еще вдрызг пьяный, Алекс обзавелся великолепным фонарем под глазом, но его патрицианский нос сохранил свою патрицианскую прямоту. Я помогла ему подняться.
— И еще меня стошнило.
— Это точно. — Я только сейчас обнаружила это, но не решилась оттолкнуть Алекса.
— Чарли?
— Не знаю.
— Фран?
— Не знаю.
Я вздохнула:
— Идем, ты…
Таксист, увидев, что я волоком тащу окровавленные, заблеванные останки, газанул прочь.
— Ублюдок! — завопила я вслед.
Часом позже под воздействием морозного ноябрьского ветра все мои пьяно-сентиментальные чувства испарились. Я костерила на чем свет стоит и Лондон, и вечеринки, и таксистов, а особенно — тот большой и вонючий мешок с картошкой, который мне приходилось волочь на себе лишь потому, что я была в него влюблена.
Наконец мы наткнулись на такси до такой степени ржавое и разбитое, что его владельцу было наплевать на наше состояние (судя по запаху, стоявшему в машине, пьяницы были его специальностью), и в половине третьего утра добрались до Кеннингтона. Дом был погружен в темноту. Алекс мечтал только о том, чтобы завалиться в постель, но я прямо в одежде запихнула его под душ и включила воду.
Алекс яростно взвыл. Я с размаху заткнула ему рот, но попутно сорвала перекладину с занавеской. Она обрушилась с жутким грохотом, и я замерла — зажимая Алексу рот, изогнувшись под немыслимым углом, под струями воды. Занавеска обволакивала нас, как саван — привидение, и в любой момент вся округа могла сбежаться и зашвырять нас башмаками. Растерянный Алекс смотрел на меня расширенными глазами. Я зажмурилась, прикидывая, куда податься, когда меня вышибут из квартиры.
Но ничего не произошло. Я выпуталась из занавески и прислушалась. Ни звука. Я выволокла Алекса из душа, и он покачивался рядом, пока я пыталась пристроить занавеску на место. В конце концов я решила плюнуть на все и свалиться спать — в надежде, что к утру все развеется.
Половина воскресного дня уже миновала, когда я выползла на кухню, отчаянно мечтая промочить горло. Я выдула полпинты молока — тьфу! — поскольку ничего другого не нашлось, и заставила себя заглянуть в ванную. Там царил идеальный порядок, словно накануне ничего и не происходило. Занавеска на месте, кровь смыта. Я на минуту задумалась, не приснилось ли мне все, потрясла головой, чтобы прочистить мозги. Гм, Линда?
Я робко постучала в ее дверь. Она открыла с таким видом, какой бывает в сериалах у женщин, когда их любовники удирают через изгородь за домом.
— Да? — Линда смотрела на меня сквозь свои толстые стекла.
— Я… Извини, пожалуйста, за занавеску для душа.
— Все нормально.
— Я… Я куплю новую или еще как-то…
— Все нормально.
Играть с ней в гляделки я не собиралась и потихоньку отступила назад, чувствуя себя довольно гадко. Затем вернулась в спальню со стаканом молока. Алекс все еще пребывал в бессознательном состоянии; под глазом у него сияли все цвета радуги.
— Алекс! — зашипела я. — Алекс, проснись! Я боюсь своей необщительной соседки. Кажется, она задумала зарубить меня топором. И оставить здесь, чтобы меня не могли найти три недели.
— Пфа!
Алекс попытался открыть глаза и обнаружил, что сделать этого не может. Наконец он сфокусировал взгляд на стакане молока и тотчас позеленел.
