Кеннеди ждал, что Кристиан скажет «нет», что произошло нечто другое – природная катастрофа, взрыв ядерного устройства, смерть главы какого-нибудь государства, потопление военного корабля в Персидском заливе, разрушительное землетрясение, наводнение, пожар, эпидемия, все, что угодно. Но Кристиан с белым лицом сказал:
– Да.
Кеннеди показалось, что у него началась какая-то огненная лихорадка. Он почувствовал, как сникло его тело, и был уверен, что Кристиан загораживает его от всех остальных в комнате, потому что по лицу у него струились слезы, а дыхание перехватило. Потом, похоже, все придвинулись поближе, врач воткнул иглу шприца ему в руку, Джефферсон и Кристиан опустили его на постель.
Они ждали, когда Фрэнсис Кеннеди оправится о шока. Наконец, он дал им распоряжения поднять на ноги все отделы штаба, связаться с лидерами конгресса, очистить от толпы улицы вокруг Белого дома, приостановить действия всех средств массовой информации, с которыми встретится в семь утра.
Перед рассветом Фрэнсис Кеннеди отпустил всех. Джефферсон принес ему на подносе горячий шоколад и бисквиты.
– Я буду снаружи, сразу за дверью, – сообщил он, – стану заглядывать к вам, господин президент, каждые полчаса, если вы не возражаете.
Кеннеди кивнул, и Джефферсон вышел из спальни.
Президент выключил свет, и комната стала серой в свете зарождающегося дня. Он заставил себя рассуждать трезво. Его беда была вызвана рассчитанным ударом врага, и он старался отвести эту беду. Он глянул на высокие овальные окна и, как всегда, вспомнил, что они из особого стекла, он может смотреть сквозь них, но никто не в состоянии заглянуть внутрь, и, кроме того, они пуленепробиваемы. Перед ним простирались лужайки Белого дома, виднелись близлежащие дома, занятые сотрудниками Службы безопасности, вооруженными специальной лучевой аппаратурой и собаками. Его безопасность обеспечена, Кристиан держал свое слово. Не было только возможности уберечь Терезу.
Все кончилось, она была мертва. И сейчас, после первого приступа отчаяния, он сам удивился своему спокойствию. Потому ли, что она после смерти матери настояла на том, чтобы жить своей собственной жизнью, или потому, что не хотела жить с ним в Белом доме, так как была гораздо левее обеих партий и в силу этого оказалась его политическим противником? Или причина в том, что он недостаточно любил свою дочь?
Он искал себе оправдания. Он любил Терезу, а она мертва. Он готовил себя к этой смерти все последние дни, его подсознательная подозрительность, коренящаяся в истории семьи Кеннеди, посылала ему предупредительные сигналы.
Все было скоординировано – убийство Папы и захват самолета, на котором находилась дочь главы самого мощного в мире государства. Террористы не предъявляли свои требования, пока убийца не добрался до Соединенных Штатов и не был там арестован. И только тогда последовало решительное и высокомерное требование освободить убийцу Папы Римского.
Величайшим усилием воли Фрэнсис Кеннеди подавил все личные чувства, стараясь найти логическую связь. На самом деле все было очень просто.
Если смотреть поверхностно, то что произошло? Убиты Папа и молодая девушка, что в мировом масштабе не такие уж ужасные события. Религиозных лидеров можно канонизировать, молодых девушек с искренним сожалением похоронить. Но в данном случае было кое-что другое. Люди во всем мире станут презирать Соединенные Штаты и их лидеров, будут организованы и другие атаки, в направлениях, которые невозможно предусмотреть. Власти, подвергшиеся насмешкам и потерпевшие поражение, не могут рассчитывать на то, чтобы управлять социальными структурами современного общества. Власти, которым плюнули в лицо, не в состоянии соблюдать порядок.
Дверь спальни отворилась, и в нее хлынул свет из холла, хотя она и так уже была освещена лучами восходящего солнца, победившими электрический свет. Джефферсон, в свежей рубашке и пиджаке, вкатил столик с завтраком, вопросительно глянул на Кеннеди, словно спрашивая, не должен ли он остаться, потом вышел.
Кеннеди ощутил, что по его лицу катятся слезы и вдруг понял, что это слезы бессилия.
Вновь он осознал, что его печаль ушла, и удивился, потом внезапно почувствовал, как мощный прилив крови к голове принес с собой такую ярость, какую он никогда раньше не испытывал и всю жизнь презирал в других. Он попытался сопротивляться ей.
Теперь он думал о том, как члены его штаба старались помочь ему.
Кристиан продемонстрировал свою многолетнюю привязанность, обнял его, помог добраться до постели. Оддблад Грей, обычно такой холодный и бесстрастный, придерживал его за плечи и шептал: «Я сожалею, я чертовски сожалею».
Артур Вике и Юджин Дэйзи держались более сдержанно. Они сочувственно дотронулись до него и пробормотали какие-то слова, которые он не разобрал. Кеннеди отметил про себя, что Юджин Дэйзи, как глава его штаба, один из первых покинул спальню, чтобы организовать в Белом доме все необходимое. Викс ушел вместе с Дэйзи. Как у главы Национального Совета безопасности, у него были неотложные дела, а может, он боялся услышать какие-нибудь безумные приказы о возмездии от человека, охваченного отцовским горем.
Незадолго до возвращения Джефферсона Фрэнсис Кеннеди успел понять, что его жизнь отныне будет совершенно иной, возможно, даже вышедшей из-под его контроля. Он старался, чтобы гнев не вмешивался в его мысли.
Он припомнил стратегические совещания, на которых обсуждались подобные ситуации, и Артур Викс настойчивее всех требовал самых жестких мер, приводя в пример экс-президента Джимми Картера.
– Когда Иран захватил заложников, – говорил он, – Картер должен был действовать с позиций силы, чего бы это не стоило. Поэтому, когда он захотел переизбрания на новый срок, общество с презрением отвергло его, ибо люди не могли простить ему перенесенные ими унижения, то, что самая сильная держава в мире вынуждена была есть дерьмо, которым ее облила маленькая страна.
– Картер предвидел это, – сказал Отто Грей, – он был очень порядочный человек. Он ставил задачу возвращения заложников живыми выше своего переизбрания.
– Конечно, Картер человек порядочный, – презрительно заметил Викс, – а что толку? Он взялся не за свое дело. Американцам было совершенно безразлично, вернутся ли заложники живыми. Во всяком случае, не за ту цену, которую мы заплатили.
– Все кончилось благополучно, – вставил слово Дэйзи. – Ни одного из заложников не убили, все они вернулись к своим семьям.
– Ты не учитываешь главного, – возражал Викс. – Картер проиграл выборы, тогда как все, что от него требовалось, это организовать нападение и истребить кучу иранцев, даже если бы в ходе этой операции были убиты заложники. Тогда бы его переизбрали.
– Вы знаете, – задумчиво произнес Юджин Дэйзи, – все могло произойти иначе. Допустим, Картер воздержался от военных действий, а заложники все равно убиты, тогда Картер, несмотря на свою чистую совесть, оказался бы, тем не менее, вышвырнут из Белого дома.
– Вымазанный дегтем и вывалянный в перьях, – добавил Викс с обычным своим презрением к неудачникам. – И с оторванными яйцами.
Фрэнсис Кеннеди не помнил, что он сам говорил в ходе того обсуждения, но сейчас он мысленно вернулся на сорок лет назад. Ему было семь лет и он играл на лужайке у Белого дома, бегал по траве среди цветов, по мраморным ступенькам с детьми Джона и дяди Бобби. И оба дяди, высокие, стройные, белокурые, играли с ними несколько минут, прежде чем поднялись, как боги, в ожидавший их вертолет. Ребенком Фрэнсис больше любил дядю Джона, потому что знал его секрет. Однажды он видел, как дядя Джон целовал женщину и потом увел ее в свою спальню, видел и то, как они через час вышли оттуда. Он никогда не забудет выражение лица дяди Джона, такое счастливое, словно он получил какой-то незабываемый подарок. Они так и не заметили мальчика, спрятавшегося за одним из столов в холле. В то простодушное время Служба безопасности не была так близка к президенту.
Вспомнились ему и другие эпизоды его детства, живые картины жизни власть держащих. Мужчины и женщины, гораздо старше его дядей, приветствовали их, как коронованных особ. Когда дядя Джон вышел на лужайку, заиграл оркестр, и все повернулись к нему и молчали, пока он говорил. Оба его дяди несли власть с достоинством. С какой уверенностью они ждали вертолетов, уносящих их в небо, как надежно они были окружены телохранителями, прикрывавшими их от опасности, как поднимались они в небо и как величественно спускались оттуда.
Их улыбки светились, в глазах читалось умение приказывать, фигуры излучали магнетизм. И при всем этом они находили время поиграть с маленькими мальчиками и девочками, их сыновьями и дочерьми, племянницами и племянниками, как боги, навещавшие маленьких смертных, которых они опекали. А потом… А потом…
