коробку, потом говорит:
– Вот веришь, не помню. На свадьбу нам серебро точно не дарили… Хм-м, постой-ка, наверное, мы его забрали, когда квартиру Татьяны Сергеевны продавали. Павлик, а Павлик? – кричит она в глубь квартиры. – Мамы твоей серебряный гарнитур нашли, представляешь?
– Да неужели! – немедленно отзывается Павлик. – Синенький такой? Я все думал: куда он подевался?
Лиза пытается заставить себя вернуть зажатую в кулаке ложку на место, но рука замирает на полпути.
Никита ввозит Павлика в кухню.
– Да уж, – говорит Никита. – Огромный. Ужасно неудобно.
– Это к чему ты? – прищуривается Евгения Николаевна.
– Это к тому я, дражайшая Евгения Николаевна, что не пора ли нам обедать, – как-то криво хихикает Никита.
– Кстати, Павлик, про обед. – Евгения Николаевна мягко вынимает ложку из Лизиных рук, вкладывает в мерзкое гладкое гнездышко, опускает крышку и с усилием защелкивает замочек. – Буду теперь тебе обеды как герцогу сервировать! С серебряными приборами!
Евгения Николаевна чуть подталкивает застывшую Лизу в спину, и Лиза подчиняется, отходит от буфета.
– Потом почистишь, – говорит Евгения Николаевна. – Иди теперь суп разогревай. Видишь, голодные все.
И уже у холодильника Лиза слышит:
– Вот я дурища, чего уборку оттягивала? Смотри-ка, какой ты тут порядок навела!
Лиза едва попадает половником в тарелки.
Суп разливается по плите.
Лиза ставит тарелку на диск плиты, чтобы подтереть лужу. Но диск оказывается горячим, и тарелка тут же раскалывается ровно пополам, а супа на плите становится еще больше.
Не говоря ни слова, Евгения Николаевна щелкает выключателем плиты и оттесняет Лизу в сторону.
Лиза смотрит в окно, пытаясь понять, какое там время года. Что вообще происходит?
Все перемешалось.
Через двор идут мужчина и мальчик, вокруг них в курином бульоне с блестками жира плавают разваренный лук и лавровый лист.
Лиза все глубже погружается в отчаяние: вещи лгут ей, вещи путают ее, чему вообще теперь можно верить, когда такое творится. Никогда раньше, никогда!..
Нет, неправда, один раз было.
Вспомнить о маме – как ступить на тонкий лед, никогда не зная, выдержит ли он Лизин вес или похоронит ее в мутной ледяной воде. Иногда Лизе хочется, чтобы мама умерла. Тогда можно было бы ходить к ней на могилу, убирать там, быть с ней.
Лиза пугается этих мыслей. Нет, пусть мамы нет рядом, но, если вдруг она где-то еще живет, всегда остается возможность, что однажды она вспомнит о Лизе и возникнет на пороге. Лучше бы это произошло вечером, а еще лучше – вечером субботы, чтобы назавтра Лизе не надо было на работу.
Хотя какая теперь работа. Пусть возникает, когда хочет.
Лиза думает, что ее вера в маму похожа на то, как некоторые дети верят в бога или Деда Мороза, хотя совершенно очевидно, что никакого бога или специального зимнего дедушки нет и в помине. А мама есть. Точнее, была. В этом Лиза совершенно уверена. Она хорошо помнит день, когда видела маму в последний раз. Именно с этого дня она начала отсчитывать эпизоды.
Лизе было тогда семь лет, четыре месяца и девять дней. Однажды в субботу утром, в восемь часов семнадцать минут, к Лизе и маме, как обычно, пришла бабушка, а мама вдруг куда-то уехала. Она так торопилась, что даже не попрощалась с Лизой. Потом, ближе к вечеру, шестнадцать раз звонил телефон, бабушка каждый раз брала трубку, но почти ничего не говорила, только слушала и все время сморкалась, а Лизе запретила задавать вопросы и отослала читать, хотя Лизе было очень любопытно, что же происходит, – она никогда раньше не видела, чтобы кто-то так сморкался. Однако гораздо сильнее Лизу интересовало, где же мама. Но и об этом бабушка спрашивать запретила.
В тот день Лиза маму так и не дождалась. Вечером бабушка дала ей какую-то таблетку и велела лечь спать. Наутро бабушка сказала, что мама приезжала ночью, когда Лиза уже спала. По словам бабушки выходило, что мама очень торопилась: поспешно собрала вещи и уехала в срочную командировку. Лизу это не удивило: мама уезжала часто, иногда внезапно. Лиза отправилась в мамину комнату – скучать. Лучшим способом скучать было залезть в мамин шкаф и запереться изнутри среди ее вещей, перебирать их, нюхать, а потом свить гнездо из свитеров и кофточек и уснуть в темноте и духоте шкафа.
Но поскучать Лизе не удалось. В маминой комнате ее ждали странности. Все было перевернуто вверх дном: одежда вынута из шкафов и раскидана по кровати, а разноцветное тоненькое шелковое белье, переливами на котором Лиза так любовалась и которое обычно лежало в ящиках, свернутое розочками и воланчиками, было вытряхнуто из комода и разбросано поверх маминых платьев и строгих рабочих костюмов. Обычно мама собиралась гораздо аккуратнее.
Лиза старательно сгребла то, что упало на пол, и стала складывать все обратно в ящик, ощупывая каждую тряпочку и сворачивая из нее розу или волан, – мама приедет и обрадуется. Трогать шелк было неприятно, но необходимо, и не столько чтобы обрадовать маму, сколько чтобы разобраться. Перебирая вещи, Лиза искала маму: ее спешку, ее мысли о Лизе, ее настроение. Мама была единственным человеком, чье настроение было понятно Лизе без каких-либо объяснений.
Но среди вещей Лиза маму так и не нашла. Беседуя с маминым бельем и платьями, Лиза разглядела только бабушку и какую-то совершенно незнакомую, странно одетую тетеньку. Вещи рассказали Лизе, что совсем не мама искала и выбирала одежду для своей командировки, а эта чужая, незнакомая тетя и почти не помогавшая ей, плачущая бабушка.
Пересчитывая мамины вещи, Лиза не поверила себе. Выходило, что мама взяла с собой в командировку всего одно платье и одну смену белья. Куда же она уехала? Почему ей понадобилось так мало одежды?
Лиза отложила в сторону то бельишко, на котором, сморщившись, засохли бабушкины сопли. Бабушка говорила, что если на одежду попали капли воды или слезы, то это ничего страшного и совсем не значит, что нужно немедленно все перестирать. А вот мама могла с этим не согласиться – Лизе отчего-то казалось, что мама не захочет носить одежду с бабушкиными соплями. Лиза бы ни за что не захотела.
Набрав в свой маленький тазик немного теплой воды, Лиза взбила густую мыльную пену и аккуратно перестирала отложенное. Перебарывая внезапное отвращение от нежных прикосновений шелка, Лиза представляла, как заулыбается мама, узнав, что ее вещи снова чистые и аккуратно лежат в шкафу и в комоде. Эти мечты так заняли Лизу, что она не сразу заметила самую главную, хотя и не такую очевидную странность.
Прошло восемьдесят шесть часов с момента маминого ухода, когда Лиза наконец сообразила: все было неправильно с самого начала.
Обычно, когда мама уезжала в очередную неожиданную командировку, бабушка всегда запиралась с мамой в спальне и кричала на нее, а
