«Мы все очень разные, – сказала она однажды. – В этом и заключается смысл: сделать себя и свою жизнь уникальной, проложить личный путь. Идти в толпе – это не человеческое, это подобает вечно испуганным овцам или какой-нибудь треске с селедкой, различающимся лишь по размеру. Каждый из вас рождается индивидуальностью, совершенно неповторимой, как бы вы ни казались похожими внешне. Вы по-разному видите, думаете, слышите, обоняете, двигаетесь. Но почему-то именно этого всю жизнь боитесь – оказаться не такими, как все. Начинаете подражать, подлаживаться под выдуманные тысячи лет назад, сформулированные совершенно в иных обстоятельствах правила поведения, массово занимаетесь одинаковыми видами деятельности, как будто непрерывно пытаетесь спрятаться, забиться и потеряться внутри толпы…
Что такое ваши «профессия» и «специальность»? – продолжала она, говоря быстро, практически на пределе его восприятия (у него всегда было впечатление, что думает она совершенно в другом темпе, раз в десять быстрее, чем может с ним говорить; необходимость высказывать мысли, облекая их в слова, Русалке очевидно мешала), – Человечество как вид выжило благодаря универсальности составляющих его особей. Не потому, что каждый с рождения предназначен и приспособлен к определенному роду занятий – это, извините, свойственно муравьям, а не людям, но именно из-за того что человек всегда И охотник, И воин, И носильщик, И строитель и еще тысячи раз «И». А у вас человек крайне редко меняет род занятий. И если этому человеку не выпало счастье с первой или второй попытки попасть «в десятку» при выборе профессии – катастрофа. Ничего, кроме нее, он не знает, ничего не умеет, ваше общество плохих специалистов игнорирует и даже презирает. Отсюда стрессы, апатия, пьянство или противопоставление себя окружающим. Это называется дезадаптацией. Вам никогда не приходило в голову, что в течение десяти тысяч лет вы упорно строили общество, из которого каждый с удовольствием сбежал бы? Да только это общество с самого вашего рождения столь же упорно привязывает к себе тысячами нитей и, главное, – внушая неверие в собственные силы».
Лаврентьев понял, что головная боль прошла, мысли почти приобрели желанную ясность.
«Сколько еще до места, Петрович?» – спросил он.
«Километров пять, – ответил тот. – Скоро будем, Сергей Михайлович!»
Закряхтев, Лаврентьев полез в карман пальто за «Антиполицаем», запас которого приходилось постоянно пополнять. Пока рассасывалась таблетка, угловатая и твердая, память вытолкнула на поверхность последний разговор.
«…А, может быть, ты все-таки останешься?» – спросил тогда он.
«Я не смогу, Сергей! – ответила она, отвернувшись. – Меня ждут, меня давно ищут…»
«Да сколько можно твердить об одном и том же: «ждут! ищут!» – не выдержал он. – Ты месяц за месяцем говоришь то же самое! И где они, твои спасатели?»
«Они почти рядом, – так же тихо ответила она. – Я тебе говорила, они искали меня не здесь и не сейчас… Но теперь они уже близко».
«Ну, хорошо! – он опустился рядом на колени, надавил головой на бедра, заставив ее сесть перед собой на стул. – Давай не будем о них, давай о тебе! Ты сама можешь принять решение и остаться?»
«Я погибну здесь, – ответила она. – Я не выдержу»,
«Да чего ты не выдержишь? – простонал Лаврентьев. – Я сделаю тебе документы, не хочешь жить здесь – увезу на острова в теплом синем море. На Гавайях очень хорошо…»
«Наверное. Но ты знаешь, Сергей… Только не обижайся! Вы все очень больные, постоянно лжете, и вы очень грязные, я не смогу с вами рядом!»
«Начала собирать… – пробормотал он. – Больные – ну, может быть. Лжем? Да, без сомнения. А грязные-то с чего? Я моюсь два раза в день, белье меняю…»
«Сергей, вы всё неправильно делаете. Одну одежду носите много часов и даже дней. Она же не может у вас сама… чиститься? Ее сразу надо выбрасывать, нет – уничтожать! Обычная кожа после душа в тысячу раз чище одежды, которую вы надеваете сверху. Какие вы чистые? От вас запах…»
«От меня тоже… воняет?» – спросил он.
«Сейчас меньше! – успокоила она. – Но я все равно не смогу. Просто с ума сойду или заболею. Еда плохая, вода плохая, везде неживой запах – сплошная нефть. Вы сами себя губите, а я не хочу… с вами».
Он решил не отвечать, потому что принял и понял. Просто лежал щекой на одном ее колене и смотрел на другую – с идеально гладкой плотной кожей, без единого волоска или родинки. Насколько он знал, у нее была одна родинка – на обратной стороне правой ушной раковины, где не смог захватить ее костюм. «Это первый симптом, – пояснила она, когда он ее заметил, – что мне пора возвращаться. Дальше будет хуже». «Пора, – думал он, проводя по обратной стороне ее голеней руками, – ей пора уходить, а мне снова пришла пора оставаться».
«Когда ты их ждешь?» – спросил он, подняв голову.
«Когда жду? – не поняла она. – Всегда жду! Сегодня жду, вчера…»
«Нет, – он запутался с формулировкой. – Когда… ты думаешь, что они появятся?»
«А… Через пять дней. Или через шесть. Но они совсем рядом, я знаю».
«А где? – снова спросил он и сразу уточнил. – В каком месте?»
«Там, где буду я!»
Вот, значит как! Место ей совершенно неважно, потому что зависит от нее. От них – только время. Остается надеяться, что они выберут послезавтра.
Машина ненадолго остановилась перед воротами, дожидаясь, пока отъедет в сторону металлическая створка, потом «БМВ» подъехал к дому.
В прихожей, куда Лаврентьев зашел вслед за Мартыновым, он сразу начал снимать пальто, стянул с шеи шарф. Протянутую руку охранника заметил не сразу, заметив, попросил: «Андрей, ты подожди меня с ребятами снаружи! Думаю, я недолго». Тот кивнул, вышел. Лаврентьев направился в гостиную, где увидел стоявшую на середине лестницы Русалку.
«Привет!» – поздоровался он.
«Ты рано сегодня. Что-то случилось?»
«Случилось! – с трудом улыбнулся он, подходя. – Сегодня – это завтрашнее вчера. Просто боялся, что уже тебя не застану!»
Он ухватился рукой за перила, начал подниматься к ней.
«Пойдем наверх, у меня небольшой разговор!»
Он привел ее в свою спальню – Людмилина была слишком пропитана духами.
«Сними костюм!» – попросил он, когда прикрыл дверь и повернулся к ней.
Она никогда не задавала вопросов. Сложила пальцы щепотью и ткнула пониже грудины. Матовая пленка мгновенно распахнулась от шеи до лона, освободив ее тело с той же легкостью, с какой из мокрой руки выскальзывает обмылок. Он шагнул к ней вплотную и в первый раз обнял, почувствовав под ладонями напрягшуюся спину.
«Тебе плохо?» – спросил он, продолжая ее удерживать.
«Я потерплю!» – ответила она.
Он попытался прижать ее к себе еще сильнее и отыскать губами ее губы, но она отвернула лицо и оказалось, что это совершенно невозможно. Тогда он прикоснулся носом к ее волосам и глубоко вздохнул. У нее тоже был запах, свой собственный. Она пахла морской водой, летним солнцем и песком. Русалка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
