Лаврентьев решил не усугублять ситуацию. В принципе, ничего страшного не произошло – никто не помер, девчонка не сбежала.
«Что предлагаешь?» – спросил он.
«Заведем журнал, будем фиксировать основные действия задержанной: сон, еду, чтение, туалет, душ… – ответил Мартынов. – Ребята, кстати, говорят, – мыться очень любит. Каждый час-полтора там закрывается, водой шумит».
«Хорошо, согласен! —кивнул Лаврентьев. – Как думаешь, что из этого ей по вкусу придется?»
Мартынов скользнул взглядом по наваленному разноцветью.
«Бананы, думаю, сойдут, ананасы, киви, кокос…»
«Почему? – Лаврентьев не смог скрыть удивления. – А клубника чем плоха? Дыня? Смотри, как пахнет!»
«То-то, что пахнет! – буркнул Мартынов. – Заметил я, что нос она воротит и держаться от людей предпочитает на расстоянии – будто брезгует. А в клубнике этой, парниковой, кроме воды с нитратами, подозреваю, и нет ничего!»
«Ну-ну! – не поверил Лаврентьев. – Теоретик!»
Они набрали два больших блюда, порезав и ананас и дыню тонкими сочащимися ломтиками, отнесли в кабинет. Через пять минут ожидания у монитора они увидели то, что хотели: Русалка отложила книгу, встала и подошла к столу. Ела она стоя. Съела всю связку бананов и два из трех кусочка ананаса. Больше ни к чему не притронулась, только покачалась над столом, согнувшись в пояснице и заложив руки за спину – нюхала. И сразу после еды скрылась в душе, чем они воспользовались, унеся отвергнутые продукты и заменив одобренными. Тот, оставленный, третий ломтик ананаса, съел сам Лаврентьев – он оказался в натекшем липком дынном соке.
«Знаешь, давай сделаем так! – приказал он Мартынову, убедившись, что они сдвинулись в правильном направлении. – Организуй, чтобы достали парного мяса, не с рынка, а через фермеров каких-нибудь. Не охлажденного, а именно парного! Отварите в чистой воде, ну разве соли чуть-чуть… Без лука и лаврушки, само собой, вообще без всяких приправ. Яиц попробуй найти деревенских, курицу. Но только от такой хозяйки, которая без добавок птицу ростила, – он так и сказал – ростила, подчеркнув различие с промышленными выращиванием и откармливанием. – Если самому трудно будет справиться – попроси у Петровича помощи. Он область-то хорошо знает, Петрович!..»
– Петрович, ты, что я просил, сделал? – Лаврентьев давно уже должен был задать этот вопрос, да все оттягивал, не решался. – Насчет Шмака?
– Насчет рыжего? – Петрович, откинувшийся на спинку, когда Лаврентьев начал говорить, кивнул не оборачиваясь и полез рукой в один из бардачков. – Вечером вчера забрал, держи!
Он протянул стопочку листов бумаги, отпечатанную на принтере и прошитую в уголке степлером. Лаврентьев принял, начал просматривать с первой страницы. Даты и время начинались с прошлой недели.
Это отняло у него много времени: шрифт оказался мелким, а Шмаков, несмотря на всю свою загруженность по работе, – излишне общительным. Ни одного человека, способного оказаться реальным заказчиком, Лаврентьев не встречал до предпоследней страницы, на которой вдруг встретил запись: «19-53. Станция метро «Речной вокзал». Звонок из телефона-автомата. Определен набранный номер: приемная Лаврентьева А. М. Продолжительность разговора 4 минуты».
«Вот, значит, как… – подумал Лаврентьев. – Значит, и братец Алешенька сгодился! Заботливый мой братишка, до которого действительно могла достучаться Людмила, и который решил ей помочь… Недосягаемый Алексей Михайлович, неоднократно высказывавший недовольство моими действиями на грани фола и далеко за оными. Серьезная угроза – ничего не скажешь, прямо-таки вилка конем: выбирай менее ценную фигуру и забудь о ней. А не многовато ли угроз для меня одного?..»
«Одного я не могу понять, Сергей, ты меня, что, за полную дуру держишь? – Людмила если и выпила, то выпила совсем немного, однако громкость ее крика превышала все приемлемые границы. – Посмотри сам, во что я превратилась!»
Ни во что она не превратилась, осталась Людмилой Лаврентьевой. Конечно, не той взбалмошной двадцатитрехлетней девчонкой, которую он когда-то встретил, за которой смешно, по правилам прошлого века, ухаживал. За которой приходилось таскаться из клуба в клуб, с одной вечеринки на другую, знакомиться с ее ровесниками-друзьями, притворяясь спокойным и равнодушным, слушать их бесконечный треп и их бессмысленную музыку. Таскаться, знакомиться, слушать и при этом каждый раз гадать, пожимая руку очередному Васеньке или Максику: он тоже с ней был? Он тоже знает, что Людмила закусывает нижнюю губу, садясь сверху, и упирается руками в спинку кровати, стоя на коленях? Его вкус и запах ей тоже известны?
Если бы он почти насильно не утащил ее в тихую Прагу от всех этих московских тусовок, своим алкогольным и кокаиновым безумием напоминающих пир во время чумы, он не выдержал бы долго. И уж конечно, никогда бы на ней не женился.
«Запахнись!» – бросил он, отворачиваясь.
Привычка целыми днями расхаживать по дому в одном халате, ничего под ним не имея, когда-то его умиляла. Его все тогда в ней умиляло: родинка возле соска на правой груди, почти прозрачная нежная кожа, сквозь которую просматривались капилляры, пушок на предплечьях, которого Людмила стеснялась, но от которого избавилась только однажды – перед свадьбой. Потом умиление прошло, оставив после себя привычку безотчетно отмечать эти мелкие детали. Еще позже они стали вызывать раздражение.
«Что ты от меня воротишься?! – закричала она с новой силой, хотя минутой раньше Лаврентьев просто не смог бы этого представить: кричать еще громче. – Не нравится, да? Не девочка уже? Если я тебе не нужна, то кому я такая нужна?»
Наверное, и такая ты еще очень многим могла быть нужна, продолжал думать Лаврентьев. Двадцать восемь – это что, старость? Да, чуть располнела, груди уже не торчат твердыми девичьими полушариями, на голенях стали проступать вены, – но он же в этом не виноват! Ребенка ты тогда не захотела, считала, нужно успеть посмотреть мир, себя показать, покрасоваться в шубках, платьях и купальниках. Вон они, все эти шубки с платьями – три шкафа набиты, шесть альбомов с фотографиями: ты на фоне пирамид, мы с тобой у Ниагары, вид из окна вагончика канатной дороги на Сингапур, мы с аквалангами на Кубе. А потом мне стукнул полтинник, и я уже не мог представить, что когда-нибудь десятилетний мальчуган залезет тебе на колени и будет вынужден назвать шестидесятилетнего старика папой…
«Чего ты от меня хочешь? – спросил он. – Толстеешь – так нечего конфеты целыми днями жрать и на диване валяться! В бассейн запишись, в этот – как его? – солярий! Только на работу больше не упрашивай тебя пристраивать! Хочешь – ищи сама, а с меня стыда хватит!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
