8 сентября (именно в тот самый день началась блокада) Женя пошла в фельдшерскую школу, организованную при больнице им. 25 Октября. В группе было десятка полтора девушек. Учились и одновременно дежурили в госпиталях, помогали медперсоналу – натиск врага нарастал, кровопролитные бои не стихали ни днем, ни ночью, раненых поступало все больше…
Ранние холода обещали суровую зиму. Дровами семья Горшковых запасалась на разбитых Бадаевских складах. Понемногу жгли мебель. Голод свирепствовал в полную силу. Иногда удавалось добыть немного жмыха, экономно тратили запасы столярного клея, который когда-то использовал в работе старший брат.
В декабре занятия в фельдшерской школе прекратились. Жизнь в городе замирала. Женя чувствовала, как уходят последние капли сил, вот-вот сляжет… Как-то вечером в квартире появился брат Борис, служивший в городе, а с ним товарищ. Они-то и помогли Жене устроиться на работу. Она ходила по булочным Ленинского района, собирала сведения: сколько продано за день, сколько осталось. Учет велся строжайший, каждый брусочек хлеба – чья-то жизнь. Нелегкой оказалась работа, с утра до темноты на ногах, в лютый холод. Бывало всякое. Как-то под вечер, обойдя свой участок, возвращалась в контору, и на пустынной улице вдруг из люка высунулась рука, схватила за валенок. Спас неожиданно появившийся красноармеец. «Что ходишь в такое время одна?» – исхудалую, малорослую девчушку солдат принял за ребенка. «Работа у меня такая. Я работаю…»
Случались и чудеса. Одно из них произошло в канун Нового, 1942 года. Как всегда, рано укладывались спать – что делать в темной холодной комнате… И вдруг с улицы – стук в окно. Прохожие в такую пору редки. «Кто?» – спросила через стекло Таисия Фёдоровна. «Тетенька, открой… Мне тяжело держать!» Голос молодой, почти мальчишеский. Оставшийся ночевать у Горшковых родственник советовал не открывать, но она пошла к двери. Молодой солдатик, мальчишка, едва переступив порог комнаты, сбросил ношу, тяжелый мешок. А в нем – оковалок мяса, часть лошадиного бедра. Направляясь по каким-то делам в город с передовой, солдатик попал под обстрел и оказался при дележе погибшей животины. В плату пошли карманные часы «Буре», оставшиеся от Фёдора Николаевича… Так в новогоднюю ночь был устроен настоящий пир, о котором и не помышляли. Вкус мяса давно уже был забыт. Да еще каждому досталось по несколько капель патоки…
С осени по Измайловской слободе ходили слухи о «сладких дровах» с Бадаевских складов – уцелевшие доски, брусья построек пропитались расплавленным сахаром, сиропом во время сентябрьского пожара. Женя выбрала из запасов топлива на кухне несколько досок, принесенных с Бадаевских складов, порубила, сложила в камин, который был в их комнате. Огонь разгорался, трещал, с древесины падали тягучие темные капли – в подставленные железные ложки… После того, как зимой 1942 года отправилась в эвакуацию сестра Клава, Женя осталась с мамой вдвоем. Иногда приходил из флотского экипажа брат Николай, приносил пол-литровую баночку теплой похлебки. Армия и флот тоже терпели, как и все ленинградцы, великие лишения. Все ждали весну, и вот наконец-то стало пригревать солнышко. Не верилось, что отступают холода.
В апреле ленинградцы, стар и мал, вышли чистить город. Казалось – в чем держится душа, человек едва-едва переставляет ноги, но вместе со всеми, пересиливая слабость, колет лед, грузит его в машины. Метр за метром очищались дворы, тротуары, мостовые. Город, несмотря на воронки, руины, остовы зданий, посвежел, покрылся первой зеленью. На земляных откосах Обводного канала появились лебеда, крапива, пырей, одуванчики – все, чего ждали с таким нетерпением. Да еще с торфоразработок женщины привозили «творог» – маслянистое вещество, собиравшееся кое-где под слоем торфа. Стоил этот «творог» на рынке недешево – рублей тридцать брусок. Летом появился турнепс, заменявший и печенье, и конфеты…
Несмотря на прорыв блокады, враг не отказался от планов захватить Ленинград; угроза вторжения, уличных боев по-прежнему висела над городом, и летом 1943 года население, в основном молодежь, проходило военное обучение на специальных пунктах. Прошла такие двухмесячные курсы и Женя Горшкова: изучали стрелковое оружие, учились рыть окопы, ячейки. На практические занятия выходили в район Митрофаньевского кладбища. И как только учебный отряд появлялся на полигоне – начинался артобстрел. За два года противник пристрелялся к городским объектам, следил за каждым передвижением людей, техники.
В то время Женя работала в жилконторе: прописка, оформление документов; вскоре ей доверили, обратив внимание на ее каллиграфический почерк, выписку новых паспортов. В иной день заполняла до полусотни документов – от напряжения, сосредоточенности уставала больше, чем раньше от тяжелой физической работы.
Бомбежки, пожары, стужа, голод – изнурительный, непреходящий… Все позади. Пришла Победа 9 мая. С сердечным приступом ее отвезли на «скорой» в больницу. Но молодость, вера в счастливую судьбу победили болезнь. И даже 11 лет в Заполярье, куда получил назначение после окончания училища муж-моряк, оказались ей по силам.
Более полувека они вместе. Игорь Григорьевич – механик, выпускник «Дзержинки», проходивший практику в 1944 году в Заполярье и связавший свою судьбу с военно-морским флотом, – стал верным спутником, другом, мужем ленинградской девчушки, перенесшей испытания блокады с первого до последнего дня.
Семейные предания о блокаде понесут дальше, в новые времена внуки Поповых – Даниил и Илья. И горькое, и трагическое, и веселое… Да, были и светлые минуты. В Театре музкомедии всю блокаду ставились спектакли. Бывало не раз: начинается бомбежка или артобстрел, со сцены объявляют: «Всем в бомбоубежище». А зрители – среди них Женя Горшкова – дружно скандируют: «Не пойдем!». И спектакль продолжался…
ЛЕНИНГРАД ГОТОВИЛСЯ К ЗАЩИТЕ
Предвоенное поколение… Дети тех, кто прошел сквозь огонь Гражданской, поднимал страну из руин, выводил ее в первый ряд индустриальных держав. Перенесшие неимоверные лишения двадцатых, все лучшее отдавали они детворе.
В 1941 году было ей, Наташе Серковой, всего пятнадцать. Обычная ленинградская семья: папа, Алексей Дмитриевич Серков, служил бухгалтером, мама, Зинаида Васильевна, вела домашнее хозяйство. После школы спешила Наташа по Вознесенскому проспекту домой, чтобы скорей за уроки, а после – кружки… Увлекалась, как многие сверстники, музыкой, хореографией, решала, в какой готовиться институт.
На лето ленинградские дети выезжали в Лугу, Вырицу, Гатчину. Город без детворы казался тихим, пустым. Наташа отдыхала в Толмачёво. В Ленинград она вернулась на четвертый день войны. Поезда ходили уже не по расписанию, состав, похоже, накануне попал под бомбежку – в крыше вагона зияли пробоины. На Варшавском вокзале ее встретила мама…
Ленинград стал городом-фронтом. Мужчины – от пожилых питерцев до безусых пареньков – записывались в ополчение; оставшиеся, в основном женщины и подростки, возводили оборонительные укрепления. Заблаговременно, на случай бомбежек, поднимали на чердаки бочки, воду, песок. (Ленинградцы, когда вскоре на город посыпались тысячи «зажигалок», не были застигнуты врасплох, массовых пожаров не случилось.) В густонаселенном Октябрьском районе противопожарная подготовка началась с первых дней войны. И Наташа вместе с другими подростками помогала взрослым.
Учебный год 1941 года в их школе продлился всего одну неделю. 8 сентября, с началом блокады, занятия отменили – часть одноклассников вместе с родителями, пока было железнодорожное сообщение, отправились в эвакуацию, мужчины-преподаватели ушли на фронт. Начались бомбежки, артобстрелы… Наташа вместе с другими подростками дежурила и наверху, на крышах, и внизу – у парадных ворот, чтобы ни один посторонний не смог проникнуть незамеченным в дом. (События в картине «Зеленые цепочки», снятого на «Ленфильме» в 70-годы, не выдуманы – диверсантов враг забрасывал в город немало, бóльшая их часть была обезврежена с помощью населения.)
Бомбоубежище в их доме № 41 на Вознесенском проспекте находилось в прачечной. Вначале укрывались там при воздушной тревоге, потом привыкли, уходили из комнаты в коридор – взрывной волной могло выбить стекла, ранить. Папа воевал на Ленинградском фронте, в семье остались женщины. Обе бабушки с осени переехали к ним, на Вознесенский – чувствовали, какая страшная надвигается зима.
Октябрьские вечера уже встречали без электричества, при свечке, но главная забота была – дрова. Обычно их покупали на зиму осенью, кололи, складывали в сарайчике, которые лепились во всех ленинградских дворах. Осенью 1941 года, когда ни днем, ни ночью не прекращались жестокие бои на Пулковских высотах, на окраинах Колпино, у Невской Дубровки, никто, конечно, не привез дрова в ленинградские дворики – город остался в зиму без топлива. Тепло и вода… Ее тоже надо было добывать на четверых. На Садовой, возле пожарной части, работал кран – сюда с ведрами, банками, кастрюлями из окрестных кварталов тянулись стар и мал. С наступлением морозов одно время брали воду в подвале дома на Вознесенском, 55. (В памяти Натальи Алексеевны на всю жизнь сохранились эти блокадные адреса.) Потом по снегу тропинка протянулась до Невы…
