На первом году моей врачебной деятельности ко мне обратился симпатичный врач, уже окончивший ординатуру. Он попросил, чтобы я оформил его диссертацию. Материал, представленный им, вызвал у меня, мягко говоря, замешательство.
— Понимаешь, — сказал я ему, — из этого ничего нельзя соорудить. Нельзя сравнивать результаты, например, двух канализаций по Беку с тридцатью восьмью фиксациями тавровой балкой.
— Ион, ты просто собери все в диссертацию.
— Но такую диссертацию даже не примут к защите.
— Ты напиши. Дальше — мое дело.
Я написал. Как за эту муру человек получил степень кандидата медицинских наук, даже сейчас, зная о коррупции, протекционизме и прочих прелестях в Совдепии, понять не могу. Он стал старшим научным сотрудником. Не знаю, как возникла его докторская диссертация. Но он сделался профессором. Мы оставались приятелями. Повторяю: он был симпатичным безвредным человеком.
Однажды ко мне в стационар поступил патологически склочный больной. У нас была медицинская сестра — сошедший с небес архангел. Когда она заходила в палату, начинали сиять лица даже у самых мрачных больных. Он и с ней сумел поскандалить и довел ее до слез. Как-то во время моего обхода он заявил, что не доволен лечением и требует консультацию профессора из ортопедического института. Я никогда не противился желанию больного получить второе мнение. Тем более — в этом случае. В ту пору я еще не был доктором медицинских наук. Но положение не изменилось, даже если бы был.
Больной пригласил профессора, которого в свое время я сделал кандидатом медицинских наук. Случилось так, что тот вошел в палату, еще не повидав меня. А когда я присоединился к нему, консультация уже шла полным ходом с назначениями, абсурдность которых не поддается описанию. Я попросил профессора прервать консультацию и пройти со мной в ординаторскую якобы для того, чтобы познакомить его с результатами некоторых исследований. В ординаторской я содрал с него шкуру. Прежде всего, я продемонстрировал ему абсурдность его назначений. Он был вынужден согласиться. Затем я напомнил ему то, что он забыл, возносясь на должность: ни чины, ни звания не заменяют знаний. А знаний у него не было, нет и не будет.
— А теперь ступай в палату и внуши этому сукину сыну, что, познакомившись с результатами исследований, ты изменил свое мнение.
— А если он спросит, каких исследований?
— Хватит мне думать за тебя. Придумай сам. Например, влияние взрыва сверхновой в созвездии Близнецов на любовные трели лягушек. А еще лучше — забери его к себе и делай с ним, что хочешь.
Он пошел в палату. Я остался в ординаторской. Присутствовавший там врач рассказал, как выпутывался консультант, как взорвался скандал, как профессор, от которого за долгие годы нашего знакомства я не слышал громкого слова, чуть ли не крыл больного матом. Забавно, больной после этого присмирел и с открытым ртом ловил каждый мой слог.
Что касается статей, подписанных мною, я писал только тогда, когда мог в них изложить что-нибудь новое, никем не сказанное до меня. И старался не быть соавтором даже в случаях, когда мною была сделана значительная часть, но не вся работа.
Как-то терапевты нашей больницы попросили меня помочь им поставить диагноз. Я отказывался, ссылаясь на то, что забыл в терапии даже пройденное в институте. Ничего, возражали терапевты. Мы ответим на любой вопрос. Твое дело только думать и, как ты это обычно объясняешь, отбрасывать ненужные диагнозы.
Больной тридцати одного года страдал от болей в грудной клетке. Я спрашивал больного и терапевтов, получал ответы и думал отчаянно. Коллеги сказали мне, что видели, как у меня в мозгу ворочаются валуны. Часа через два или три я выдал диагноз: воспаление грудного лимфатического протока.
Терапевты подняли меня на смех. Не бывает такого! Я беспомощно развел руками.
Прошли две недели. В ординаторской раздался телефонный звонок. Терапевты просили, если я могу, прийти в патоанатомку. Пришел. Вскрывали того самого тридцатиоднолетнего парня. К моему приходу уже был поставлен диагноз после смерти: воспаление грудного лимфатического протока.
— Если бы мы поверили вам, — сказали терапевты, — парня можно было спасти. Жаль. Но как вы поставили этот диагноз?
— Во-первых, я не знал, что такого не может быть. Во-вторых, и это главное, я отбрасывал все, что не соответствовало клинической картине. Из всех анатомических образований в грудной клетке остался только лимфатический проток. Симптомы воспаления были видны в результатах анализов крови. Поэтому не оставалось ничего другого, кроме этого диагноза.
Через несколько дней терапевты принесли мне статью. Четыре автора. На первом месте я. Затем два терапевта. Заключал патологоанатом. Себя я вычеркнул. Я не терапевт и к этой работе не имею никакого отношения.
Примерно такими же соображениями я руководствовался, отказываясь подписать статью с урологом, у которого был консультантом его докторской диссертации.
Бывали и другие соображения. Я руководил кандидатскими диссертациями двух хороших ортопедов. Но неофициально. Врачам-евреям могло повредить мое имя в качестве официального руководителя. Поэтому таковым числился профессор, не имевший понятия о работах его диссертантов. Разумеется, я не мог быть соавтором статей, хотя более пятидесяти процентов работы было сделано мною.
Но были и другие случаи. Однажды ко мне обратился молодой врач-ортопед. Он попросил меня предложить ему тему кандидатской диссертации. Врач приехал из областного центра, где он работал в госпитале для инвалидов Отечественной войны. Я предложил ему тему, которая казалась мне (а в будущем и оказалась) весьма интересной и перспективной.
Тут небольшое отступление. Врач произвел на меня благоприятное впечатление. Моей жене он не понравился с первого взгляда. Забегая вперед, вынужден признаться, что права была жена, а не я. Это просто невероятно, это уже нечто трансцендентальное, но за без малого полвека нашей совместной жизни, впервые увидев человека, жена не ошиблась ни разу.
Но о моем диссертанте. Своей инициативы, своих мыслей у него не было. А исполнителем он был отличным. Все, что я ему поручал, он исполнял точно, своевременно, а иногда и с опережением. Доволен я был им чрезвычайно. Он поставлял удивительно интересную информацию. Дать ей объяснение он не умел. А я занимался этим с удовольствием. Наконец, работа завершена. Я велел ему написать заключительную статью. Написал. Статья никуда не годилась. Я уже не говорю о языке. Ладно, он не Тургенев. Но суть! Не понимать того, чем ты занимался столько времени? Было ясно, что он не тянет на кандидата. Но ведь работа такая хорошая! В конце концов, чем он хуже многих знакомых мне кандидатов? Я подчеркнул все, что надо исправить. Он переделал статью. Результат нулевой. Терялось время. Кроме того, он приезжал ко мне из своего областного центра. Это стоило денег. А ведь он молодой врач с соответствующей нищенской зарплатой. Я не мог ждать. Когда еще он соорудит очередной вариант? Я написал статью. Хорошую статью. Вручил ему, велел отпечатать и отослать в журнал «Ортопедия, травматология и протезирование». Он прислал мне машинопись статьи. Два автора. Я на первом месте. В общем-то, все правильно. Даже больше чем правильно. Моя идея, моя интерпретация фактов, даже статья написана мною. Он фактически исполнял работу лаборанта. В таких случаях автор благодарит своего помощника в конце статьи, а не делает соавтором. Но это была основная статья, суммирующая диссертацию, и я вычеркнул свою фамилию.
Прошло относительно непродолжительное время. Я открыл свежий номер журнала и… Окажись мой диссертант рядом со мной, его с тяжелыми увечьями отвезла бы скорая помощь. Опубликована написанная мною статья. На втором месте среди авторов — мой официальный диссертант. А на первом… профессор, заведующий кафедрой ортопедии медицинского института в том самом областном центре. Хоть бы понимал этот автор, о чем подписанная им статья…
Больше я своего диссертанта не видел. Когда он позвонил мне и, канюча, объяснял вынужденность своего поступка, я предупредил, что расквашу его физиономию, если он появится у меня. Не знаю, не хотел и не хочу знать, как прошла защита отличной диссертации, кто числился ее руководителем. Возможно, что тот самый первый автор, заведующий кафедрой ортопедии.
Нет, я не стал автором пятисот статей, ни даже примерно трехсот, которые написал. В моем личном списке только чуть больше девяноста.
Граница дозволенного
Писать врачу о своей профессии — работа не просто сложная и ответственная, но и весьма опасная. Значительно безопаснее писать о своей опасной работе летчику-испытателю.
Примерно это я сказал доктору Юлию Нудельману, когда в моем кабинете мы несколько часов беседовали по поводу только что вышедшей его книги «Кровопролитие в медицине».
